Дикие розы (СИ) - "duchesse Durand". Страница 212

— Боюсь, ваша мать этого ни за что не допустит, — усмехнулась Жюли.

— Я знаю, — сокрушенно кивнула Жозефина и тут же решительно добавила: — Но если придется, я пойду против её воли и она не сможет меня остановить.

Эти смелые слова вызвали непроизвольную улыбку и у Иды, и у Жюли. В Вилье-сен-Дени каждый знал, что слово маркизы Лондор непререкаемо и спор с ней могли себе позволить либо натуры уж слишком решительные, либо никоем образом от неё не зависящие. Были, конечно, люди, которым маркиза бы никогда в жизни не подумала навязывать свою волю, но таких людей было не много и почти не было здесь, на Марне. Пожалуй, лишь герцог Дюран, Клод и Ида могли с гордостью называться теми, к кому маркиза Лондор не стала бы подступаться со своими просьбами, каждая из которых была фактически приказом, выполнение которого не требовало отлагательств. И то, что теперь не кто-то, а единственная дочь маркизы, которая никогда и ни в чем не прекословила матери, говорило о том, что маркиза Лондор медленно, но неизбежно, теряет свой авторитет. Конечно, революционный дух в Жозефине мог успокоится очень быстро, но сам факт того, что она подумала о том, что может не согласиться со своей матерью в таком вопросе, как любовь, значил многое. Возможно, наконец настали те времена, когда хоть что-то в Вилье-сен-Дени могло измениться, пусть даже и само спокойное, привычное течение жизни должно было измениться навсегда.

Часы в гостиной пробили и Ида, улыбнувшись сказала, переводя взгляд с Жозфеины на сестру:

— Что ж, предлагаю выпить чая в честь нашего примирения и дружеского союза, который, надеюсь будет крепким и долгим.

— Я с удовольствием присоединюсь к вам, — Жозефина благодарно склонила голову. Пусть это предложение было сделано лишь из вежливости, она не могла отказать этой семье, потому как ещё несколько минут назад горячо и искренне предлагала им свою дружбу. Даже не смотря на то, что её сейчас по приказу матери, несомненно, искал весь штат слуг. Но, в конце концов, она только что объявила о том, что собирается пойти против воли матери, если та откажется принять и понять её чувства, а по сравнению с этим опоздание на чай казалось, да, в сущности и было, незначительным пустяком.

— Может быть, пока Люси подает чай, ты хочешь взглянуть на Диану? — внезапно проговорила Жюли. — Ты ведь ещё не видела её.

Этот жест невиданного благородства со стороны сестры поразил даже Иду, которую трудно было удивить каким бы то ни было человеческим поведением. Жозефина и вовсе, кажется, потеряла дар речи, и лишь согласно кивнула.

***

— Как ты думаешь, почему она поступила так? — спросила Жюли, неторопливо покачивая на руках малышку Диану, которая глядела на мать широко раскрытыми глазами. Ида, не отворачиваясь от зеркала, перед которым она расчесывала волосы, готовясь лечь спать, пожала плечами и ответила:

— Должно быть, она сказала правду.

— Я не могу поверить в то, что у неё могли возникнуть чувства к Клоду, — упрямо возразила Жюли, осторожно выпутывая из пальчиков дочери свой длинный локон. — Она столько времени не замечала его, отвечала грубостью на его признания, а теперь, когда любые отношения с нами предосудительны, Жозефина вдруг увидела, что наш брат достоин любви и уважения?

— До этого она любила Эдмона, — грустно улыбнулась Ида. Жюли взглянула на сестру полным непонимания взглядом.

— И что же? На мой взгляд между Клодом и его другом разница столь же велика, как между днем и ночью.

— Я имела ввиду то, что мадемуазель Лондор, по всей видимости, может любить лишь тех, к кому общество не особенно благоволит по той или иной причине, — все с той же улыбкой ответила виконтесса Воле, откладывая расческу и поворачиваясь к сестре. — Как видишь, она и перед нами извинилась лишь тогда, когда мы перестали быть частью нашего местного высшего света. Не думаю, что стоит осуждать её за это.

— Да, конечно, мы все так или иначе подвержены предрассудкам, — кивнула Жюли и замолчала, задумчиво разглядывая личико дочери.

— Я надеюсь лишь на то, что Клоду она и в самом деле не причинит боли, — негромко сказала Ида, не менее задумчиво перебирая кружево на ночной сорочке.

— С Жозефиной ни в чем нельзя быть уверенным, — тяжело вздохнула Жюли. — Сегодня она решила, что завтра мы заслуживаем извинений, а Клод любви, а завтра она решит, что свои слова следует забрать обратно. Она слишком уж переменчива, но, ты права, не со зла.

— Именно это меня и пугает, — призналась виконтесса Воле, поднимаясь со стула, на котором сидела перед зеркалом. — Она причиняет боль не потому что хочет её причинить, а потому, что не осознает, что причиняет её. Клод заслуживает спокойствия.

— Как и все мы, — сказала маркиза Лондор, но Ида лишь покачала головой, говоря этим, что они ничуть не заслужили спокойствия. Никто из них не заслужил. Жюли на протяжении нескольких лет мучила любившего её мужа. Поведение самой Иды никогда не заслуживало ничего кроме осуждения, хоть на первый взгляд она не совершала ничего предосудительного до своей связи с Эдмоном. А Клода невозможно было упрекнуть хоть в чем-то, кроме того, что он солгал под присягой на суде. Даже то, что теперь он принял сторону своей сестры нельзя было поставить ему в вину, так он совершил это повинуясь голосу своей совести. Против этого было бессильно Марнское общество, которое с каждого пригодного для этого перекрестка кричало о том, что мораль и согласие с собственной совестью — основа общественной нравственности. Те спокойствие и достоинство с которыми Клод встал на сторону отвергнутой сестры не позволяли осуждать его, словно окружая какой-то неприступной стеной или облачая в прочнейшие доспехи.

— Доброй ночи, Жюли, — улыбнулась Ида, легко касаясь плеча сестры и проводя пальцами по одеялу, в которое была завернута Диана. Пройдет совсем немного времени и она тоже станет матерью для ребенка, которого общество отвергнет ещё до рождения. И когда-нибудь ей придется объяснить ему, почему.

***

Было двадцать первое августа. Лето стремительно подходило к концу. Клод медленно прохаживался по двору своего дома, держа на руке Охотника, которого из всех своих хищных питомцев любил больше всего. Ястреб то и дело расправлял крылья и вытягивал шею, протяжно вскрикивал, но не спешил взлететь. Клод знал, что его птицы чувствуют приближение осени лучше всякого человека и, возможно, так же склонны впадать в некоторую меланхолическую грусть. С сестрами он больше не виделся, и не собирался видеться до их отъезда — это было бы невыносимо, так как говорить о чем-то кроме предстоящего им путешествия не получалось. Любая тема неизменно была бы сведена к дорогам, Марселю и обществу. А обсуждение всего этого, и Клод это прекрасно понимал, надоело и ему, и обеим его кузинам.

Охотник пронзительно крикнул и захлопал крыльями сильнее, отчего Клод был вынужден остановиться и вытянуть руку. Ястреб, сидевший ближе к сгибу локтя, перебрался к запястью и ещё раз, уже сильнее, хлопнув крыльями, взлетел, подброшенный энергичным движением. Клод замер и, запрокинув голову и прикрыв рукой глаза, смотрел на силуэт птицы, который очерчивал ровные круги в небе над домом. Иногда Лезьё всерьез жалел, что не может подобно своим любимцам взмахнуть крыльями и сорваться куда угодно, лишь бы подальше от всех этих сплетен, грязных историй, собственной бессмысленной жизни, растрачиваемой впустую среди марнских лугов. Чтобы его жизнь не была занята больше ничем, кроме борьбы за свое существование, за возможность выжить. Подумав об этом, Клод невольно перевел взгляд на клетку с жавшимися друг к другу мышами, которые предназначались сегодня его любимцу в качестве добычи. Конечно, кто-то в этой жизни и был гордым и красивым хищником, парившим в облаках, но кто-то должен был быть и мышью, которой отводилась роль жертвы.

Охотник пронзительно закричал, привлекая внимание хозяина, и круги, которые он описывал над домом стали становиться все меньше и меньше. Клод, лучше других знавший повадки своих питомцев, понял, что в поле зрение птицы попал кто-то ещё. Обернувшись на дом, Лезьё увидел, что к нему и в самом деле спешит управляющий.