Вернуться в сказку (СИ) - "Hioshidzuka". Страница 245

«Я никогда не была доброй, Роза. А ты никогда не была смелой… И умной ты тоже никогда не была…»

Мария не знала — почему именно так сложились её отношения с сестрой. Пожалуй, старшая никогда не хотела думать о младшей. Пожалуй, сама была виновата в том, что отношения как-то… не сложились. Девушка никогда не хотела идти на уступки, на компромиссы, всегда считала правой лишь саму себя. Ал часто говорил ей об этом, пытаясь объяснить подруге её неправоту. А потом сам дулся на Розу из-за очередного происшествия.

Он обижался на младшую сестру Марии, пожалуй, даже ещё более часто, чем сама девушка. Во-первых, из-за того, что в результате её жалоб на них обоих больше всегда доставалось именно Алу. Во-вторых, из-за того, что капризничать перед Марией было просто глупо — та, всё равно, никогда не реагировала на эти капризы, — и Роза, понимая это, всегда доводила своими требованиями именно Альфонса.

Они были разными. Мария и Роза. Как-то мама сказала старшей дочери, что хотела соединить эти два имени, дать их только одному ребёнку, но что-то тогда остановило её. Девушка была благодарна тому слепому случаю за это. Ей никак не подходило это длинное вычурное имя — Мария Роза. Ужасное, нелепое, смешное. И она бы была смешной и нелепой, если бы её так назвали. Даже все эти вариации — Анна Мария, Анна Луиза, Мария Елизавета — ей нравились куда больше. Хотя всё это больше походило на имя сказочной принцессы, чем…

Мария как раз и была той самой «сказочной принцессой», стать которой мечтает большинство девчонок, которым ещё не исполнилось десять. А самой Марии до десяти лет хотелось стать то пиратом, то космонавтом, то — смешно вспомнить об этом — терминатором… А Роза мечтала быть как раз той самой принцессой, потом — учительницей, потом — врачом…

«Помиримся ли мы с тобой когда-нибудь?»

Сложный вопрос. Слишком много между ними было такого, что просто нельзя прощать. Быть может, не будь между ними такой огромной пропасти непонимания со стороны Розы и равнодушия со стороны Марии, сёстры смогли бы найти общий язык и даже привязаться друг к другу… Мысли так и проносятся в голове девушки, пока она смотрит на небо. Она уже закоченела, и Мердоф обеспокоенно теребит её за рукав и даже что-то говорит. Фаррел совершенно не хочется его слушать. Она и не думает слушать — зачем? Но Айстеч беспокоится, переживает… О ней. А ведь ей даже не было стыдно перед ним за то, что она не волновалась за него. Впрочем, должно ли, вообще, быть стыдно, если просто ничего не чувствуешь?

Наверное, должно.

Если ты не замечаешь чувств другого человека, простительно никак не отвечать на них. Но если ты прекрасно это видишь и понимаешь… Душевная подлость не обращать на это никакого внимания. Подло наносить душевную рану человеку, которому так легко нанести эту рану… Наверное, так же подло, как казалось подлым обидеть уда в «Докторе Кто». Можно сколько угодно не чувствовать, но… Разве можно в этом случае прогонять человека от себя? Как-то судить его? Разве возможно не осознавать свою вину перед ним — пусть не чувствуя эту вину?

Нельзя. Нельзя именно потому, что ты ничего не чувствуешь. И осуждать — тем более нельзя. Потому, что раз ты не чувствуешь, значит именно ты хуже того человека, а не он тебя…

Мария была уверена, что это так. И, смотря в это высокое светлое небо, она только убеждалась в этом. Менять свою жизнь девушка никогда не стала бы просто из-за мук совести — знала ли она, что это такое? Но задуматься над тем, кто она такая, наверное, следовало… Раз уж она уже посмотрела на небо.

Наверное, она была ужасным человеком — ужасной дочерью, ужасной сестрой, ужасным другом… Альфонс как-то выкрикнул это в пылу ссоры. А Мария… согласилась с ним. Согласилась так легко и быстро, что Ал, почти мгновенно осознав то, что он произнёс, стал извиняться. Но… в его словах не было ничего, на что можно было бы обидеться. Он сказал правду. Так стоило ли на неё обижаться? Мария, действительно, была и ужасным человеком, равнодушным к чужим проблемам, и ужасной дочерью, совершенно не ценящей собственную мать, и ужасной сестрой, не питающих к родному человеку никаких тёплых чувств, и ужасным другом, бросившим Ала в чужой стране одного. Всё было правильно. Уж на это точно обижаться не стоило.

Шея немного затекает от неудобной позы, голова начинает немного кружиться, а Мердоф всё пытается теребить девушку за рукав, беспокоясь, что она замёрзнет. Она, и правда, почти окоченела, стоя на таком морозе. Будь у неё шанс сейчас же оказаться в тёплой постели, она обязательно сделала бы это. Впрочем, спать совершенно не хотелось. Хотелось закутаться в одеяло, включить какой-нибудь сериал и сидеть, смотреть его, пить какао и есть шоколадные печенья. Когда они доберутся до места назначения, она обязательно попросит Мердофа сделать ей какао. Или лучше — горячего шоколада…

«Я никогда не хотела этого и не хочу теперь. Я никогда не любила тебя. А ты никогда не сердилась на меня всерьёз…»

Это так. Отчего-то голубое небо заставляет девушку подумать об этом. Роза была чужой девушке. Они были совершенно разными. С самого рождения, но различия в воспитании усиливали тот контраст. Дядя Джошуа учил Марию разбираться в машинах, чертить, выпиливать фигурки, объяснял основы физики, математики ещё тогда, когда девочка не пошла в школу… Он обожал детективы и боевики, и старшая из сестёр Фаррел тоже полюбила их. Он любил жизнь, все его проявления, умел смеяться и шутить… Обожал рассказывать разные истории о прошлом, которые всегда было так интересно слушать… Мария, пожалуй, любила его. Он был её отцом всё это время, и принять Теодора было бы предательством. Девушка была похожа на своего биологического отца. И внешне, и характером. А Розу воспитывала мать. Согласно глупому своду правил, одевая в кружевные платьица, делая странные сложные причёски… Младшая из сестёр Фаррел редкие дни проводила вне дома, почти всегда находилась в своей комнате, либо читала, либо смотрела что-то, изредка выходя на улицу, когда мама говорила о том, что неплохо бы Розе гулять почаще… Вечно спокойная, тихая… Это казалось странным. Ал был несколько спокойнее Марии, но достаточно подвижным ребёнком, который лез туда, куда вовсе не следовало, который придумывал такие шалости, что все взрослые их двора синхронно хватались за голову и охали. Роза была почти невидимой. Она никогда не шалила, никогда не шумела, не кричала. Только плакала. И это раздражало старшую из сестёр ещё больше, потому как нытьё изводило похуже истерик. Совершенно непохожие внешне. Совершенно. Высокая, крепкая старшая сестра со светлыми короткими волосами, вечно торчащими в разные стороны, вечно кое-как, наспех, одетая, нередко — в одежду Ала, потому как не спутать между собой их вещи было проблематично, и хрупкая, тоненькая младшая сестра с длинными каштановыми волосами, всё время то заплетёнными в косы, то завитыми, то уложенными ещё как-нибудь, всегда одетая в аккуратные, выглаженные платьица с ленточками, рюшами, бантиками и прочей фигнёй. Забавно… Мария не унаследовала от матери ничего, только цвет волос, а Роза унаследовала всё, кроме этого.

«Прости же меня за то, что я никогда не смогу простить тебя…»

Не сможет. Не тот Мария Фаррел человек, который может просто так простить другого. Нет, на кого-то она просто не сердилась. На того же Ала. Впрочем, на него сердиться было бесполезно, они оба это знали, как и на неё. Так что, какие бы серьёзные ссоры не были между этими двумя, они всегда знали, что сердиться друг на друга бесполезно. В конце концов, всегда были виноваты они оба — кто-то из них, конечно, начинал ссору, но второй всегда мог остановиться несколько раньше того момента, когда на лице Ала красовался огромный синяк, а на скуле Марии образовывалась ссадина. Нет, лет с четырнадцати и Фаррел, и Браун стали чуть спокойнее — до синяков и ссадин уже доходило совсем уж редко, а то и не доходило вовсе. Но ссориться они продолжали. Впрочем, их ссоры никогда не нуждались в перемирии после. Никогда не происходило ничего такого, чтобы одному пришлось прощать другого.