Вернуться в сказку (СИ) - "Hioshidzuka". Страница 243
— Что вы за человек? — хмуро говорит Анна, когда они оказываются в кондитерской. — Уверена, что вы даже любить — и то, не умеете.
Ей кажется, что это — высшее оскорбление, какое только можно нанести человеку. Она уже ждёт гневного выпада с его стороны — ни на секунду девушка не забывала о том, как гневлив, несдержан, яростен может быть этот человек. Анна ждёт — ждёт его ярости, криков, обвинений, ответных оскорблений, но никак не простой открытой улыбки и тихих слов.
— Не умею! — как-то слишком просто подтверждает Кордле. — А ты — умеешь?
В его голосе нет ни тени гнева. Он улыбается. Отчего-то графине кажется, что принц ожидал от неё именно такого вопроса, когда привёл её в эту кондитерскую. По правде говоря, Феликс неплохо угостил её, но миссис Хоффман рассудила, что стоит купить пирожные для себя самой, а не полагаться на такого непостоянного и опасного человека, каким являлся племянник короля.
Анна не доверяла ему. Она не может себе позволить попасться на какой-то глупости вроде пирожных. Тем более, теперь девушка отвечает не только за свою жизнь, но и за жизнь их с Георгом будущего ребёнка, которого её муж наотрез отказался называть Дэвидом или Джимом, сказав, что если уж его супруге так уж невтерпёж назвать ребёнка именем кого-то из родителей, то пусть называет в честь своих.
Анна вздрагивает и смотрит на Кордле в каком-то суеверном ужасе. На лице Феликса читается лишь искреннее любопытство. Вероятность того, что он не понимает, чем вызвано замешательство графини, равна практически нулю. Разумеется, принц прекрасно всё понимает — вон как улыбается…
— Не смейте говорить мне «ты»! — восклицает в гневе девушка. — Я графиня Хоффман, Ваше Высочество, а не какая-то служанка!
Это заявление заставляет племянника короля расхохотаться. Анна от досады кусает губу. Ей обидно. До слёз обидно, что она совершенно не понимает, как оскорбить этого человека. В её ссорах с Леоном или Маргарет всё было куда проще… Можно было рассердиться, раскричаться, расплакаться, в конце-концов. А тут… Графиня совершенно не понимала, что ей делать…
— Уверен — детство ты провела среди агратинов! — усмехается Феликс, игнорируя её слова. — Ты похожа на них, знаешь?
Какая из неё агратинка? Она так труслива… Чергэн уже давно влепила этому человеку оплеуху, да такую, что тот вовек к ней близко бы не подошёл. Радда бы сказала что-то такое, что Кордле больше в жизни бы не заговорил с ней… А Анна? Анна попыталась как-то уязвить его, но это не возымело ровным счётом никакого эффекта.
Когда принц тянет к ней руку, девушка с досады почти готова это стерпеть. Она думает, что готова. Но когда его холодные пальцы касаются её щеки, графиня, сама того от себя не ожидая, мгновенно вскидывается, с перепугу сильно бьёт его по руке, заставляя мужчину отстраниться.
— Ух ты! — восхищённо восклицает Кордле. — Я уж думал — ты мне руку отхватишь!
Анна зло смотрит на него. Было бы неплохо, если бы, действительно, отхватила. Впрочем, Феликс ожидал этого. А, значит, это не доставило бы графине такого удовольствия, как то, которое могло появиться только в том случае, если бы Кордле поразился бы ей, если бы на его лице появилось то бесценное выражение удивления.
— Кстати! — вдруг произносит мужчина. — Ты так и не ответила на мой вопрос. Это, по крайней мере, невежливо — я на ваш ответил. Так что — вы умеете любить? Ответьте мне — это не так уж сложно.
Анна молчит. Отчего-то этот вопрос заставляет её задуматься. Умеет ли? А вдруг, действительно, нет? Вдруг всё то, что она чувствовала к Георгу Хоффману, своему мужу — корысть, желание наживы? Вдруг это так? В таком случае, она сама не стоит ни гроша… Вдруг всё то, что она чувствовала к родному брату Леону — просто желание некой защищённости, какое-то соревнование, удальство?
— Милая Анна! — говорит он почти ласково. — Вы зря меня боитесь — вам я ничего не сделаю.
Даже не делает вида, что понял, почему задумалась девушка. Графиня уверена, что он лжёт. Такая лживая тварь, какой, бесспорно, являлся господин Кордле, просто не могла не лгать. Но тут люди… Он же не сделает с ней ничего такого, пока они в столь людном месте? Он же оставит её живой? Он же не причинит вреда её ребёнку? Миссис Хоффман жутко его боится, что бы она не пыталась ему доказать. И самое страшное было в том, что Феликс Кордле прекрасно знал об её страхе?
— Так вы умеете любить или нет? — задаёт он вопрос снова.
Анна молчит и хмуро смотрит на своего собеседника. Ей хочется как можно скорее убраться отсюда. Куда угодно — пусть и домой, в скучную и ставшую привычной обстановку. Лишь бы подальше от этого человека.
Комментарий к II. Глава двадцать восьмая. “Тот” человек.
* Мельница – Тамерлан
========== II. Глава двадцать девятая. Урок третий. Путешествия между мирами. ==========
Вместе с запахом выжженых
Солнцем полей,
Тёмной птицею в сердце
Входит новая осень.
Ты плетёшь свой венок
Из траурных лент,
Из увядших цветов
И почерневших колосьев.
Но кто знает, чем обернутся
Холода и потери
Для того, кто умел верить?
И кто знает, когда над водою
Взойдёт голубая звезда
Для того, кто умел ждать?
Тебе больно идти,
Тебе трудно дышать,
У тебя вместо сердца
Открытая рана.
Но ты всё-таки делаешь
Ещё один шаг
Сквозь полынь и терновник
К небесам долгожданным.
И однажды проснутся все ангелы
И откроются двери
Для того, кто умел верить.
И ненастным январским утром
В горах расцветет миндаль
Для того, кто умел ждать.
Гнётся вереск к земле,
Потемнел горизонт,
Облака тяжелеют,
В них все меньше просветов.
Ты сидишь на холме
Неподвижно, безмолвно.
Все слова уже сказаны,
Все песни допеты.
Но я знаю, найдутся ключи
И откроются двери
Для того, кто умел верить.
И над тёмными водами мрака
Взойдёт голубая звезда
Для того, кто умел ждать.
Обречённо скользит
Одинокая лодка
Сквозь холодные воды
Бесконечной печали.
Только небу известно
Всё о нашем сиротстве
И о боли, что связана
Клятвой молчания.
Где-то есть острова утешения
И спасительный берег
Для того, кто умел верить.
Там рождаются новые звёзды
И в горах расцветает миндаль
Для того, кто умел ждать.
Приземление оказалось более-менее мягким. Для Марии, во всяком случае. Она упала на мягкую траву, пусть и довольно сильно замаравшись при этом. Впрочем, последнее девушку волновало… в последнюю очередь. Она довольно быстро поднялась, отряхнула штаны от земли, завязала развязавшиеся шнурки на правом кроссовке и подошла к Мердофу, приземление которого таким мягким не было. Если Фаррел лишь чуть-чуть повредила ногу, когда переносилась из Осмальлерда на Землю, то с Айстечем дело обстояло несколько серьёзнее. Мария беспокоилась — как бы не случилось с ним чего серьёзного. В конце концов, теперь ей несколько затруднительно путешествовать в одиночестве по Земле, а именно через Мердофа она могла связаться с Хоффманом. Впрочем, всё оказалось почти в полном порядке — лишь несколько не слишком глубоких царапин и, кажется, небольшое растяжение. Всё это вещи, конечно, не слишком приятные, но… Пережить их можно. Мердоф присел на стоявший неподалёку камень и посмотрел на небо. Фаррел тоже посмотрела туда — в это высокое голубое небо с плывущими по нему облаками. Девушке сразу вспомнилось, как когда-то в детстве они с Алом играли под вот таким небом, смеялись, шутили, разбивали коленки, набивали шишек… Это высокое спокойное небо совершенно не такое, как её душа. Джошуа всегда говорил, что в душе человека должно быть так чисто, чтобы он чувствовал себя частью бесконечного бескрайнего неба…
Мария никогда этого не достигнет.
Она так и не научилась прощать. А разве может сравниться с небом тот, кто до сих пор не умеет прощать? Тот, кто до сих пор таит в душе злобу на умершего ужасной смертью человека? Тот, кто готов был убить родную сестру? Тот, кто почти радовался её смерти. И не сразу, а осознав эту смерть? Она так и не смогла простить… Простить за то, что Роза просто появилась на свет. Наверное, это было подло… Подло ненавидеть, а потом презирать человека только за то, что тот сумел родиться. Что же… Значит, Мария Фаррел была подлым человеком. В любом случае, она никогда не стыдилась этого. Подлость — что это? Мария никогда не могла считать подлым человека, который осознавал своё предательство, который предал не по трусости, а за идею… Ей казалось, что она сама была такой — встреться ей на пути человек, который стал бы пытаться убедить её в том, чтобы кого-то предать, она бы, возможно, легко пошла бы с ним. Девушка никогда не считала себя трусихой, она никогда не боялась чего-то настолько сильно, чтобы можно было списать на это.