Тупая езда - Уэлш Ирвин. Страница 30

— Ты что здесь задумал, Джонти?… — спрашивает Тони, выпучив глаза.

— Да вот, просто мою свою шишку, а то она как будто немного чешется. Точняк, ужасно чешется, ага, ага, ага…

Они смеются и заходят в кабинку, чтобы принять еще немного этой своей нехорошей штуки. Туалетной бумаги нет, поэтому я подставляю свою шишку под сушилку для рук. С ума сойти! Высыхает на глазах! От горячего воздуха по моей шишке разливается такое приятное и мягкое ощущение, что она становится ужасно твердой!

Затем входят братья Баркси, Эван и с ним Крейг. Эван Баркси говорит:

— Какого хрена ты здесь делаешь, грязный маленький извращенец?!

Моя пипка снова обвисает, и из кабинки выходят Опасный Стюарт и Тони.

— Ну и причиндалы же у тебя, Джонти!

— Да он сушилку решил выебать! — показывает на меня Эван Баркси.

Тогда я застегиваю ширинку и выхожу из туалета, а они идут за мной, смеются и издеваются. Но я не убегаю, этого еще не хватало, я подхожу к стойке и заказываю себе пинту. Я сажусь за отдельный столик, а они все нависают надо мной.

— Да ладно тебе, Джонти! — говорит мне Эван Баркси таким тоном, как будто он мой друг, но я-то знаю, что никакой он не друг, по крайней мере не настоящий, ага. Точняк. — Куда в последнее время запропастилась малышка Джинти? Не видел ее с той ночи, как нас всех здесь заперли!

Я чувствую, что краснею. Делаю глоток холодного «Теннентс». Точняк, клево выпить иногда холодного «Теннентс». У него такой приятный, немного сигаретный привкус, и это хорошо, потому что курение запрещено: остается хотя бы какая-то возможность почувствовать вкус пива с сигаретой.

— Думается мне, что он ее придушил! — говорит Тони.

Они несут чушь, они несут чушь, а я не могу ничего ответить, и у меня звенит в ушах, я хочу убежать наружу, но я зажат между ними, я не могу двинуться.

— Что, Джонти, — говорит Опасный Стюарт, — неужто засунул свой чертов шланг в ее маленькую глотку? Смертельный отсос!

Все смеются, за исключением Баркси, который смотрит на меня совсем не добрым взглядом. Точняк, мне это не нравится.

— Я так разговаривать не буду, — отвечаю я им, — ну уж нет, точняк.

Они смеются еще громче, а затем Тони говорит:

— Да ладно тебе, Джонти, не обижайся, приятель. Парни просто прикалываются. На самом деле они все тебе завидуют, дружище!

Ну нет, нет-нет-нет, это мне ни к чему.

— Только это не прикольный прикол! — И я встаю, оставив половину пинты недопитой, проталкиваюсь через них и выхожу на улицу.

— Этот маленький придурок не в себе! Чертов извращенец! — Я слышу, как Баркси произносит это у меня за спиной.

Затем я слышу Тони:

— Да не, малыш Джонти нормальный парень, просто он маленький безобидный придурок.

Я перехожу дорогу и иду к себе домой. Немного смотрю телик, а потом опять отправляюсь в «Макдональдс» за чаем. Это лучше, чем выслушивать в пабе все, что они там говорят, точняк, точняк. И к тому же Джинти не разговаривает, — наверное, она все еще в постели. Ну, раз она со мной не разговаривает, то и я не буду. Нет уж.

Я был голоден, после плинтусов мне всегда хочется есть, после плинтусов и после дверей, все из-за запаха этой глянцевой краски, поэтому я подумал: может быть, стоит взять чизбургер вместо чикен-макнаггетсов, просто для разнообразия. Точняк, разнообразие не помешает. Ага, ага, точняк.

21. Малыш Гийом и Рыжий Ублюдок

Я гуляю с мелкими, Гийомом и Рыжим Ублюдком. Мы сходили в кино, посмотрели этого «Ральфа». А что, совсем неплохо: для детского мультика, я имею в виду. Мы вышли из кинотеатра и идем по Лит-уок в сторону рыбной забегаловки на Монтгомери-стрит — возьмем немного хавчика. Малыш Гийом поднимает на меня глаза:

— А Ральф любит Ванилопу?

Мне становится немного неловко.

— Э-э-э, ага… как дочь, я бы сказал, или, может, как младшую сестру, или как юную подругу. В общем, не в том смысле, что он хочет с ней переспать или что-то еще, потому что она слишком маленькая.

Гийом выкатывает нижнюю губу и смотрит на Рыжего Ублюдка, а тот типа качает головой.

Они вообще не врубаются, о чем я.

— Ну, смотрите, Ральф не педофил и не сексуальный извращенец, — объясняю я. — Он просто большой тупой парень, который живет один и работает на стройке, — говорю я и тут понимаю: «Опачки, пожалуй, стоит, черт возьми, попридержать язык!»

Малявки размышляют над тем, что я только что сказал. А затем Рыжий Ублюдок спрашивает:

— А чью маму ты больше любил, его или мою?

Господи-Исусе-ссаные-штаны! Горит зеленый сигнал светофора, я пересекаю Лондон-роуд, а эти двое сидят, уставившись на меня во все глаза, два Оливера Твиста тоже мне. Однако вопрос ставит меня в тупик. Я пытаюсь вспомнить, чья мамочка лучше трахалась; столько времени прошло с тех пор, как я им вдул. Вот что получается, когда у тебя практически каждый час расписан. Пожалуй, все-таки мамка Рыжего Ублюдка. Потому что посмотреть там особо не на что, трахают ее меньше, а значит, когда подворачивается шишак, старается она сильнее других.

— Я любил их обеих в полную силу моих отнюдь не ограниченных возможностей, — говорю я, и малявки какое-то время шевелят мозгами.

— Ты говоришь про секс, а не про любовь, — произносит наконец Гийом, когда мы заходим в «Монтгомери» и садимся.

Я кричу девчушке за кассой, чтобы нам принесли три рыбных обеда. А про себя думаю: «Немного тяжеловата, да еще эти варикозные вены», но Верный Друг — старый развратник! — уже выстукивает мне в ответ морзянку: «Готовность одна минута!»

— Тебе только девять, — бросаю я Гийому, — рано еще про дырки думать!

— Да у него уже подружка есть, — говорит Рыжий Ублюдок, показывая пальцем на Гийома и заливаясь смехом.

— Нет, нету! — Гийом хватает Рыжего Ублюдка и заламывает ему палец; Рыжий орет во все горло.

— Хватит! — говорю я, они успокаиваются, и нам как раз приносят наши харчи.

Господи-Исусе-подсудное-дело! А еще что-то говорят о сексуальном воспитании! Да у них в школе, должно быть, сплошные педофилы, таскаются небось за бедными малявками! Как это вообще понимать? Ответьте мне!

— У вас впереди еще пара лет, прежде чем думать о таких вещах. Мне было одиннадцать, когда я сорвал вишенку, — объясняю я.

Светлое было время: теперь же не дети, а чертовы животные.

22. Исповедь любителя супермаркетов

Джонти входит в католическую церковь. С благоговением смотрит на статуи Иисуса и Девы Марии. Интересно, думает он, у кого больше денег, у папы римского или у королевы: у феодальной Римско-католической церкви или у британской монархии и аристократии. Он размышляет, кем лучше быть маляру и обойщику: католиком или протестантом?

Поначалу ему страшно. Когда он был ребенком, настоящий папа Генри говорил ему: не ходи туда, сынок, а не то тебя схватят мерзкие человечки в рясах. Но здесь все очень красиво, не то что в старой кирхе в Пеникуике, где проповедником был преподобный Альфред Биртлз, у которого из носа торчали волосы, а изо рта шел странный влажный запах, который у Джонти с тех пор всегда ассоциировался с церковью.

Джонти замечает исповедальню, заходит в нее и садится, прямо как по телевизору. Он чувствует, что с другой стороны кто-то есть, и, разумеется, в следующее мгновение задвижка отодвигается. Через решетку видны тонкие мужские руки. Стоит свежий запах лосьона после бритья и полированной древесины, а вовсе не тот прокисший сырой запах, который исходил от преподобного Фредди Биртлза.

— Здравствуй, сын мой, — звучит голос священника. — Что тебя беспокоит?

Джонти прочищает горло.

— Я не католик, святой отец, и я не согласен с тем, что нам нужен папа, точняк, точняк, не согласен, но я хочу исповедоваться в своих грехах.

— Думаю, если вы хотите снять тяжесть со своей души, вам нужно обратиться к тому, кто разделяет ваше вероисповедание, — говорит священник.