Дикие розы (СИ) - "duchesse Durand". Страница 234

Возвращение в Варну, само собой, триумфальным не было. Де Сент-Арно даже пытался сделать вид, что никакого рейда к Дунаю и вовсе не было. После этого капитан Блан в какой-то частной беседе сказал о том, что это говорит лишь о том, что все, кто умер во время этого похода, умерли просто так. Эти слова мгновенно разошлись по лагерю и, разумеется, дошли и до ставки маршала. То, какой отклик среди офицеров и солдат нашла эта фраза, говорило лишь о том, что престиж французской армии стремительно падает, причем среди тех, кто непосредственно был её основой. Положение нужно было срочно спасать, поэтому де Сент-Арно сделал то, что от него ждали уже давно: объявил о том, что французская армия в скором времени высадиться Крыму. Разумеется, воспоминания о дунайской неудаче это не стерло, но несколько притупило негодование.

— А вы, капитан, как-то совершенно не веселы для человека, который отчаянно рвался сложить в бою голову, — Эдмон вздрогнул и перевел взгляд на подошедшего Ромини, который остановился рядом и теперь тоже обозревал лагерь.

— Не идет из головы рейд к Дунаю, — мрачно ответил Дюран. Ромини понимающе кивнул:

— Не дают покоя души бездарно и безвременно загубленных?

— В какой-то степени, — неопределенно качнул головой Эдмон и снова пристально взглянул на полковника. — Мне их не жаль, Ромини. Ни одного. Но капитан Блан пережил смерть каждого, как свою собственную, а меня не тронула ни одна.

— Вы сами говорили, что привыкли к смерти, — пожал плечами Данте, сосредоточенно глядя на собеседника. — Что же вас удивляет в вашей реакции? Вернее, в её отсутствии.

— Привык, — кивнул Дюран. — И в этом все дело. Все смерти, о которых мне приходилось слышать и те, свидетелем которых мне случалось быть… Мне не случалось видеть, как умирает сразу несколько человек. А сейчас я видел, как их подкашивала болезнь, как они мучились, как они умирали. Я думал, что это несколько перевернет мои представления о смерти, но этого не случилось.

— Вас это тревожит? — Ромини спокойно приподнял бровь. Герцог Дюран невесело усмехнулся на это, искоса глядя на полковника.

— Больше, чем мне того бы хотелось. Меня пугает мое равнодушие, Ромини. Война из тех вещей, что меняют мировоззрение в корне.

— Поистине неожиданное заявление, — отозвался Данте.

— Но равнодушие не в отношении других. Черт с ними всеми, Бог им судья, — продолжал Эдмон, не обращая ни малейшего внимания на слова итальянца. — Скоро мы высадимся в Крыму, и это, может быть, будет последнее путешествие в моей жизни, а мне решительно все равно.

— Dio e misericordioso, duke (Бог милостив, герцог), — многозначительно улыбнулся Ромини, и эта улыбка придала его лицу сходство с изображениями апостолов эпохи ренессанса.

— Misericordioso, natualemente (Милостив, конечно), — кивнул Эдмон. — В один день моя жизнь может закончится, а вместе с ней жизни и ещё сотни человек, а мне не жаль ни себя, ни их. Я лишь хотел спросить у вас, Ромини, нормально ли это?

Полковник молчал, сдвинув к переносице темные брови. Для него, прошедшего алжирскую компанию, в этом безразличии не было ничего противоестественного. Что значила жизнь тысячи человек и уж тем более жизнь одного или пяти, когда речь шла об авторитете целой страны? Ромини мог твердо ответить: ничего. И он знал, что точно так же твердо ответили бы и Анхель-Блан, и сам де Сент-Арно, и весь штаб. Но ведь дело было не только в знании. Каждый знал, что на войне кому-то непременно придется умереть, но каждый где-то в глубине души надеялся, что эта участь уготована не ему и не тем, кто так или иначе приходился другом или хорошим приятелем. Тысяча чужих жизней, брошенная на алтарь войны, не стоила для Данте Ромини ничего, но вот жизнь одного, близкого ему человека и уж тем более собственная, были для полковника бесценны не смотря на его равнодушный взгляд стратега. Поэтому в столь сильную апатию ему верилось с трудом.

— Не кривите душой, Дюран, — наконец произнес он. — Я могу поверить в то, что вам плевать на судьбу всей французской армии, но уж свою собственную жизнь вы должны ценить высоко, как бы не желали с ней расстаться.

Эдмон спокойно пожал плечами, не отрывая взгляда от солдат, занятых сбором орудий, палаток и прочих вещей, которые должны были немало пригодиться в Крыму. Его тяготила собственная жизнь. Тяготила почти с самого рождения. Как он мог высоко ценить то, что считал обузой, ненужной ношей?

***

Четырнадцатого сентября французская армия ступила на землю Крыма, высадившись недалеко от Евпатории. Не встречая никакого сопротивления, союзники начали свое стремительное продвижение к Севастополю, захватить который было бы триумфом для любой страны, которая в этой войне была против России. Предполагалось, что город слабо защищен и взять его не составит труда, но меньше чем через неделю силы союзников встретились с русской армией, которая стояла на реке Альме, закрывая подступы к своему главному городу на Черном море. Французкая армия, так же, как и армии союзников, были вынуждены вновь остановиться и встать лагерем в ожидании боя, который, возможно должен был бы решить исход этой войны, порядком надоевшей тем, кто принимал в ней участие.

Пока солдаты вновь возводили лагерь и пытались сделать его столь же пригодным для жизни, каким был лагерь близ Варны, Дюран, порядком уставший от постоянных шума и суеты, которые были единственным, что окружало его в последнее время, отправился исследовать окрестности. День был теплым для стоявшего в данный момент времени года, но солнце уже не жгло, как в летние месяцы, и Эдмон не спеша шел, безразлично разглядывая открывавшийся его глазам крымский пейзаж.

Дорога была пыльной. С правой ее стороны протиралась почти плоская равнина, покрытая сухой травой, с левой вниз уходил пологий склон, заросший кустами. Здешние места напоминали ему Италию, которую он очень любил, впрочем некоторое сходство находил даже Ромини. Природа был здесь совершенно иной, отличаясь и от недавно покинутой Варны и от Франции, и это было единственным, что немного радовало Эдмона, ещё не утратившего интерес к путешествиям и новым местам. С того момента, как он покинул Вилье-сен-Дени, ему нигде не встретились розы. С одной стороны он был рад, что ничто не напоминает ему о том, от чего он пытался уйти. С другой же стороны, чем меньше любая деталь в его окружении напоминала ему об Иде и всем, что было связано с нею, тем больше он вспоминал о ней. Другие женщины, которых вокруг оказалось в изобилии, и вовсе вызывали у него отвращение, поэтому он старался избегать их как только мог, что хоть и не соответствовало его репутации, но полностью соответствовало мыслям.

Все это, и мысли, и атмосфера возбужденного ожидания, действовали герцогу Дюрану на нервы, поэтому теперь, отойдя от лагеря на расстояние полумили и оказавшись в долгожданном одиночестве, он испытал такое чувство спокойствия, какого не испытывал уже несколько лет. Остановившись, Эдмон запрокинул голову и посмотрел в ясное небо, затем оглядел пустынную местность, покрытую жестким кустарником и редкими невысокими деревьями и пыльную дорогу. Кругом царило полнейшее безмолвие и безлюдье, если не считать редких птичьих криков, шороха кустарника и Блана, который так же направлялся от лагеря в сторону Дюрана неторопливым, прогулочным шагом. Эдмону даже казалось, что он слышит, как капитан насвистывает какую-то народную песню сомнительного содержания. Желания встречаться с Бланом в этот момент только что обретенного спокойствия у Эдмона не было, поэтому он двинулся вперед, надеясь, что Анхель повернет назад.

Внезапный резкий шорох, донесшийся из кустов, закрывавших левый склон дороги заставил Эдмона замереть на месте и прислушаться. Звук не повторился и Дюран уверенно свернул с тропы и, осторожно, стараясь не цепляться за сухой кустарник и не наступать на перекатывающиеся мелкие камни, спустился на поляну, надежно скрытую от глаз. День стоял ясный, солнце было в зените, и Эдмон был уверен, что его появление спугнет нескольких диких животных. Кроме того, это был вполне себе достойный предлог для того, чтобы избежать встречи с капитаном Бланом. Но, едва ступив на поляну, он столкнулся лицом к лицу с двумя мужчинами, облаченными в русскую форму. Пару секунд Эдмон и тот из разведчиков, что стоял ближе к нему, молча и напряженно смотрели друг на друга, явно удивленные тем, что только что предстало их взору. Опомнившись, Эдмон хотел, было, повернуть назад, вспомнив о том, что где-то позади него шел Блан, но в это же самое мгновение русский солдат выхватил саблю и сделал решительный выпад, от которого Дюран смог увернуться лишь по чистой случайности. Теперь покинуть эту поляну должен был кто-то один.