Мне нравится твоя ложь (ЛП) - Уоррен Скай. Страница 32

Выхода нет. Даже смерть для меня не доступна на этой кровати.

В дверь стучат. Я закрываю глаза, размышляя, на сколько минут это спасет меня. Это, конечно, один из людей Байрона, возможно, с информацией о проверке окрестностей. Или, может быть, они доставляют кофе. Мужчины в его работе — не что иное, как лакеи на стероидах.

Человек у стены не перестает смотреть на меня, не перестает гладить себя.

Конечно, Байрон не соизволит встать, не тогда, когда кто-то другой может это сделать. Остается лишь мужчина, что трогает меня. Он выглядит недовольным из-за того, что ему нужно остановиться, но он не станет жаловаться вслух. Ущипнув меня за сосок с сожалением, он встает и подходит к двери. Здесь он не боится, окруженный своими людьми, защищенный огневой мощью проклятого батальона в одном крошечном захудалом мотеле. Он не смотрит в глазок, а просто распахивает дверь и получает пулю в грудь.

Я смотрю на него, не в силах понять, что произошло. Байрон тоже смотрит, застыв на один сладкий момент поражения. С его позиции он может видеть дверь, и то, что он видит, заставляет его зарычать. Он вытаскивает пистолет и скрывается в ванной комнате, отстреливаясь, когда начинают свистеть пули.

Человек у стены реагирует медленнее всех. Предполагаю, что поглаживание своего стояка может тебя замедлить.

Но он самый устрашающий, несущий смерть. В нем меньше всего человеческого.

Когда он понимает, что на них напали, то даже не удосуживается спрятать член. Он просто вытаскивает пистолет и начинает стрелять, не глядя; его эрекция подскакивает, оставшись незащищенной. Я дергаюсь в веревках, что меня сдерживают. Это мой шанс уйти. Я не знаю, что происходит — может, это какой-то внутренний бунт — но я должна использовать его.

Веревки слишком туго привязаны. Независимо от того, как я их тяну, они становятся только крепче.

Мои мышцы горят от напряжения. От каждого рывка синяки и раны на животе и груди болят. Я в ловушке здесь, в середине долбаной перестрелки, совершенно голая. Еще более раскрыта, чем парень, подпирающий стену, с пистолетом наготове и высунутым членом.

Он выходит, чтобы сделать свой выстрел и получает пулю. Его тело отбрасывает назад, и он падает на пол. Ему попали в бок. Кровь брызжет в стороны. Нападающий входит в комнату и снова стреляет в него, на этот раз в колено.

Человек движется вперед, и свет из ванной падает ему на лицо. Кип.

У него дикие глаза. Сейчас он напоминает проклятого гладиатора, в котором больше от животного, чем от человека, в котором больше жестокости, чем милосердия. Он смотрит на мое нагое тело на кровати. Затем на человека, извивающегося и захлебывающегося на полу у его ног. Нетрудно понять, что здесь происходит, и Кип реагирует быстро — быстрее, чем мог бы. Он опускает свой ботинок на голый, вялый член и проворачивает пятку. Из мужчины вырывается ужасающий высокий звук первобытной боли, который внезапно обрывает коньрольный выстрел в голову.

Мой разум едва осознает то, что сделал Кип. Он убрал двух человек Байрона и победил. Нет, он, должно быть, убрал еще и тех, кто патрулировал снаружи. Они уже были беспомощны или мертвы, когда он прошел и постучал в дверь, вводя людей в комнате в недоумение.

Он невероятный. Он монстр. Меня сейчас вырвет. Нет способа двинуться или пошевелиться, и я захлебнусь собственной рвотой.

Однако Кип еще не в безопасности. Я пытаюсь ему сказать.

— Ванная комната, — кричу я, но получается только хрип.

Все в порядке. Кажется, он уже знает. Его пистолет нацелен на открытую дверь, готовый сделать выстрел. Но Байрон не ушел туда просто так. Он не только чертовски хитрый преступник, он также полицейский.

— Ты не хочешь этого делать, Кип, — говорит он. — Сдайся сейчас, и с тобой не обойдутся жестко.

Кип качает головой.

— Так намного проще.

— Может, ты и прошел мимо них, но ты никогда не возьмешь меня. Ты не выйдешь из этой комнаты живым, — пауза, и его тон меняется. — Только, если мы будем работать вместе, как в старые времена. Я знаю, что у тебя есть чувства к девушке. Мы можем это учесть. Можешь забрать ее.

Кип смотрит на меня, и в один ужасный момент я задаюсь вопросом, не согласится ли он с тем мраком, что Байрон планирует сделать со мной. Затем глаза Кипа темнеют от взгляда на рубцы на моей коже, и я знаю, что он никогда не причинит мне вреда. Он здесь, чтобы спасти меня. Но Байрон, должно быть, ожидал, что я отвлеку его, потому что он пользуется возможностью выскочить из ванной и расстрелять обойму.

Кип, отстреливаясь, ныряет вниз, чтобы накрыть мое тело.

Странная вещь пуля: она не чувствуется огнем, когда попадает в тебя. Может быть, я оцепенела от слишком долгого связывания. Вместо огня я чувствую лед. Понимаю, что в меня попали. Пуля вошла в бок.

Будь осторожен, хочется сказать мне. Он сражается нечестно. Так делают все. Байрон, Кип. Даже я.

Я сражалась так грязно, как могла, удерживая Клару подальше от Байрона, сохраняя ее в безопасности, и мне это удалось. Это джунгли, и выживает только сильнейший. Хотя, возможно, теперь я не очень в форме, потому что чувствую, что угасаю. Падаю. Слава Богу, на моих запястьях веревка. В противном случае я ушла бы под землю.

Вместо этого я подвешена, ожидая.

Пули свистят по комнате. Это я могу сказать по взрывам, доносящимся до моих барабанных перепонок. Но Кип загнан в ловушку. Привязана я, но это он в уязвимом положении — прямо передо мной. Он не может спрятаться за кроватью, где он будет в безопасности. Я думаю, он не может даже ворваться в ванную, потому что это оставит меня открытой. Единственное прикрытие — это вторая кровать. Он использует ее, чтобы защитить себя, и стреляет, когда Байрон пытается прицелиться, поэтому вынужден отступить. Хотя, это не продлится долго.

Он бросится под пулю, и в этом будет моя вина. Моя. Я не могу этого допустить.

Я заставляю себя вернуться к настоящему. Прежде я ускользала от него. Боль и шок позволили мне плыть в какой-то другой реальности. Но теперь я полностью чувствую каждый синяк и порез на коже, остро осознавая, как сильно они болят. Я тяну привязанную руку — ничего не происходит. Веревка, может, и ослабла, но она все еще достаточно крепко держит, я не могу освободиться.

Я снова тяну, сильнее, крутясь, так как пули рикошетят от стен. Одна врезается в матрас под мной, ударяясь о пружину с громким щелчком. В любой момент вторая может попасть в Кипа. Он все еще блокирует меня. Все еще защищает меня.

Петля между рукой и веревкой слишком маленькая, и кажется, мне придется сломать руку, чтобы вытащить ее.

Что-то опускается на меня. Уверенность. Безрассудство. Иногда это одно и то же. Так пусть моя рука будет сломана. Трудно сломать собственную руку, так же, как трудно умереть. Я должна отпустить инстинкт самосохранения. Должна сломаться.

Тяну, используя все свои силы, напрягая лодыжки, чтобы обрести большую силу. Кровать скрипит.

Что-то в моей левой руке трещит.

Теперь она свободна. Это дает мне достаточно места, чтобы снять петлю со столба, так что моя правая рука тоже освобождается. Левая рука висит — сломана? — но правая все еще дееспособна. Я подскакиваю, чувствуя дрожь в ногах.

И, спотыкаясь, падаю на пол. Здесь безопаснее.

— Оставайся внизу, — приказывает Кип, прежде чем расстрелять всю обойму.

Безопасность больше ничего не значит.

Если кого-то застрелят, это будет Кип. Он имеет значение.

Я ползу к одному из мужчин на полу и беру его пистолет.

Дело в том, что мужчины всегда меня недооценивают, потому что я маленькая и слабая. Потому что у меня киска вместо члена. И мой отец, он держал меня под замком. Учитывая все эти факторы, я плохо подготовлена к миру. Но единственное, что я знаю, это насилие. Всю мою жизнь меня окружали мужчины, несущие насилие. Я была рядом с ними, когда они вытаскивали свое оружие, когда отталкивали границы безопасности. Была рядом с ними, когда они стреляли. И я смотрела.