Жизнь и приключения Мартина Чезлвита - Диккенс Чарльз. Страница 128

– Здорово, Сара! – сказал он. – Нечего и спрашивать, как вы поживаете, потому что вы прямо цветете. Цветет, растет, красуется! Верно, Полли?

– Ах ты, прах тебя побери, до чего нахальный мальчишка! – воскликнула миссис Гэмп, впрочем нисколько не сердясь. – Этакий бесстыжий воробей! Не хотела бы я быть его мамашей даже и за пятьдесят фунтов!

Мистер Бейли истолковал эти слова как деликатное признание в нежной страсти и намек на то, что никакие деньги не вознаградят ее за это безнадежное чувство. Он был польщен. Бескорыстная привязанность всегда кажется лестной.

– О господи! – простонала миссис Гэмп, падая в кресло для клиентов. – Этот самый «Бык», мистер Свидлпайп, просто на все идет, чтобы уморить меня. Много я видала капризных больных в нашей юдоли, а этот всех переплюнет.

В обычае миссис Гэмп и ее товарок по профессии было отзываться так о самых покладистых больных, потому что этим они отваживали своих конкуренток, зарившихся на то же место, а заодно и объясняли, почему сиделкам так необходим хороший стол.

– Вот и толкуйте насчет здоровья, – продолжала миссис Гэмп. – Просто надо быть железной, чтобы все, что вынести. Миссис Гаррис верно мне говорила, вот только что, на днях: «Ах, Сара Гэмп, говорит, и как только вы это можете!» – «Миссис Гаррис, – говорю я ей, – сударыня, мы сами на себя нисколько не надеемся, а все больше на бога; это и есть наша вера, она нам и помогает». – «Да, Сара, – говорит миссис Гаррис, – жизнь наша такая. Как ни верти, а все идет к одному, и никуда от этого не денешься».

Брадобрей издал сочувственное мычанье, как бы говоря, что слова миссис Гаррнс, хотя, быть может, и не столь вразумительные, сколь следовало ожидать от такого авторитета, делают, однако, большую честь ее уму и сердцу.

– А тут, – продолжала миссис Гэмп, – а тут приходится мне тащиться такую даль, за целых двадцать миль, да и больной-то уж очень ненадежный; думаю, вряд ли кому приходилось ухаживать за таким помесячно. Вот миссис Гаррис мне и говорит – ведь она женщина и мать, так что чувствовать тоже может, – вот она и говорит мне: «Вы не поедете, Сара, господь с вами!» – «Почему же, говорю, мне не ехать, миссис Гаррис? Миссис Гилл, говорю, с шестерыми ни разу не промахнулась, так может ли быть, сударыня, – спрашиваю у вас как у матери, – чтобы она теперь нас подвела? Сколько раз я от него слыхала, – говорю я миссис Гаррис, – то есть, от мистера Гилла, что насчет дня и часа он своей жене больше верит, чем календарю Мура [99], и готов даже поставить девять пенсов с фартингом. Так может ли быть, сударыня, – говорю я, – чтобы она на этот раз проштрафилась?» – «Нет, – говорит миссис Гаррис, – нет, сударыня, это уж будет против естества. Только, – говорит, а у самой слезы на глазах, – вы и сами лучше моего знаете, с вашим-то опытом, какие пустяки нас могут подвести. Какой-нибудь там полушинель, говорит, или трубочист, или сенбернар, или пьяный выскочит из-за угла, вот вам и готово». Все может быть, мистер Свидлпайп, слов нет, – продолжала миссис Гэмп, – я ничего не говорю, и хоть по моей записной книжке я еще целую неделю свободна, а все-таки сердце у меня не на месте, могу вас уверить, сударь.

– Уж очень вы стараетесь, знаете ли! – сказал Поль. – Убиваетесь уж очень.

– Убиваюсь! – воскликнула миссис Гэмп, воздевая руки кверху и закатывая глаза. – Вот уж ваша правда, сударь, лучше не скажешь, хоть говори до второго пришествия. Я за других болею пуще, чем за себя самое, хотя никто этого, может, и не видит. Кабы истинные заслуги ценились, не мешало бы меня помянуть добрым словом; сколько я младенцев на своем веку приняла – и за неделю не окрестить в соборе святого Павла! [100]

– Куда этот ваш больной едет? – спросил Свидлпайп.

– В Хартфордшир, там у него родные места. Только ему уж ничего не поможет, – заметила миссис Гэмп, – ни родные, ни чужие.

– Неужто ему так плохо? – полюбопытствовал брадобрей.

Миссис Гэмп загадочно покачала головой и поджала губы.

– Бывает и в мозгах воспаление, – сказала она, – все равно как в легких. Сколько ни пей противных микстур, от этого не вылечишься, хоть бы тебя всего расперло и на воздух подняло.

– Ах ты господи! – сказал брадобрей, округляя глаза и становясь похожим на ворона. – Боже мой!

– Да. Все равно хоть бы ты стал легче воздушного шара, – сказала миссис Гэмп. – А вот болтать во сне о некоторых вещах, когда в голове у тебя неладно, от этого никому не поздоровится.

– О каких же это некоторых вещах? – спросил Полли, от любопытства жадно грызя ногти. – О привидениях, что ли?

Миссис Гэмп, которая зашла, быть может, гораздо дальше, чем намеревалась, подстегиваемая настойчивым любопытством брадобрея, необыкновенно многозначительно фыркнула и сказала, что это совершенно не важно.

– Я уезжаю с моим пациентом в дилижансе нынче после обеда, – продолжала она, – пробуду с ним денек-другой, пока найдется для него деревенская сиделка (провалиться этим деревенским сиделкам, много такие растрепы смыслят в нашем деле!), а потом вернусь, – вот из-за этого я и беспокоюсь, мистер Свидлпайп. Думаю все-таки, что без меня ничего особенного не случится, а уж там, как говорит миссис Гаррис, миссис Гилл может выбрать какое угодно время; мне совершенно все равно, – что днем, что ночью.

Пока длился этот монолог, который миссис Гэмп адресовала исключительно брадобрею, мистер Бейли завязывал галстук, надевал фрак и корчил самому себе рожи, глядясь в зеркало. Но теперь миссис Гэмп обратилась к нему, что заставило его повернуться и принять участие в разговоре.

– Я думаю, вы не были в Сити, сударь, то есть у мистера Чезлвита, – спросила миссис Гэмп, – после того как мы с вами там повстречались?

– Как же, был, Сара. Нынче ночью.

– Нынче ночью! – воскликнул брадобрей.

– Да, Полли, вот именно. Можешь даже сказать – нынче утром, если тебе охота придираться к слову. Он у нас обедал.

– У кого это «у нас», озорник? – спросила миссис Гэмп весьма сердито напирая на эти слова.

– У нас с хозяином, Сара. Он обедал у нас в доме. Подвыпили мы здорово, Сара. До того даже, что пришлось мне везти его домой в наемной карете в три часа утра. – Язык у Бейли чесался рассказать все, что за этим последовало, но, зная, что это легко могло дойти до ушей его хозяина, а также памятуя неоднократные наказы мистера Кримпла «не болтать», он воздержался, прибавив только: – Она так и не ложилась, все ждала его.

– А ведь ежели сообразить как следует, – сердито заметила миссис Гэмп, – так она должна бы знать, что ей ничего подобного делать нельзя, к чему же она себя переутомляет? Ну как они, милый, ласковы друг с другом?

– Да ничего, – ответил Бейли, – довольно-таки ласковы.

– Приятно слышать, – сказала миссис Гэмп, опять многозначительно фыркая.

– Они еще не так давно женаты, – заметил Поль, потирая руки, – с чего же им не быть ласковыми пока что.

– Само собой, – произнесла миссис Гэмп, в третий раз подавая многозначительный сигнал.

– Особенно, – продолжал брадобрей, – ежели у джентльмена такой характер, как вы говорите, миссис Гэмп.

– Я говорю, что вижу, мистер Свидлпайп, – сказала миссис Гэмп. – Боже сохрани, чтобы оно было иначе! Только ведь чужая душа потемки; кабы там были стеклянные окна, пришлось бы некоторым из нас держать ставни закрытыми, смею вас уверить!

– Но ведь вы не хотите сказать… – начал Поль Свидлпайп.

– Нет, не хочу, – резко оборвала его миссис Гэмп. – И не думаю даже. И никакая инквизиция, никакие там испанские сапоги [101] не заставят меня сознаться, будто я думала. Я только одно скажу, – прибавила добрая женщина, вставая и закутываясь в шаль, – что в «Быке» меня ждут, так нечего терять драгоценное время.

Маленький брадобрей, в своем неудержимом любопытстве возымевший сильное желание увидеть пациента миссис Гэмп, предложил мистеру Бейли проводить ее до гостиницы и дождаться там отправления дилижанса. Молодой джентльмен выразил на это свое согласие, и они отправились все вместе.