Вернуться в сказку (СИ) - "Hioshidzuka". Страница 290

— Сменим тему? — как-то строго смотрит на него Хайнтс. — Мне бы не слишком хотелось говорить об этом.

Она не хочет говорить об этом — ну и ладно. Он и сам не особенно любит затрагивать эту тему. Ему иногда хочется жить полной жизнью, дышать полной грудью, любить, очень сильно любить, словно смерти и вовсе нет… Смерть всегда была так близка к нему, что он практически свыкся с этим ощущением в собственной груди. Быть может, был бы у него нормальный отец, его жизнь сложилась бы совершенно иначе. Да, это было бы так! Но его отцом был Дэвид Блюменстрост, ужасно чёрствый и надменный человек, не видящий ничего дальше собственного носа…

— Давай! — пожимает плечами граф.

По правде говоря, ему совершенно всё равно, о чём говорить с племянницей короля. Впрочем, наверное, она права — смерть слишком тяжёлая тема в такой праздник. Это он привык о мыслях о ней — как тут не смиришься с этими мыслями, если жить тебе осталось столь недолго? Единственное, что графу хочется — чтобы его хоть кто-то потом вспоминал… Делюжану самому не слишком долго осталось — это было ясно. Но Гораций, но Алесия… Быть может, они будут его вспоминать после его смерти? И, быть может, даже добрыми словами…

— Ты танцевал с Анной Истнорд, — говорит Алесия, устроившись поудобнее в кресле. — И как она тебе?

Анна Истнорд… Георг закрывает глаза и представляет её — неправильные черты лица, прекрасные тёмные глаза, дерзко глядящие на него, слишком тонкие руки, слишком тёмные волосы, слишком угловатые, резкие движения, какая-то непонятная гордыня для девушки столь низкого происхождения… Анна Истнорд — очаровательная молодая особа, которая не особенно пыталась завлечь его глупыми разговорами, лишь что-то недовольно буркнула про то, что он мог бы быть и большим джентльменом и хотя бы сделать вид, что ему нравится танцевать с ней. Она была совершенно не похожа на свою сестру, готовую терпеть всё, что угодно, когда угодно и так далее. Анна была вспыльчивой, резкой, яркой — и это, пожалуй, Хоффману нравилось больше, чем глупое кокетство Маргарет Истнорд. Старшая из сестёр Истнорд совершенно не блистала умом… Странно, что Алесия спросила об Анне… Он и сам уже не совсем понимал, почему эта девчонка оставила в его душе какой-то след. Не совсем понимал, почему, закрывая глаза, видит укоризненный взгляд Анны Истнорд, которая совершенно не была довольна танцем с ним.

— Танцует не в пример хуже тебя! — хохочет Хоффман. — Но, пожалуй… Выглядит чуть более привлекательно на фоне тех фарфоровых кукол!

И они смеются над его словами. Алесия распускает причёску, и светлые пряди падают на её плечи, грудь, спину, она обнимает его, прижимается к нему, кладёт свою голову ему на плечо… Они оба прекрасно знают, что могут означать его слова и оба готовы на время совершенно позабыть об этом… Георг Хоффман именно это и ценит в Алесии Хайнтс — умение забывать… Потому что сам он забывать никогда не умел… Впрочем, может быть, это лишь к лучшему…

Настоящее время…

Георг Хоффман стоял на балконе и с грустью смотрел на проезжающие мимо экипажи. Это Рождество было совсем иным… Пожалуй, он с трудом мог простить сам себя за то, что допустил эту смерть… Даже если от него на самом деле ничего не зависело. Хоффман стоял на балконе, смотрел вниз и курил, чего раньше никогда бы себе не позволил — с его-то лёгкими… Ему вспоминаются лишь по-детски открытое светлое лицо и пряди светло-русых волос… Он хочет когда-нибудь ещё снова их увидеть… Георг почему-то усмехается и думает, что никогда в жизни ему не было ещё так больно, разве что после смерти Мари… Вспоминать об Алесии в гробу — это было выше его сил…

Хоффман докуривает сигару, заходится вдруг хохотом и… Подумав, уходит. Уходит в дом. Ему нужно быть там… По крайней мере, если он ещё хочет отомстить — он должен быть хотя бы просто живым на тот момент. Но ту тварь он найдёт. Обязательно найдёт. Только времени у него маловато. Что не будет помехой. Он привык работать быстро. И на этот раз у него просто нет выбора. Он обязан отомстить за Алесию Хайнтс. Потому что иначе он не сможет простить себе ещё одной вещи.

Граф думает только об одном — когда-нибудь он сможет заставить совершиться возмездие и смоет кровью вину того чудовища, что посмело прикоснуться к его Алесии Хайнтс…

Комментарий к Бонусная глава. Рождественская сарабанда

* Канцлер Ги – Кельтская Сказка

** Название главы взято из названия одного фанфика, очень мною любимого

Thomas Anders – Why Do You Cry (Acoustic Piano Version)

========== II. Глава тридцать вторая. Память. ==========

Непредсказуемы пересеченья

И разветвления наших дорог.

Мы остаёмся на несколько жизней,

Чтобы однажды столкнуться в холодном метро.

Странствуя между мирами,

Я храню в себе память

О каждом моём воплощении.

И в назначенный час

Я узнаю тебя

По первому прикосновению.

Лишь для одной ослепительной вспышки,

Лишь ради нескольких звёздных мгновений

Мы будем плыть друг другу на встречу

Сквозь бесконечность и океаны забвения.

Странствуя между мирами,

Ты хранишь в себе память

О каждом моём воплощении.

И в назначенный час

Мы узнаем друг друга

По первому прикосновению,

Где бы ты ни был,

Кем бы ты ни был.

Время придёт и мы снова откроем

Книгу на самой последней странице.

И эпилог станет новым прологом,

И мы уйдём, чтобы вновь повториться.

Только бы не разминуться, не заблудиться

В круговороте смертей и рождений.

И в назначенный час вспомним друг друга

По первому прикосновению.

В круговороте смертей и рождений…

По первому прикосновению…*

Холодный ветер. Боль во всём теле. Ободранные в кровь локти, колени, ладони, синяки, кровоподтёки, какие-то лохмотья вместо нормальной некогда одежды… Забраться на этот уступ было не очень-то легко. То и дело приходилось падать, царапаться об острые камни, цепляться окровавленными оцепеневшими пальцами за практически гладкую скалу… Одежда давно уже изорвана — испорчена настолько сильно, что даже постирать и заштопать удастся с трудом. Руки и ноги довольно сильно болят — ободрал, залезая на этот уступ, с которого, если быть честным, на самом деле открывался прекрасный вид, можно было видеть и охотничьий домик, и тропинку, ведущую к скале, и бушующее серое море, и холодно-свежее тёмно-серое небо, которое вот-вот должно было разверзнуться, пролиться ледяным сильным дождём… Ветер забирается под остатки некогда белой рубашки, заставляет обхватить себя руками в тщетной надежде хоть как-то согреться.

Высокие серые скалы, должно быть, выглядят враждебно. Смотрят слишком осуждающе, ничего, ровным счётом ничего, не понимая. Гневаются на глупого мальчишку, потревожившего их вечный покой. Впрочем, ничего вечного, наверное, и нет. Скалы тоже умирают. Медленнее, чем люди. Но умирают. И рождаются тоже. И тоже живут. Не совсем так же, как проживают свой век люди. Скалам, по крайней мере, отмерено времени куда больше. Но тоже живут. И сердятся на тех, кто по своей храброй глупости забирается в них, кто любуется их холодной и тёмной красотой… Ветер, вода, солнце — вот их убийцы. И убивают так медленно… Словно — наслаждаясь этим. Уничтожают по крошечной песчинке. Постепенно разрушая эти каменные изваяния полностью.

Эйбису Вейча нравится это место — здесь спокойно, хорошо… Пусть ветер и забирается под его одежду, заставляя съёживаться от холода. Ему нравится сидеть настолько высоко, нравится видеть ту прекрасную картину — тёмные тучи, готовые вот-вот пролиться дождём, возможно, отправив его после на больничную койку на некоторое время, светлеющую тоненькую полоску тропинки, по которой он сюда добирался, маленькое кирпичное здание охотничьего домика, где они остановились… Ему нравится дышать этим сильным ветром, нравится едва не задыхаться от обилия воздуха, нравится не чувствовать пальцев своих рук и ног, нравится почти плакать от того необъяснимого восторга, который его начал охватывать. Он смеётся своим мыслям — какой же он, наверное, глупый. И жестокий. К Эниф и Феликсу. К двум его друзьям. Самым лучшим людям, которых только можно было представить. К рыжей кудрявой девчонке, готовой защищать тех, кого она любит, любой ценой, готовой смеяться даже в тех ситуациях, когда это до слёз, до пожара в сердце больно, готовой любить… К на редкость благородному и умному юноше из знатной — княжеской — семьи, получившему хорошее образование ещё даже до вступления в Академию. К людям, которые были во много раз лучше его самого, Эйбиса, должно быть, совершенно не заслуживавшего дружбу таких потрясающих личностей. Забавно… К самым жутким чудовищам порой тянутся самые светлые и потрясающие души… Что привлекло их двоих в капризном, едком, не умеющем промолчать мальчишке? Что заставляло их так хорошо относиться к нему — к вредному и не умеющему себя вести Эйбису? Что заставляло их заботиться о нём? Сам Вейча никогда не смог бы ужиться с подобным себе человеком. Наверное, врезал бы ему как следует. А лучше — придушил бы во сне… Но Эниф и Феликс покорно терпели все вспышки гнева, все глупые затеи, обрабатывали после его синяки и ссадины, заставляли садиться за уроки перед экзаменами… Вейча вдруг усмехается и усаживается поудобнее — подминает под себя левую ногу, так удержать равновесие труднее, но, почему-то кажется, будто бы так теплее.