Иосиф Грозный (Историко-художественное исследование) - Никонов Николай Григорьевич. Страница 24

Он покорно улегся в постель, сказав: «Отвэрнис!» — и раздевшись при ней до белья. А потом лежал, снова укутанный ее шалью, укрытый одеялом до подбородка, и жевал таблетки.

По движению головы она поняла: «Дай запить». Налила, подала стакан. Запил аспирин. И уже улыбчиво потянулся было за папиросой. (Курил Сталин тогда «Казбек» ленинградской фабрики, а не «Герцоговину флор», как везде об этом пишут, вообще курил он и другие коробочные тогдашние папиросы: «Борцы», «Северная Пальмира», «Москва — Волга», а после войны — обычно длинные и пряные «Гвардейские»).

— Может, вы… не покурите? — пугаясь сама себя, стоя возле дивана, прошептала она.

Сталин промолчал — почти недовольно.

И вдруг увидел, как Валечка опустилась на колени и прильнула к его протянутой руке. Как она угадала его даже не желание, а очень тайную, далекую мысль? Ему хотелось, как всякому мужчине, больному и тем более давно одинокому, этого искреннего, непокупного, некупленного женского участия.

Она целовала его руку, а он, смущаясь, пытался отнять ее и медлил, но все-таки убрал, провел ладонью по ее волосам, щеке.

— Ти… глупая… — ласково пробормотал он. — Чьто видумала… Глупая… Ти согрэла мэня… Чай… Щяль… Мед… Иды… Тэпэр я… буду поправлятса…

Когда она, опустив голову, ушла, полуобернувшись на мгновение, блеснув взглядом, он вздохнул хрипящей, ноющей, поющей на все лады грудью, потянулся было снова за «Казбеком», но тут же раздумал… Откинулся на высоко взбитых подушках, выключил свет — выключатель был под рукой — и подумал, лежа в темноте с отдыхающими глазами и словно бы отдыхающей душой, что эта, по сравнению с ним, девчонка, русская курносая… может быть… может быть… станет самой близкой ему и преданной женщиной. Женой? Нет… Какая теперь жена… Женой она… и не согласится. А если согласится… Что? По приказу? Глупость. Глупый шаг…

Теперь он был уже обречен своей властью, своей жизнью на дальнейшее пожизненное безбрачие. И это была как бы схима, которую он добровольно ли, по сложившимся ли обстоятельствам принял на себя, и ее уже никогда не отстранить. Надя Аллилуева была его последней и неудачной роковой женой. Может быть… потому что у величайших людей могут быть, как у богов, только величайшие жены. А так не бывает и у богов. Зевс ведь, помнится… бил свою своенравную Геру и даже, по мифам, куда-то там привязывал. За непослушание. Нет… Даже это слово — «жена» — не для него теперь. А эта девушка… Валечка… Кто? Добровольная рабыня, служанка, вставшая перед ним на колени?

И не знал, даже не догадывался, что она уже сегодня вступила в ту единственную роль единственной женщины, которой дано будет судьбой или роком оказаться при нем до конца его дней.

Всю ночь он впервые за много ночей спал хорошо, спокойно. Свежий запах девичьей шали словно баюкал, успокаивал его, тело размякло, перестали ныть ноги и руки, не болела голова, ничего не болело… Он спал и видел какие-то деревья, ущелья, поля, летящих птиц, девушек в шелковых платьях и в теплых пуховых платках. Девушки улыбались ему, манили его, но всех заслоняла внезапно появившаяся Валечка. Она стояла перед ним, заслоняла, не пускала к нему, не отходила от него. А когда вдруг пошел жаркий и охлаждающий одновременно летний дождь, прижалась к нему, обняла и стояла так, не отходя, и руки ее гладили его, гладили, гладили.

Он проснулся. Рубашка была хоть выжми. Тело облегчилось. Шаль он когда-то сбросил. Лежала на полу. И ясно ощутил — прошел кризис, болезнь миновала. Грудь дышала спокойнее, легче. Возвращалось здоровье.

На его звонок опять Валечка приоткрыла дверь.

— С добрым утром, Иосиф Виссарионович.

— З… добрым…

— Как вы себя чувствуете? Врачи ждут.

— Хараще… Ти… Валэчка… вилэчыла… Скажи толко, чьтоб подалы… сухое бэлье. Вспатэл… Щяль забэры… Пастырай обязатэлно… Вилэчила… твоя щяль Надо же! Врачы пуст жьдут…

— Слушаюсь! — Подняла шаль, сияющая, бодрой походкой пошла к двери.

Он проводил ее довольным взглядом. Опять вспомнились ее резинки над коленками.

Вспотел он так сильно, что промокла и простыня. А когда оделся в сухое (одевался он всегда один), почувствовал через слабость и тишину в ушах, что болезнь отступила. Покряхтывая, он надел брюки, китель, сапоги.

Вошедшие врачи застали его уже выбритым, причесанным, сидящим в кресле. Холодно оглядев их, скупо ответив на их приветствие, Сталин отказался от осмотра, от всех их услуг.

— Чувствую сэбя… хараще. Спасыбо. Идытэ…

Врачи, недоуменно-напуганные, вытеснились в дверь.

А Валечка уже несла поднос с завтраком. Чай. Лимон. Мед. Кахетинское. Поджаренный хлеб.

К дню рождения Сталин выздоровел окончательно.

А Новый год Сталин встретил один. Впервые за все последнее десятилетие. Впрочем, один — неверно. Новый год вместе с вождем встретила Валечка Истрина…

И это был 1937 год.

Глава седьмая

ВАРФОЛОМЕЕВСКИЙ ГОД

1937 год начинался отнюдь не в 1937-м… Официальным его началом был год 1917-й, и не Сталин, с именем которого тридцать седьмой год связывают, был родоначальником его. 37-й обосновали те, кто родил страшную, подлую и лживую дьявольщину с названием «большевизм», не дававшую пощады никому, нигде, ни в чем, даже если противник этого «большевизма» склонял перед ним покорную голову. Задайтесь теперь вопросом: «А куда делись в 17-м, 18-м все эти «меньшевики», «эсеры» (правые и левые), а были тогда еще «кадеты», «октябристы» и всякие иные-прочие, которые не приняли «большевиков-ленинцев»? Куда они делись? Ведь у верховной власти тогда был не Сталин. Замечу только для кривящихся: да, он был правоверным учеником Антихриста, у него усваивал стиль и методы борьбы за ВЛАСТЬ, а борьба эта (стыдно даже как-то именовать таким честным словом политику самых оголтелых убийств) и вела к тому абсолютизму, который рекомендовалось называть демократией и даже «диктатурой пролетариата». Господи, не верю, что пролетарии тогда были такие кровожадные! А вы верите?

Уинстон Черчилль в своих исторических мемуарах написал: «Большевизм — это не политика, это заболевание, это — чума! Как всякая чума… большевизм распространяется с чудовищной скоростью, он ужасно заразен… когда же большевизм, как всякая тяжелая болезнь, наконец отступает, люди еще долгое время не могут прийти в себя… Пройдет немалое время, прежде чем их глаза вновь засветятся разумом».

Что такое «большевизм»? Будь автор философом, он специально занялся бы исследованием этой напасти, но автор всего только историк и приходит к весьма простому выводу: «большевизм» — не марксово и не ленинское учение, Маркс и Ленин вообще ничего нового не открыли, ибо, если копнуть глубже, забираясь в далекие пласты истории, окажется, что еще за две с половиной тысячи лет до новой эры строители пирамид — «рабочие», ну, пусть даже и «рабы», корень-то слов один, и земледельцы-«крестьяне» — подняли великую и, возможно, «октябрьскую» революцию, свергли фараона, побили знать каменьями и посадили на трон своего, раба. И раб этот со временем сделался еще более худшим фараоном. А вместе с фараоном народилась и новая знать (из рабов). Так возникало всегда и повсюду «новое дворянство», и нет ли тут аналогии с «новыми русскими», ответ пусть найдут читатели.

Итак, раб, ставший фараоном, не захотел больше быть рабом и очень стал бояться этих новых, да и рабов вообще. Его могли ведь и свергнуть? И вот тогда рабу-фараону понадобилась сила, чтоб держать в повиновении всех. Сила рождает страх, и силу рождает только организованная и желательно вооруженная группа; она называется: шайка, мафия, опричнина, дворцовая гвардия, но благопристойнее всего выглядит название «партия», при которой еще есть наделенная полномочиями убивать группа. С шайки-«партии» и начинал Антихрист. И с ее «карающего меча». С ВЧК. Слышите, как щелкает курок?