Пророк, огонь и роза. Ищущие (СИ) - "Вансайрес". Страница 148

Лицо сестры застыло, и Хайнэ понял, что милосердна она не будет — так же, как не был милосерден он сам.

— Ты это про меня говоришь, Хайнэ? — спросила она ледяным тоном. — Уверен? Или, может быть, про себя? А, Энсенте Халия? Так что ты там сказал про взаимосвязь религии, высоких целей и постели?

Хайнэ застыл, как громом поражённый.

«Хатори… и это ей сказал?.. — подумал он, едва видя что-либо перед собой. — Сказал ей, что я — Энсенте Халия?.. Ну тогда… тогда к демонам, ничего не жалко. Я был прав. Он предатель».

Иннин исчезла, с силой хлопнув дверями.

Хайнэ с трудом добрался до постели и рухнул на неё ничком.

— Я не такой, как вы двое, — начал шептать он, судорожно комкая одеяло. — Я избавился от своей похоти, от своих желаний! У меня нет никаких чувств к женщинам, вместо них теперь — любовь к Онхонто, любовь возвышенная, бесполая, лишённая плотских желаний вообще! Спите друг с другом, женитесь, рожайте детей, проведите в постели хоть весь остаток жизни, мне нет до вас дела. Мне это не нужно, слышите! — закричал он, повысив голос. — У меня есть моя любовь, другая… возвышенная…

Он выронил одеяло из рук. Лицо его искривила судорога, губы задрожали.

Хайнэ попытался встать, но снова рухнул на постель и вскинул руки.

— Ну почему, почему?.. — исступлённо кричал он. — Почему ты именно меня лишил того, что дал всем другим?! Почему именно я урод, почему никто не полюбит меня, не захочет целовать, не захочет лечь со мной в постель, а даже если захочет, то я не смогу?! Где твоё милосердие, в этом оно?! Ты скажешь, что я заслуживаю этого, и, вероятно, это так, но разве я хуже всех в этом мире?! Так почему именно я?! Лучше бы ты убил меня, зачем ты позволил жить уроду?! За что ты так ненавидишь меня, почему ненавидишь больше всех в этом мире, ведь я же, я так люблю тебя! О…

Он упал лицом в подушку и разрыдался, но через некоторое время вскинул голову, и тон его переменился.

— Дай, дай, дай, дай! — кричал он на этот раз, стиснув зубы и рвя подушку в клочья. — Дай мне то, что я так хочу, дай то, что отнял! Верни! Отдай! ДАЙ МНЕ ЭТО!

За окном начинало светать.

Вскочив с постели, Хайнэ начал бессмысленно метаться по комнате, как раненое животное, пока, наконец, не споткнулся обо что-то и не рухнул на пол, разбив голову об угол столика.

«О, счастье, — с невыразимым облегчением подумал он, чувствуя, как правую половину лица заливает тягучая, тёплая кровь. — Умри, озлобленный, жалкий калека. Умри, мерзкий червяк».

Но он не умер, а взгляд, бессмысленно блуждавший по комнате, вдруг зацепился за листки бумаги, разлетевшиеся по полу после того, как упал столик.

Один из листков оказался совсем поблизости, и Хайнэ схватил его.

И сквозь водопад осколков

Я брошусь к Вам.

— Вы… — прошептал Хайнэ, и тут только до него в полной мере дошло, что он наделал. — Я… о… а.

Он выронил листок со стихотворением из рук.

— Всё, — проговорил он, едва веря сам себе. — Всё, мне больше некуда возвращаться. Именно мне, а не Хатори. Онхонто для меня потерян. Я всё разрушил. Всё уничтожил. Ничего больше не будет, никогда. Разве так бывает?.. Разве можно в один момент взять и разрушить всё?.. И это после того, как я всё понял… но как… как… как?

— Как? — бессмысленно повторял он, но никакого ответа не было, кроме того, который он давал сам себе: да, так бывает. Да, в одно мгновение ты разрушил всю свою жизнь. Да, ты уничтожил то, ради чего хотел страдать и бороться. Да, уже ничего не исправишь.

Но этот ответ подразумевал, что вся дальнейшая жизнь абсолютно бессмысленна, и никакой надежды нет.

Это было дно пропасти, и ниже падать было некуда.

Когда Хайнэ это понял, он почти инстинктивно рванулся куда-то вперёд. Ни идти, ни ползти сил не было, но он всё-таки куда-то пополз, стал биться обо что-то головой.

— Прости, — хрипел он, раздирая себе лицо ногтями. — Прости. Я зову к тебе с дна самого страшного отчаяния, я зову, зову… Не откажи. Не презирай, хоть я сам себя презираю. Поверь, хотя я сам себе больше никогда не поверю. Будь милосерден, хотя я сам не умею им быть. Прости, хотя я сам никогда никого не простил, в том числе и тебя. Ты… не такой, как я. Это я — такой, как ты. Поэтому я… я могу это сделать. Даже сейчас. Могу. Могу… — с трудом выдавил он, извиваясь, как от удушья, — могу не ненавидеть себя. Я не уродлив. Я — такой, как ты. Даже сейчас… даже сейчас…

Проговорив всё это, он рухнул без сил на спину и уставился в потолок.

За окном давно уже ярко светило солнце, и тени скользили по потолку, переплетаясь в причудливые узоры.

Долго ли лежал так Хайнэ, не шевелясь, не двигаясь, он не знал, но тени начали удлиняться, расти…

Он заставил себя подняться на ноги.

Поставил на место столик, подобрал листки с бесполезными теперь стихотворениями, прибрался, лёг в постель.

Постель пахла Хатори, который частенько перебирался к Хайнэ, когда тот не мог подолгу уснуть, или просто лежал возле него, когда он строчил свои стихотворения; подушка хранила запах его волос.

— Брат, — проговорил Хайнэ, закрыв лицо руками. — Брат, брат, брат!..

Последний раз он повторил это слово, с мольбой прокричав его, но никто не откликнулся.

Брата у него больше не было.

И просто Хатори — тоже.

 Глава 18

В конце третьего месяца Огня, почти два месяца спустя несостоявшейся казни Хатори Саньи, в самый разгар зимы, господин Астанико во дворце получил письмо от Хайнэ Саньи с просьбой приехать к нему домой.

Он приехал и нашёл, что у его друга (которого он величал так с большой неохотой даже в собственных мыслях) был весьма больной и даже постаревший вид, хотя последние слова сложно применить к столь молодому человеку.

— Ну, я приехал, — сообщил Астанико, усаживаясь в кресло и как бы подразумевая: это и так весьма много с моей стороны, так что ваш повод пригласить меня должен быть весомым.

Хайнэ молча сидел напротив него. Одет он был в тёмную одежду безо всякого рисунка, неубранные ни в какую причёску волосы были зачёсаны назад, открывая лицо и пересекавший лоб длинный шрам — судя по его виду, довольно свежий.

— Да вы теперь весь в шрамах, — не удержался от насмешки Астанико, вспомнив, что руки Хайнэ также изрезаны после попытки самоубийства. — Прямо как настоящий герой древности, из тех, что участвовали в кровавых сражениях под предводительством наших сиятельнейших Императриц.

Но стрела его, которую он пускал без особого желания ранить, а, скорее, из врождённого злонравия, пролетела мимо цели.

— Это верно, — криво усмехнулся Хайнэ. — У меня много шрамов, и все они — результат позорного поражения в борьбе с самим собой. Так сказать, клеймо, выжженное на теле проигравшего.

 Астанико удивил этот злой, насмешливый тон, которого он прежде никогда у него не слышал, но он только приподнял брови.

— Так зачем же вы меня позвали? — вернулся к основной теме он. — Или скажете, что просто соскучились?

— А почему нет? — проговорил Хайнэ хрипло. — В конце концов, всех остальных я от себя прогнал, только вы у меня и остались.

— Ну, в прошлый раз мы не очень-то хорошо расстались, — усмехнулся Астанико. — Я думал, вы не захотите меня больше видеть.

— Ерунда, — махнул рукой Хайнэ и повторил, задумчиво глядя в сторону: — Это такая ерунда…

— А мне казалось, вы болезненно горды, — заметил Астанико. — Между прочим, о нас после той пощёчины сплетничают по всем углам дворца. Чего уже только не напридумывали. О…

Он почти что мечтательно усмехнулся.

На самом деле все эти сплетни, по большей части грязные, не особенно досаждали ему, а, скорее, забавляли,  но он с удовольствием разыгрывал из себя лицо, оскорблённое до глубины души, и в чём-то эта игра заменяла ему ту, которая была похоронена с тех пор, как он прекратил видеться с Иннин.

— Ничего об этом не знаю и знать не хочу, — сказал Хайнэ и помолчал. — Кстати, вы видели мою сестру?