Иосиф Грозный (Историко-художественное исследование) - Никонов Николай Григорьевич. Страница 26

Вернусь к 37-му. Высланный в конце двадцатых за рубеж, настоящий Троцкий-Бронштейн развернул, как известно, такую кампанию против Сталина, какую, пожалуй, невозможно сегодня оценить по масштабам. Совершенно ясно, что Троцкий не имел другой цели, как вернуться в Россию и, подобно Сталину, захватить власть. Власть, ВЛАСТЬ. Троцкий не стеснялся в обвинениях Сталина, Сталину приписывалось все самое худшее, что можно было вспомнить из явного и наклеветанного. Троцкий вполне естественно рассчитывал на поддержку своих приверженцев и всех, кому Сталин стал поперек горла в борьбе за ту же самую власть. И Сталин получил в руки те «карты», с которым он мог, благодаря деятельности Троцкого, разделываться со всеми своими противниками: достаточно было «доказать», что они поддерживали Троцкого, входили в его «блок», служили ему, были назначены им, хотя бы обмолвились где-то о своей симпатии к нему, читали или хранили его «творения». Можно только с горечью сказать, что, не будь Троцкого, не было бы и «троцкистов», что, скорее всего, без вины виноватыми пошли под топор сталинской инквизиции. Следом за «троцкистами» и связанно с ними были-добавились «зиновьевцы», «бухаринцы» и даже «рыковцы». И сколько еще, и опять с идеальным прицелом на Троцкого, гибло и гибло «центристов», «уклонистов», «левых и «правых» «шпионов и террористов» — они не сосчитаны и по сей день.

После убийства Кирова Сталин всерьез стал бояться за свою жизнь, а боящийся за жизнь и обладающий верховной властью не раздумывает долго о прямом уничтожении своей «оппозиции». Сделаем при этом поправку на время, рожденное властью еще Антихриста. Впрочем, говоря «Сталин», во второй половине тридцатых лучше бы иметь в виду все Политбюро, связанное круговой порукой и подписями под расстрельными бумагами на высших. Низовых «врагов и уклонистов» судили, ссылали или даже расстреливали по решению «троек», «особого совещания», и здесь не подвести никаких итогов, кроме одного: все члены этих «троек» и «совещаний» в конце концов сами были или арестованы, или расстреляны. Ибо забыли, что БОГ ЕСТЬ!

Для высших Сталин формально соблюдал партийную демократию, их расстреливали или судили только после списочного голосования на Политбюро, и подпись Сталина почти никогда не стояла первой. Иногда ее там вообще не было. Волю «вождя» угадывало большинство.

Вот передо мной фотография: Сталин со своими приверженцами в 1936 году. В первом ряду слева явно хитрый белобрысый «паренек из деревни», этакий сельский комсомолец, — Никита Хрущев, дальше — «себе на уме», погруженный в свои недомогания Андрей Жданов, заместивший в Ленинграде убитого Кирова, вот весь, словно нацеленный на крик «Ату!», свирепый, как волкодав, Каганович, вот маленький самоуверенный и грозный Ворошилов — правая рука вождя и сидит он от него справа, а слева — каменно-благообразный интеллигент в пенсне Молотов, с лицом мальчика-отличника, Председатель Совнаркома, и приткнувшийся к нему хитренький старичок Калинин, а на самом краю ряда барски-благообразный, презрительно-важный Тухачевский, почти нескрываемо играющий в будущего диктатора, в новой маршальской форме, с большими звездами в петлицах. И таков же второй ряд, лишь рангом пониже, где недоверчиво-суровый Маленков, типовой партократ, сидит рядом с каким-то явно юрким прохиндеем, глядящим на фотографа, как мышь на крупу, — этот явно выскочка, затесавшийся не по чину, а далее — будущий министр и маршал, баловень судьбы Булганин, тогда еще ходивший в «подпасках» у сидящего рядом и похожего на орангутанга то ли на китайца (такие лица бывают у рыжих) Поскребышева, за которым разместилась, уже как явный анахронизм и реликвия из музея восковых фигур революции, «старая большевичка» Стасова, похожая на иссохшую очковую змею.

Сталин в компании этой, сидящий как-то неловко и принужденно, незаметнее всех, меж Молотовым и Ворошиловым (куда денешься — иерархия), запоминается только одним для наблюдательного глаза: он куда умнее и глубже всех спрятал свою сущность — обыкновенный, простой, скромный, обходительный человек, ничем не выделяющийся — на поверхности ровно ничего, кроме доброты, снисходительности и терпения. Добавлю: Сталин очень не любил фотографироваться, за исключением парадных фотографий, над которыми трудился целый штат фотографов, художников и ретушеров, но те фотографии — дело особое, как и редкие его позирования живописцам. Чаще же и живописцам придворным он не позировал. Таков он был для тех, кто видал его на съездах и конференциях, — «простой, как правда».

На фото он не похож и на типичного грузина. И напрашивается вопрос: был ли Сталин семитом или антисемитом? А вывод получается странный: ни семитом, ни антисемитом Сталин в сущности не был. Семитом не был, потому что к концу жизни настолько обрусел, что стал забывать грузинский и называл себя русским грузином, да и грузином ли он был? Мать абсолютно походила на русскую старуху, а отец… До сих пор не выяснено: грузин, осетин?

Преследовал ли Сталин в 30-е годы какую-то одну национальность? Преследовал «врагов» и оппозицию. Независимо от того, кто был кто. А больше всего в годы «ленинщины-сталинщины» поплатились русские и вообще россияне, имевшие несчастье родиться или быть дворянами, священниками, купцами, чиновниками и представителями тех исконных, сермяжных крестьян, что на картине Серова и до сих пор пытаются объяснить непахавшему, несеявшему Ильичу, кто они такие.

И если по сей день рыдают историки по ушедшим собратьям, никто почему-то не открывает истины: Сталин крушил тех, кто вставал на его пути к абсолютной власти, и здесь для него не было разницы, кто перед ним — еврей, русский, грузин, татарин, украинец, узбек… Можно объективно признать, что евреев в окружении Ленина и в верхушке партии, армии, НКВД было много. Но значит ли это, что гильотина Сталина была нацелена только на них? Ведь тогда и самого Ленина можно назвать антисемитом — сколько он вырубил этих «меньшевиков», эсеров, анархистов, сколько выслал разного рода Мартовых, скольких теоретиков марксизма вроде Плеханова (Бельтова) заставить бежать от кровавого террора. Гильотина «большевиков» исправно работала, и возглавляли ее Антонов-Овсеенко, Урицкий, Дзержинский, Ягода, Крыленко, Литвинов, Ульрих, Вышинский… Надо ли продолжать?

Не жившие в тридцать седьмом могут представить этот год свинцовым, пасмурным, нерассветным. Но помнится он на диво теплым, солнечным, ничем как будто не отличимым ни от 35-го, ни от 36-го. «А нынче прямо ломучие хлеба. Будто и самый бог — за эту окаянную власть!» — говорил устами своего героя в «Целине» хитроумный Михаил Шолохов. И, забегая вперед, можно сказать: и 38-й, 39-й, 40-й, и даже начавшийся 41-й были веселые, шумные, счастливые будто, ничем не омраченные годы. «Ну, посадили там кого-то… За дело, значит… Зря не посадят…» Вот и вся молва. «Враги кругом. Кирова даже вон убили…» «Кругом враги…» Пело-звенело о счастливой жизни, грохотало радио на улицах, в парках, на стадионах и площадях. В быстро растущие здравинцы и санатории для трудящихся ехали премированные за ударный труд счастливчики поправляться (в отличие от нынешнего времени, тогда были счастливы добавить в весе килограмм-другой здоровья). Ехали отдыхать в пионерские лагеря дети шоферов, техничек, рабочих и служащих. А для узкой элиты: чекистов, военных, инженеров — строились классические городки по манере Лe Корбюзье. Для детей их были «Артеки». Веселая, напряженная, трудовая, вся в ожидании будущего счастья, катилась река… А в газетах, что ни день — рапорты о трудовых подвигах. Стаханов! Дуся Виноградова! Паша Ангелина! А там еще герои: «кривоносовцы», «семиволосовцы». И «челюскинцы», утопившие свой пароход, а все равно «герои»… И летчики, летчики, летчики! Водопьянов, Молоков, Чкалов, Громов. И девушки, летчицы-героини… А в газетах — разоблачения врагов: травили реки, сыпали стекло в масло, гвозди в хлеб! Устраивали взрывы! Готовили убийство дорогих вождей! И народ ликовал! Народ одобрял. Народ приветствовал расстрелы.