Вернуться в сказку (СИ) - "Hioshidzuka". Страница 292

Должно быть, Джулия Траонт — самый необыкновенный и потрясающий человек во всём Осмальлерде.

Она чего-то боится. Её лицо сейчас белее мела — как бы Эйбис плохо не относился к подобным сравнениям, это действительно было так, — а губы плотно сжаты. Вейча часто — хоть и не настолько, насколько ему этого на самом деле хотелось — видел герцогиню Траонт. Она была его опекуном. Пожалуй, самый лучший вариант из всех, на какие только мог рассчитывать такой ребёнок, каким он был. Так вот — Вейча за все эти годы ни разу не видел, чтобы эта женщина чего-то боялась. Она могла быть сердитой, вздорной, вспыльчивой, весёлой — грусть её всегда выражалась через крайнее раздражение, застать её тоскующей было практически невозможно. Но напуганной Эйбис никогда раньше её не видел. Джулия нередко была взволнована, особенно, если дело касалось её сына, Седрика, нередко была тороплива, почти до суеты, нередко глаза её каким-то болезненным блеском сверкали на мраморно-белом лице… Но видеть её напуганной? Её — Джулию Траонт, что не боялась ни големов, ни оборотней, ни бушующего за бортом моря, ни разверзающегося неба, ни разрушающихся мостов в замке Иль-Кроин? Её — эту женщину, которая могла выступить против весьма сильного волшебника в магическом поединке? После того поединка, кстати, как сказал Седрик Солнман, она стала ведьмой Высшей категории. Минуя вторую и первую. Она была храброй. Очень храброй. Эйбис не знал ещё хотя бы одного человека, который мог бы сравниться в ней в этом. Кого угодно Вейча мог бы видеть, боящимся чего-то или кого-то. Но не её. И поэтому ему самому отчего-то становилось очень жутко. Она не должна быть такой. Только не Джулия Траонт. Подойдя к ней ближе, парень старается заставить себя думать о чём-то другом. Ведь можно же думать о чём-то другом, о чём-то, что есть ещё помимо её страха? О том, что она, всё же — красива? Монументально красива — при всей своей худобе, болезненности, она не вызывала в людях ощущения хрупкости, нет, она всегда была достаточно сильной, чтобы не казаться хрупкой… Джулия Траонт была монументальна красива — при всей порывистости и резкости своих движений, при всём внушаемом ею ужасе, достичь которого ей порой удавалось лишь одним взглядом этих колдовских зелёных глаз. Она была живой, но во всём её облике чувствовался тот холод, который исходит от каменных глыб. Черты её лица вовсе не были грубыми, но своей точностью, правильностью она внушала скорее впечатление прекрасной, но вырезанной изо льда скульптуры, нежели живой, осязаемой женщины, которая умеет чувствовать, переживать, любить, мыслить… Но она была живой! Куда более живой, чем многие! Куда более доброй… Она сердилась, усмехалась слишком жёстко и почти зло, упрямилась, по каждому вопросу имела собственное мнение, знала, как его объяснить и отстоять, и делала это, знала, как оспорить чужое, страстно любила читать, неплохо писала (Эйбис как-то наткнулся в её поместье на старые её блокноты с заметками, сделанными во время того её путешествия, и рассказами, написанные в некое «другое» время), была достаточно неплохим музыкантом на скромный вкус Эйбиса, ровным счётом ничего в музыке не понимавшего, любила танцевать и танцевала весьма недурно, порой нервничала по самым ничтожным поводам, любила производить впечатление на других людей и признавала эту черту за собой, считая её не собственной слабостью, а обычной стороной её характера, обладала неплохим, хоть порой и слишком жестоким к другим людям, чувством юмора, умела любить — и любить преданно, до боли в сердце, до какой-то неведомой и непонятной для Вейча черты — и могла одновременно не терпеть многих недостатков любимого человека, сердиться на него так сильно, как это было ей свойственно, но всё равно продолжать любить, почти насмехаясь иногда над любимым человеком и над собой, вызывая к себе самые противоречивые чувства, какие только можно представить…

— Не говори глупостей, Эйбис! — улыбается герцогиня, лишь крепче прижимая его к себе. — Конечно, это всё совершенно не так! Человек не растворяется. От его души и после его смерти остаётся лёгкий, невесомый след — в воздухе, на камнях, в воде…

Она боится чего-то. И боится, должно быть, очень сильно. Эйбис Вейча не такой уж и дурак, как о нём, должно быть, думает Константин Райн. Эйбис многое понимает и многое видит. Уж во всяком случае он может понять, когда близкий ему человек из-за чего-то переживает. И чаще всего знает, что делать в этих случаях. Но… не сейчас… Сейчас пиковый валет этого совершенно не понимает. Ему стоило бы это знать. Стоило знать — как растормошить в такой момент Джулию Траонт — женщину, которая всегда приходила ему на помощь, когда он в этой помощи нуждался. Ему стоило иметь хотя бы какие-нибудь идеи для того, чтобы понять, как можно отвлечь сейчас герцогиню от её страха. Страх пагубен. Пиковый валет давно сумел это усвоить. Нет ничего больше разрушающего и опасного для человека, чем страх.

Злоба, зависть, гнев — всё это не слишком хорошие, должно быть, эмоции — хотя, если признаться честно, многие люди грешат этим, — но страх разрушает гораздо больше. Он сковывает, не даёт ничего сделать, заставляет паниковать, от чего-то отказываться. Страх заставляет убегать. Убегать от самого себя, от других людей, от жизни, от всего на свете только потому, что человек хочет не допустить чего-то. Человек не стремится к чему-то. Он лишь бежит. Или только прячется. Человек не имеет права постоянно оставаться на одном месте. Не имеет…

— Вы любите, когда я говорю глупости! — замечает, смеясь, Эйбис. — Иначе, вам было бы совсем трудно меня терпеть!

Она всегда смеётся, когда он начинает просто болтать. Без особого смысла. Словно бы — без особой цели. Джулии всегда это нравилось — слушать эту пустую болтовню. Кажется, она сильно уставала от всех этих мудрых, научных разговоров, от необходимости вечно держать себя в руках, всегда быть той идеальной во всём, безукоризненной аристократкой… Кому угодно надоел бы этот театр. А уж ей — и подавно…

Вейча обнимает её как можно более осторожно. Подумать только — он ужасно боится каким-либо образом навредить ей, задеть неудачным словом, обидеть, а многие считают её как раз тем человеком, которого стоит бояться, которому невозможно навредить, которого невозможно оскорбить, которого невозможно обидеть… Какой удивительный бред… Даже Эйбис — с его, как многие любили утверждать, неограниченной фантазией на оскорбления и такой же неограниченной тягой эти оскорбления произносить — мог понять, что Джулия была совсем не тем человеком, который был неуязвим в моральном плане.

— Да, — замечает герцогиня Траонт как-то задумчиво. — Очень люблю…

В руках она держит крохотную смятую бумажку, которую парень только сейчас замечает. Эйбис осторожно разжимает пальцы герцогини, чтобы посмотреть, что это. Она почему-то позволяет ему эту безумную наглость, которая, впрочем, всегда была свойственна Вейча. Джулия Траонт смотрит на Эйбиса строго. Впрочем, должно быть, именно так и должна смотреть герцогиня, принцесса на глупого, обнаглевшего безродного мальчишку, что постоянно нуждается в спасении. Строго. Почти зло. Почти презрительно. Почему же она смотрит на него с какой-то скрытой нежностью? Ведь он в действительности — лишь ничтожно мало значащий для него ребёнок, которого она спасла однажды и спасает с того момента постоянно…

Смятая бумажка оказывается старинного вида открыткой, на которой изображены три высокие, тёмные башни. Похожие на те, которые орандорская принцесса рисовала в своих дорожных блокнотах с пометкой «Иль-Кроин». Быть может, это и есть тот город? Назвать то место замком у Эйбиса не поворачивается язык — настолько это место огромно. Тёмное. Мрачное. Грандиозное. Великолепное. Кажется, в своих дневниках Джулия говорила, что свечи гасли там, когда они заходили внутрь, а осветить это место магией было практически невозможно — говорят, там состоялась последняя битва для Сонма Проклятых. Последнее сражение с силами тьмы, в результате которого из четырнадцати представителей Сонма в живых осталось только пятеро — Танатос, Йохан, Деифилия, Драхомир и Рэшн. Со стороны их противников умерло куда больше.