Тупая езда - Уэлш Ирвин. Страница 28

— М-да… — говорю я и чувствую, как Карен перекатывает свое большое тело, вжимая меня в спинку дивана.

Она упирается локтем, кладет на него голову и поворачивается ко мне:

— Слушай, а если малышка Джинти не вернется? Просто вдруг так случится, не обижайся, ты мог бы вернуться сюда, а, Джонти? Помогал бы мне присматривать за мамой? У тебя была бы твоя прежняя комната, Джонти!

— Может быть, — говорю я, — но Джинти вернется.

— Может быть, — говорит она, а я встаю с дивана и иду наверх, проведать маму.

Карен приносит маме пиццу перекусить. Она порезана на множество мелких кусочков. В комнате стоит сладковатый запах и витает легкий душок тошниловки, прямо как в «Пабе без названия» по утрам. На улице день, но шторы все еще задернуты. Я вижу, что на кровати лежит какая-то большая куча. Вот на что это похоже, точняк, на большую кучу. Понять, что это моя мама, можно, только увидев два голубых глаза и почти белые седые волосы. Как будто ее всю проглотил большой слизняк и выглядывают только глаза. Она раздалась еще сильнее, точняк, так и есть.

— Здарова, мам! — Я целую ее туда, где должна быть щека.

Мама не может как следует повернуть голову, вместо этого она вращает глазами в мою сторону.

— Чем вы двое там занимались?

— Ничем, — говорит Карен, — просто угостила Джонти пиццей. Вот и тебе тоже принесла немного, уже все порезала.

— Было ужасно шумно!

— Ну, ты же знаешь Джонти! У него одни проделки на уме! Он меня защекотал. — Она смотрит на меня и смеется.

— Я думала, вы уже вышли из этого возраста, — говорит мама, по-прежнему не поворачивая своей большой головы на подушке. — Ладно, — вздыхает она, совсем запыхавшись, — там под раковиной лежат эти пластиковые мешки из магазина, — говорит она. — Ты знаешь какие, Карен.

— Ага.

— Под раковиной, мешки, Карен, пусть Джонти их заберет! Только не все, несколько, прошу тебя!

— Да он и не захочет их брать, мам, — говорит Карен.

— Почему это не захочет? — Она смотрит на Карен, потом ее глаза, посаженные в голову, как в кусок теста, поворачиваются ко мне. — Возьми их, Джонти, сынок! Пакеты всегда пригодятся!

— Хорошо, мам, — говорю я, — я знаю. Я возьму их. Возьму. Точняк, точняк.

Карен ставит поднос с тарелкой поближе к маминой голове. Мама вытаскивает из-под одеял большую мясистую руку и берет поднос. Карен помогает ей приподняться и подкладывает под спину еще подушек. Мама начинает сгребать кусочки пиццы и картошки фри в кучу и набивать ими рот.

— Вкусно, хрустят, — говорит мама, и тут она права: картошечка и пицца у Карен всегда хрустящие.

— Да, я знаю, что ты любишь, когда пицца тонкая и хрустит, — говорит Карен. — Как сухарик.

— Да… отлично хрустит… — говорит мама.

Может показаться, что для толстого человека моя мама слишком медленно ест, но в том-то и секрет: медленно, но верно, и вот она уже жутко, жутко толстая. Нужно отдать должное ее упорству, точняк, ага.

— Ну, расскажи мне, чем ты занимался, мой малыш Джонти, — спрашивает она. — Как Хэнк? Все еще живет с той нахалкой? Даже не зайдет проведать свою старую мать! Пеникуик ему уже не по чину?

И я начинаю все ей рассказывать, а Карен сидит у изголовья кровати рядом с мамой и строит мне рожицы, и я смеюсь.

— Что смешного? — спрашивает мама. — Она что там, придуривается? Карен, ты придуриваешься?

— Ничего такого я не делаю, — отвечает Карен.

Но именно этим она и занимается, поэтому мне приходится думать о том, как я засовываю в нее свою твердую шишку, чтобы мне стало стыдно и я перестал смеяться. Мне уже хочется уйти, я плохо себя чувствую. Парни из «Паба без названия» скажут, что перепихон, он перепихон и есть, да, так они и скажут. Но все не так просто, потому что с Карен все не так, как с малышкой Джинти. Джинти такая нежная и вкусно пахнет. У нее ужасно нежная кожа. Больше всего я любил просто обнимать Джинти после того, как мы сделали это, и говорить ей, что я никогда не позволю ничему плохому с ней случиться. «Ты это серьезно, Джонти?» — спрашивала она.

«Да, серьезно», — отвечал я.

«Я знаю, что серьезно», — шептала она и целовала меня. Да, у нее ужасно нежная и теплая кожа. Было суперклево.

— Помнишь, как ты начинала готовить замороженную пиццу, Карен? — спрашивает мама.

— Да… — отвечает Карен, немного краснея.

— Ты никогда не вытаскивала их из целлофанового пакета, прежде чем положить в духовку!

— Целлофановый пакет, — говорю я. — Точно, целлофановый.

— Это было давным-давно! Я была маленькой девочкой!

— Да, — говорит мама, ее лицо становится напряженным, и она как будто бы снова выглядит как мама. — Пыталась меня разыграть, сказала, что так и должно быть. А я говорю: как так? Ты же даже не вытащила ее из коробки! Джонти всегда знал, что нужно вытаскивать пиццу из коробки!

— Да, но она вытаскивала их из коробки, — говорю я, — она просто забывала снять целлофан, верно, Карен?

— Вот уж точно! — протягивает нараспев мама.

— Ну все, вот такая я бестолковая, да. Все делаю неправильно, да, — произносит со злостью Карен и выходит из комнаты.

— Карен… — говорит мама. — Пойди за ней, сынок, скажи, что это была просто шутка. Мы ведь всегда любили посмеяться, а, Джонти? Ведь мы любили посмеяться?

— Да, мам. — Я целую ее.

— Не забывай хорошо кушать, Джонти. Смотри, чтобы она тебе готовила. Та, с которой ты живешь в городе!

— Да, мам, хорошо, мам, — говорю я и спускаюсь вниз.

Слишком уж много времени прошло с тех пор, как в этом доме смеялись. Теперь все по-другому. Не поймите меня неправильно: замороженная пицца была клевая, но я рад наконец-то уйти, прихватив с собой эти пластиковые пакеты, и отправиться обратно в город. Ей-богу, рад.

Карен стоит возле дома и машет мне рукой, пока я иду вдоль улицы.

— Не забудь, Джонти, если она не вернется, твоя комната всегда свободна!

Но я притворяюсь, что не слышу ее, и не оборачиваюсь, пока не дохожу до автобусной остановки. Карен вернулась в дом, потому что от холода руки у нее становятся жуткого розового цвета. Точняк, жуткого, жуткого розового цвета. Я замечаю Фила Кросса из нашей школы, он стоит возле остановки.

— Говорят, ты теперь живешь в городе, Джонти.

— Точняк, точняк, в Горджи, ага, — говорю я. — Я теперь городской парень!

— Конченый космополит, вот кто ты теперь, Джонти, дружище!

— Точняк, космополит, ага, это я, — говорю я и замечаю приближающийся коричневый автобус; непохоже, чтобы кто-то сидел на втором этаже у лобового стекла. Клево! Да еще и Фил садится в самый конец, что тоже хорошо, потому что я не хочу ни с кем разговаривать, мне нужно подумать обо всех этих плохих вещах.

Это ужасно, точняк, ужасно, когда происходит что-то плохое. Все из-за того, что мы с Джинти какое-то время не занимались этим. Парни в таких случаях начинают объезжать все, что движется. Начинают блудить. Джинти всегда так говорила: я должна дать тебе сегодня ночью, Джонти Маккей, иначе ты будешь носиться за девчонками по всему Эдинбургу!

Но я никогда так не делал. Только в младшей школе, на детской площадке. Но это не в счет. Ага.

Я еду в автобусе, и тут у меня в кармане начинает звонить один из двух телефонов. Обычно звонит телефон Джинти, кто-нибудь из ее подружек; в последнее время я просто включил на нем вибровызов и не обращаю внимания. Но на этот раз звонит мой собственный телефон, поэтому я поднимаю трубку, это Хэнк. Он говорит, что Малки, мой двоюродный брат, вписал нас в представительскую ложу на игру в середине недели на «Тайнкасле». Я так этому рад! Я! В представительской ложе на «Тайнкасле»!

Когда я возвращаюсь в квартиру, даже несмотря на ужасную усталость, я не могу уснуть. Джинти просыпаться не собирается, поэтому я просто допоздна смотрю всякие старые фильмы на Четвертом киноканале, мы всегда так делаем. Но одному смотреть скучно, и я слишком боюсь пойти в ту комнату и лечь спать вместе с Джинти. Точняк, слишком боюсь. Поэтому я вытаскиваю запасное одеяло, накрываюсь им и типа продолжаю смотреть телик, сидя в кресле.