Грани лучшего мира. Дилогия (СИ) - Ханыгин Антон. Страница 145

   - А ведь после кораблекрушения ты мне ногу так же починил, - безразлично глядя на беснующихся у клетки дикарей, произнес Кристоф. - Я что-то о тебе не знаю?

   - Ничего особенного, - отмахнулся Демид. - Отец долгое время был костоправом.

   - А потом?

   - А потом он помог какому-то чиновнику из столицы избавиться от хромоты, а тому не понравилась испытанная при лечении боль, и его телохранители насмерть забили отца.

   - Ты никогда об этом не рассказывал.

   - А чего тут рассказывать? Это не диковинка, подобное на каждом шагу встречается в Фасилии. Да и не только в ней.

   - И то верно. Власть уродует людей внутренне, и они позволяют себе уродовать людей внешне, - задумчиво пробормотал капитан, пошевелив ногой, которая, в отличие от всего остального тела, почти не болела. - А из тебя вышел бы неплохой костоправ.

   - До первого чиновника, - ухмылка Демид выглядела жутковато из-за кровоточащих кратеров выбитых зубов. - Или до первого друга, который потащит меня в чужую страну, чтобы стать мореплавателями.

   "А ведь и правда. Это только благодаря мне он сейчас сидит в клетке, окруженной кровожадными дикарями", - подумал Кристоф, но попросить прощения у верного товарища так и не решился. Извинение означало бы признание неверно принятого решения. А если сожаления возобладают над уверенностью, то окажется, что с определенного момента вся жизнь стала неправильной, не такой, какой должна быть.

   Внезапно калитка скрипнула притершимися к крепкому дереву веревками, и в клетку вошел рослый дикарь. Его наполовину скрытое свалявшимися волосами лицо покрывал замысловатый узор татуировок, а тело было покрыто краской непонятного из-за ночной темноты цвета. Необычайно пышные манжеты из скальпов на запястьях и щиколотках аборигена говорили о том, что перед моряками предстал очень важный человек. Других украшений на нем тоже хватало - в уши, щеки и губы были вставлены отполированные продолговатые камни, пара десятков ниток с нанизанными на них ракушками, высушенными ягодами, костями и прочими традиционными атрибутами покрывали его рельефный торс, а на плечах и бедрах были повязаны ленты с вшитыми в них перьями и головами змей. Скорее всего, именно так должен выглядеть вождь племени.

   Вслед за устрашающим гигантом в клетку протиснулся уже знакомый старик с черепом гориллы на голове. Ссутулившись, он принялся быстро тявкать и подвывать на своем наречии, поочередно указывая на каждого из пленников. Когда очередь дошла до Демида, поклонник обезьян разразился гневной тирадой, в которой периодически слышалось слово "Наджуза". Лицо рослого дикаря скривилось одновременно презрительно и гневно. Приблизившись к помощнику капитана, он пристально посмотрел ему в лицо.

   - Кагали Наджуза забу наргати барту?

   - Да нет, не Наджуза, - замотал головой Демид. - Кажется, мы все немного обознались, приятель.

   - Наджуза кагали барту! Забу! - брызжа слюной, завопил вождь.

   - Лучше молчи, - посоветовал другу Кристоф.

   Вождь повернулся в его сторону и уставился на капитана немигающим взглядом. Жестом повелев старику приблизиться, он указал на фасилийца и прорычал практически нечленораздельную фразу. Обезьяний жрец подскочил к Тридию и начал изумленно разглядывать его лицо, периодически поглядывая на Демида, как будто сравнивая двух чужаков. Наконец он осторожно потрогал бороду капитана и что-то утвердительно пролаял громиле. Тот нахмурился и в свою очередь запустил пальцы в бороду Павия, но затем резко одернул руку.

   - Кажется, мы им понравились, - не слишком радостно заметил Демид, не отрывая глаз от нависшего над ним дикаря.

   В Фасилии мужчины не брили бород, в отличие от алокрийцев, у которых росли лишь жиденькие разноцветные клочки волос на щеках и подбородке. Поэтому Кристоф и Демид гордо носили свои черные густые бороды, радуясь хоть какому-то превосходству над окружающими. Впрочем, в Алокрии это не считалось ни мужественным, ни красивым, поэтому поначалу на бородатых фасилийцев смотрели даже с оттенком брезгливости, но вскоре привыкли к их внешнему виду. Кристоф и не вспоминал о своей отличительной черте, пока дикари не выделили их из общего числа пленников именно по этому признаку, который, видимо, и для островитян был некой диковинкой.

   Вождь фыркнул и, подозвав жреца, долго переговаривался с ним, кивая в сторону фасилийцев. Старик, ссутулившись еще сильнее, указал своей дубинкой на Бадухмада и еще одного выжившего кажирца, что-то неуверенно промямлив при этом. Громила недоверчиво посмотрел на чернокожих матросов. Он подошел к лежащему без сознания Бадухмаду и, плюнув на пальцы, попытался оттереть его кожу от "краски". Когда у него ничего не вышло, вождь изумленно выдохнул и поднялся на ноги, уставившись на уроженцев южного континента.

   - Кагазу рага нарга, - наконец пролаял он, поочередно указав на фасилийцев и кажирцев. - Сугу рага паркату нари чага барту.

   - Не, я ничего не понял, друг, - заявил Демид, приглаживая растрепанную бороду, но на его слова не последовало никакой реакции.

   Громила развернулся и покинул клетку, а старик истошно завопил указывая трясущейся рукой на двух моряков, которым вождь практически не уделил внимания. Шумная толпа дикарей ворвалась в клетку, и поволокла обоих несчастных наружу, едва не разрывая их на куски.

   - Эй, постойте, они с нами! - закричал Кристоф, бросившись на подмогу своим подчиненным.

   Удар увесистой дубинки отбросил его назад. В зрячем глазу капитана забурлила темнота. "Зачем я это сделал? Все там будем...", - мелькнула в угасающем сознании одинокая мысль.

   Он очнулся, когда слабый свет пощекотал его закрытые веки. Беспрестанно шелестящая листва переливалась всеми оттенками зеленого, играя единичными солнечными лучами, которые с трудом пробивались сквозь густые кроны деревьев. С шипением выдохнув сквозь стиснутые зубы из-за пульсирующей боли в голове, Кристоф приподнялся и подождал, когда разноцветные сполохи перестанут мельтешить перед правым глазом. С левого же пелена молочного цвета так и не спала. Впрочем, он уже начал привыкать к своей частичной слепоте.

   Капитан посмотрел в угол клетки, откуда доносилось надрывное пыхтение и слабые стоны. Бадухмада лихорадило, он беспокойно ворочался и нес какой-то бред. Его рука выглядела ужасно, словно все соки из плоти ушли в надутые пузыри волдырей. Некоторые из них лопнули, оставив на своем месте кровоточащий кратер. Болезнь поразила уже половину груди, скоро она доберется до жизненно важных органов. Он не выживет.

   Капитан принюхался к себе и почуял сквозь резкий запах пота какой-то едва уловимый душок сопревшей травы со сладковатыми тонами, немного отдающими тухлостью. С трудом отлепив от тела пропитанные сукровицей повязки, Кристоф посмотрел на раны, оставленные пантерой. Его опасения оправдались - глубокие царапины начали загнивать, кое-где по их краям уже назрели небольшие белые мешочки, готовые порваться в любой момент. Выругавшись, он отбросил заляпанные кровью, гноем и грязью бинты в сторону. Уже не пригодятся.

   Немного привыкнув к зуду и саднящей боли, капитан огляделся. В клетке кроме двух кажирцев и двух фасилийцев никого не было. Тогда он вспомнил, как ночью дикари выволокли наружу двух матросов.

   - Демид, - позвать друга по имени ему удалось не с первого раза, горло пересохло, а язык не слушался своего хозяина. - Демид, где они?

   - На пирамиде, - хрипло ответил помощник капитана, уставившись в пространство перед собой немигающим взглядом. - Частично. Частично - рядом с пирамидой. Частично - ходят по деревне. Частично.

   - Что?

   - Они их съели, - Демид медленно повернул голову в сторону Кристофа. - Не целиком. Выбирали куски помясистее. Затащили на верхушку пирамиды, уложили на алтарь и разделали. Начали с рук. Они были еще живы, когда им отрубали пальцы. И кисти. Предплечья нарезали мелкими кусочками. Обсидиановыми ножами это получалось очень медленно. Они кричали. Потом уже не кричали. Мимо нас проходили радостные дикари и показывали нам части наших товарищей. Хвастались...