В тисках Бастилии - де Латюд Мазер. Страница 21

Каждый день Бисетр посещала целая толпа любопытных, желавших осмотреть тюрьму. Среди них попадались иногда довольно влиятельные особы, которых приводило туда чувство сострадания. Они утешали несчастных узников, помогали им, брали у них их прошения, и не раз случалось, что им удавалось добиться освобождения какого-нибудь несчастного.

Решив испробовать и это средство, я держал наготове свое ходатайство и ждал только удобного случая подать его.

Наружность одной молодой дамы внушила мне доверие. Говорили, что это была какая-то принцесса. Офицеры Бисетра с видимым почтением сопровождали ее, показывая ей печальные достопримечательности тюрьмы.

Когда она проходила по двору, многие арестанты бросали ей свои прошения. Я решил последовать их примеру и, как только она поравнялась с моим окном, бросил ей свое. На мое несчастье, тюремный контролер Лелэ заметил его, поднял и положил в карман.

Осмелившись жаловаться, я совершил преступление. В моем ходатайстве были лишь неясные намеки на мое положение, я не называл ни одного имени, — но не все ли равно? Я жаловался, и это был тяжкий проступок. Через два дня ко мне явился в сопровождении четырех стражников сержант и отвел меня в каземат, еще более ужасный, чем все, в каких я перебывал за эти долгие годы.

Казалось, какая-то разъяренная стихия восстала против меня и обрушивала удар за ударом на мою несчастную голову.

Недолго пришлось мне наслаждаться покоем.

Я снова очутился во власти всех прежних ужасов, меня снова окружали преступники, и снова я слышал разнузданные речи, которых я не смею даже повторить.

Мне хотелось рассеяться, заняться чем-нибудь, но у меня не было денег, чтобы купить хоть лист бумаги. Чтобы приобрести ее, а также перо и чернила, я вынужден был продавать свой хлеб, и мне опять пришлось оспаривать грязные корки у свиней торговки Лавуарон.

XVII

Вскоре случилось событие, которое внесло некоторое облегчение в положение всех узников Бисетра, а для меня явилось даже предвестником счастливых дней. Госпожа Неккер [13] посетила нашу тюрьму. Эта исключительная женщина действительно творила добро от всего сердца и вполне искренно, а не ради суетной славы.

Не в силах удовлетворить все наши нужды, она позаботилась о самой неотложной и самой острой из них. Узнав от арестантов, что они не получают в достаточном количестве даже хлеба, она сейчас же сделала вклад, благодаря которому наш паек увеличился на четверть фунта в день, и вопли голодных перестали оглашать Бисетр.

Этой покровительнице я был обязан впоследствии свободой и жизнью.

Тем временем, измученный и истерзанный всеми пережитыми ужасами, я подвергся нападению нового безжалостного врага — паразитов. Темнота моего каземата и слабость зрения, испортившегося от слез, помешали мне избавиться от них в самом начале, и вскоре все мое тело буквально кишело вшами. Их укусы вызывали ужасный зуд, и я расчесывал кожу с такой яростью, что она покрывалась струйками крови. В результате я весь покрылся струпьями, совершенно лишился покоя и очутился в полной власти страшных насекомых…

Боже, какая была это пытка!

Я находился в этом отчаянном положении, когда 15 сентября 1781 года в шесть часов вечера мои соседи крикнули мне:

— Отец Жедор! — так они называли меня. — Во дворе сейчас находится судья Гург. Это важное и радостное событие!

В ответ на мои расспросы они сообщили мне, что этот судья, справедливый, добрый и милосердный, посещал от поры до времени узников и никогда не уходил, не освободив кого-нибудь из них. Они вызвались подозвать его ко мне. Гург услышал их возгласы и, по их указаниям, стал перед отверстием моего каземата, через которое ко мне проходили слабые лучи света. Он ласково заговорил со мной и задал мне целый ряд вопросов, на которые я дал ему прямые и правдивые ответы.

Выслушав меня с большим интересом, Гург сказал:

— Нужно не иметь сердца, чтобы не проникнуться живейшим состраданием, видя вас в этом ужасном месте после тридцати двух лет неволи и страданий!.. Тридцать два года! Как это долго! Если бы суд имел право освободить вас, ваши мучения скоро прекратились бы. Все ваше несчастье в том, что вы задержаны по королевскому указу. Но я все же не теряю надежды помочь вам. Пришлите мне подробное описание всех ваших бедствий. Советую вам быть как можно искреннее. Вы сами себе повредите, если скроете от меня что-либо. Можете рассчитывать на мою поддержку. Ваши несчастья слишком велики, чтобы я мог вас забыть. Прощайте!

После этих слов он обратился к сопровождавшему его канцелярскому служащему и приказал ему:

— Вы принесете мне записки этого узника, как только они будут готовы.

Слабость зрения и царивший в моем каземате мрак помешали мне различить черты и выражение лица Гурга, но как только он ушел, сопровождавший его сторож, которому я, очевидно, внушил сострадание, прибежал ко мне, чтобы поделиться своими наблюдениями.

— Я видел, — сказал он, — что господин Гург плакал, слушая ваш рассказ. Будьте уверены, что он вас не оставит.

Весь вечер арестанты были под впечатлением прихода этого великодушного человека и только о нем и говорили.

Я поспешил начать свое письмо судье. В течение девяти дней мне пришлось продавать свою порцию хлеба, чтобы иметь возможность купить бумагу, ибо, невзирая на приказания Гурга, мне не дали никаких письменных принадлежностей. Я доверчиво раскрыл свою душу перед этим добрым покровителем. Я не умолчал ни о чем, освещая факты беспристрастно, но и не стараясь смягчать их.

Конечно я не доверил пересылку моей исповеди офицерам Бисетра, а поручил это сторожу, который и прежде не раз передавал мои письма. Чтобы уплатить ему, мне пришлось продать рубашку и пару шелковых чулок, которые я бережно хранил на случай освобождения.

Не знаю, напился ли этот человек пьяным, или по какой-нибудь другой благоприятной случайности, но он уронил мой пакет и потерял его на улицах Парижа. Как бы то ни было, судьба, по-видимому, решила мне улыбнуться.

Какая-то молодая женщина нашла мое письмо, так как от сырости конверт разорвался, то она, взглянув на подпись, с ужасом прочитал: «Мазер де Латюд, просидевший тридцать два года в Бастилии и в Венсене, а в настоящее время заключенный в Бисетре, на хлебе и воде, в каземате, находящемся на десять футов под землей».

Эта женщина быстро возвращается домой, жадно проглатывает все подробности моих несчастий, снимает с рукописи копию, отсылает оригинал по указанному адресу и снова перечитывает мою исповедь. Ее душу охватывает горячий порыв, но здравый смысл удерживает ее от необдуманного шага. Она наводит справки, сопоставляет события, взвешивает факты. Шесть месяцев она тратит на проверку правдивости моего повествования. Убедившись в моей невинности, она решает сделать все возможное, чтобы добиться моей свободы.

И это ей удалось после трех лет невероятных трудов и усилий. Одна, без родных и друзей, без средств и покровителей, она сделала невозможное возможным.

Надо было заинтересовать во мне знатных особ и влиятельных людей, — она обращалась к ним, и ее красноречие, шедшее прямо от души, трогало их сердца… Ее обнадеживали, часто обманывали, а иногда просто выгоняли…

Но она настаивала, снова обращаясь за помощью, и десятки, сотни раз напоминала обо мне. На седьмом месяце беременности, зимой, она пошла пешком в Версаль, вернулась оттуда измученная, усталая и расстроенная неудачей; провела часть ночи за работой (она вынуждена была сама зарабатывать себе кусок хлеба), на утро снова пошла в Версаль, и от ее горячности постепенно растаял лед холодных казенных обещаний.

Наконец, после восемнадцати месяцев хлопот, ей удалось придти ко мне и поделиться со мной своими надеждами. Я впервые увидел ее и впервые узнал о ее добром деле. Она же впервые узрела несчастного, о котором уже так давно болела ее чуткая душа.

Это свидание придало ей новые силы. Она пошла на все. Она не знала усталости… Наконец, после трех лет волнений и неудач, трудов и усилий, она добилась победы: мне вернули свободу!..