Три года счастья (СИ) - "Kath1864". Страница 180

— Остановить или приблизить ваш конец? – хмыкает она.

— Остановить падение своей семьи, - уверенно говорит первородный.

— А ты не подумал, что все то, что ты видел говорит о том, что Марселя не нужно трогать? Если он и может стать вашей погибелью, то легче предупредить все это, чем расхлебывать последствия созданной проблемы. Я предпочитаю игнорировать проблему, ну ты знаешь это, дорогой. Гнев и злоба затухнут со временем, - легкие касание, которые Пирс оставляет на его плече.

— Нет, Катерина, - Майклсон пытается встать, но Кетрин не спешит убирать свою руку с его плеча, не позволяет подняться. — Любой, кто пытается пойти против моей семье – мертв.

— Но, я же жива, Элайджа? Почему? – спрашивает брюнетка.

— Потому что я доверяю тебе и против меня ты не осмелишься пойти, - отвечает Элайджа убирая ее руку со своего плеча. — Теперь я осознал, что мог доверять тебе всегда.

— Так доверься мне и сейчас! Не делает того, что задумал! Не ломай себя, Элайджа, – вскрикивает, разводит руками.

А в следующую секунду от отталкивает ее, грубо, что Пирс оказывается прижата к стене и может только смотреть как он уходит, не говорит ни слова, а черная дверь закрывается за его спиной.

А в следующую секунду Элайджа Майклсон сломается. Сломается, когда услышит ее крик.

Крик из-за закрытой черной двери. Крик, который заставляет тело содрогнуться в конвульсиях, вздрогнуть. Крик, который вызывает желание провалиться сквозь землю, утонуть, сгореть заживо, только бы не слышать. Что он вообще задумал? Что он вообще сделал?

— Нет! Элайджа! Нет! Нет! Остановись! Не уходи! Нет! Ты продашь свою душу, если сделаешь это! Ты сломаешь! Ты не стабилен! Нет! Нет! Нет! Нет!

А в следующую секунду, он слышит, как она бьет кулаками в дверь, пытается прорваться сквозь его разум. Бьет, желает разнести в щепки, снести с петель, сбивает в кровь костяшки, а ему это отдает головной болью и не более.

А в следующую секунду он понимает, что это его вина.

А в следующую секунду она не знает, что делать и как вернуть его, падает на пол и на глазах слезы.

А в следующую секунду ее сердце рвется на части, не знает, как жить дальше.

А в следующую секунду она понимает, что проиграла и больше никогда не увидит его вновь. Он не вернется.

А в следующую секунду она кричит, оборачивает кофейный столик и горячий кофе, но согревает, а обжигает кожу, оставляет ожоги.

Ожоги, боль и кровь.

Во что желал верить Элайджа, когда лишил жизни Марселя, а сейчас смотрит на искры пламени и кажется, не дышит.

— Мы доверяли ему все наши тайны, а затем, Клаус, мы предали его. У меня не было выбора.

— Ты правда в это веришь?

А во что он сейчас верит?

Верит, когда продал свою душу, а зверь оказался на свободе.

Что он делал, во имя семьи, до открытой Красной Двери, до того, как его надломали. Что делает сейчас? Дверь скорее воплощение его Зверя, настоящего вампира и хищника, но никак не подлости и низости, которую он проявил что в случае с Давиной, что в случае с Марселем, что в случае с Селест, Катериной, Колом, Ребеккой, Финном, Винсентом и много кем еще за свои тысячу лет. Внешность не всегда отражает скрытое безумие. Он не безумен, не считая его расстройство на теме семьи, которое довело его до всей этой истории с Хейли, втаптывала в грязь, как воплощением этой идеи воссоединения семьи. Он не борется. Никогда не вставал против того же брата, что называется, напрочь или как стена, ради своего личного счастья, всегда потакал, ничего не отстаивал. Вся его семья сколько по времени провели в гробах, все его женщины сколько умирали и страдали, сколько возможных друзей отталкивали обман и предательтво, сколько раз он обманывал, предавал, поддерживал тех, кто поступает подло. Просто стоял и делал вид, что осуждает, не более. Но еще чаще он попросту участовал в этом. Что в этом от безупречности? Ничего.

А что дальше?

Слезы? Боль? Безразличие?

Элайджа падает на колени перед Хейли, обхватывает пуками ее ноги и молит о прощении. Ему нужно прощение, тогда ему с станет легче.

Он просит прощение за отнятую жизнь Марселя еще не зная,что если он сейчас испытывает боль, то Марсель чувствует себя маленьким мальчишкой, которого избили, растерянным и слабым, а ещё таким глупым, потому что он верил в то, что являются частью семьи Майклсонов, а Элайджа ведь убил его, вырвал сердце.

Марсель испытывает только гнев, ярость, как только открывает глаза. Под глазами набухают венки и где-то глубоко, на дне он потерял себя.

Ушел на дно.

Только вот он слышит свое дыхание, захлебывается ледяной водой.

Боль.

Глубоко.

На дно.

Целый океан боли, лишь несколько капель которого текут в эту секунду по резко набухшим венкам под глазами. Марсель думает – как он мог упустить это. Как мог игнорировать, как мог позволить Элайджи убить себя и оставаться на дне наедине с пожирающими душу воспоминаниями. Как мог заставить себя обойтись отчаянно-лживым «я в порядке», когда чётко осознавал, что – нет, ни черта не в порядке. Как мог верить, в то, что он часть семьи Майклсонов?

Где-то внутри здравый смысл шепчет Элайджи: Не вини себя. Ты защищал семью. Ты делал то, что делал всегда – защищал семью.

Хейли слышит, как он дышит рядом с ней.

Хейли должна помочь ему. Помочь тому, кого любит.

У Элайджи было много времени, чтобы спрятать и этот свой грех, чтобы, может быть даже, самому забыть. У него была почти вечность, чтобы забыть.

Вечность наедине с этой болью, – от этой мысли хочется вырвать себе сердце из груди, потому что оно болит, сбивается с ритма, горит огнём. Вырвать, как вырвал Марселю.

Хейли боится надавить слишком сильно, сломать. Понимает ведь, что без последствий не обойдётся. Старается быть осторожной, потому что доверие, которое было когда-то таким невероятно хрупким, всё ещё слишком легко разрушить.

Слишком поздно чинить сломанного Элайджу.

Сломал сам себя.

Сам не свой.

— Что произошло? Скажи мне, пожалуйста.

— Марсель. Я забрал его жизнь.

На его глазах слезы.

Он не может понять, правильно он поступает или нет. Он будто стоит на краю обрыва, одной рукой удерживаясь над пропастью, а другой отпускает, падает в пропасть из мрака времени застаревшие воспоминания. Кошмар наяву, ужас из реальности, и если однажды ему не достанет сил… Может случиться страшное.

Страшное, если он не справится.

«Ты справишься. Тебе хватит мужества», – отдаётся эхом в мыслях мягкий уверенный голос, правда он ведь должен справится.

Хейли ведь помогает. Эта их неповторимая связь – в это мгновение – не любовь. Или, если быть точнее, очень особенная сторона любви: знать, из какой тьмы тебя вытащили и быть с ней, когда приходит черёд бороться со своими демонами.

Хейли не умеет подбирать слова, не умеет играть ими, не умеет намекать, подбадривать или сводить что-то важное к шутке. Она просто скажет то, в чём действительно уверенна в эту минуту, когда мужчина перед ней – израненный изнутри, но всё ещё самый прекрасный на свете, тот, кто любит ее, и тот, кого любит она сама больше жизни, – обращает свою боль вовнутрь, ненавистью к себе. Она больше не может позволить себе молчаливо стоять и смотреть на Элайджу, который смотрит на пламя в камине.

— Только так мы мог быть уверен, Элайджа, а Никлаус, думаю внутри он уже это понимает. Но прежде всего, ты должен простить себя.

Элайджа видит поднимающийся взгляд абсолютно ее светлых глаз, и знает, что светлые блики – это только отражение ламп в не сорвавшихся пока слезах. И всё-таки ему кажется, что обжигающая тьма из прошлого стала чуть менее плотной.

Слышит ее дыхание и может быть не коснуться ее губ, не может не забыться.

Теряет себя всего за одну ночь.

Теряет себя в объятьях Хейли.

Элайджа думает, надеется, верит, что однажды, вместе, бой за боем, они выиграют эту войну и воссоединение семьи реальное.

Он просыпается, когда солнце уже взошло, слышит, как она рядом с ним, касается ее плеча.