Сновидец (СИ) - Охэйо Аннит. Страница 21

Государь начал задумчиво пощелкивать по хвостам игл, и боль застила сознание. Вайми и без того уже совершенно обезумел от невыносимого жжения, охватившего всё тело. На какое-то время он исчез, даже не заметив, что найр прекратил пытку, а потом резко — словно в нём включили свет — очнулся, весь мокрый, с прилипшими ко лбу волосами и вопящими от боли растянутыми запястьями. Сейчас он хотел только смерти — и понимал, что всё только ещё начинается.

Потом, много раз возвращаясь к пытке в мучительных, как она, размышлениях, Вайми так и не смог решить, молчал бы он, если бы его пытали не для развлечения. В своих кошмарах он выдавал всё, что знал, обрекая Лину на смерть, и боялся даже думать, что стало бы с ним наяву.

Он не знал, сколько всё это длилось — потерял всякое представление о времени. Острия игл скользили по всему его телу — от ногтей рук до ногтей босых ног — но каждый раз вонзались в кожу в новом, неожиданном месте, словно превращая его в вечернее небо, на котором, одна за другой, вспыхивали пылающие невыносимо острой болью звёзды.

Те, кто склонился над ним, уже совсем не походили на людей. Глаза у кого масляные, у кого безумные, раздутые дрожащие ноздри, как у пардуса, идущего по следу самки, искривлённые рты, по искаженным возбуждением багровым рожам текут струйки вонючего пота, пальцы впиваются в ладони, будто в подступающем оргазме…

Вайми бы, наверное, сошёл с ума — если бы не лица многих знатных найров, стоявших в отдалении. Юноша видел их сжатые кулаки и ноздри, раздутые от гнева. В их глазах светилось… нет, не сочувствие, не жалость — сопереживание. Сами их лица стали Вайми поддержкой в этом аду, потому он и видел их, смотрел на них, цепляясь взглядом и сознанием. Его жалкие, почти жульнические попытки молчать, хоть как-то не поддаваться боли — он не орал лишь потому, что сил на это уже не осталось — тоже были сражением, очень важным. Возможно, судьба всего Найра и его племени решалась сейчас здесь, в этой комнате… но, свет, как же дорого оно ему обходилось!.. Когда девушки проводили ладошками по хвостам игл, миллионы раскаленных нитей боли сплетались в один узел — и Вайми замирал, с твёрдыми, как камень, мускулами и дочерна расширенными глазами, чувствуя, что его душа отделилась от тела — престранное ощущение. Иногда он видел себя со стороны — что было не менее странным… а в остальное время, весь мокрый от пота, бешено мотал волосами и не переставая вопил от боли.

Вайми старался подольше оставаться в этом странном сумеречном состоянии, когда он ещё мог думать, но уже не понимал, ни кто он, ни где он, не чувствовал своего тела, плавая в ослепительно ярком водовороте видений, похожем на невероятный, многократно наложенный сон.

Когда иглы вонзились ему между пальцами босых ног, между рёбрами, в уши, боль достигла невероятной силы. Вайми казалось, что сейчас он просто взорвётся, разлетевшись на куски. Окончательно ошалев, он отчаянно мотал головой, хлеща мокрыми волосами по своему же лицу, стонал и судорожно всхлипывал, чувствуя, что не в силах выносить это. От растекавшегося по телу огня в голове у него всё поплыло. Он видел огненных мошек, светящиеся туманы, расплавленный металл. Жжение тоже нарастало каждый миг, вызывая такую невыносимую боль, что Вайми корчился и извивался, словно пытаясь вырваться сам из себя. В диком бреду ему казалось, что бесконечные раскаленные докрасна булавки пронизывают его тело, обжигая и покрывая волдырями кожу, как летающие вспышки. Перенося эту терзающую пытку, он стискивал кулаки и кусал губы, чтобы не заорать во весь голос. Сила сокращений его сердца ужасающе нарастала с каждым ударом так, что казалось, будто оно вот-вот взорвётся. Его плоть и кровь уже не могли выносить подобного напряжения, и Вайми не сомневался, что сей же миг умрет.

Потом все, собравшиеся вокруг него, протянули к нему руки, касаясь, казалось, всех игл сразу. Вайми показалось, что поток расплавленной стали прошёл сквозь всё его тело до головы и там распустился, словно цветок, проникая в каждую клеточку мозга. В него ударила белая, бесконечно яркая боль — и всё это вдруг растворилось в сиянии невыразимо яркого чистого света. Удар дикой и огромной силы выгнул спину юноши. Он полетел куда-то в пропасть, стол под ним испарялся, потолок расширялся и отступал. Волна за волной, это неожиданное ощущение, острое, шокирующее и расплавляющее, заполняло всё его тело: от пронзительности боли к её сердцевине, к её источнику, ещё на уровень глубже — и вдруг мучительное стремление к небытию стало невесомым ароматом, растворением, беспечным и дико приятным полетом в другом чувственном измерении. Вайми осознал себя как невероятное сочетание вибраций, цветов, вкусов и других, невыразимых через метафоры слов, ощущений, совершенно незнакомых, почти неземных и в то же время как-то странно вспоминаемых, будто бы из прошлой жизни. Время здесь не двигалось вперед, но мягким потоком увлекало сознание вглубь. Чудесное воскресало на грани между прошлым и будущим, обволакивая тело осязаемой и светящейся тишиной. Услышав её, юноша ощутил аромат счастливой бесконечности, который несет Неизвестное, ощутил страшное и счастливое присутствие Духа рядом, очень близко, почти внутри себя самого. Тело и душа словно поменялись местами: тело как будто стало светом до самой глубины, сознание осязаемо проницает плотное пространство вокруг, находя в нем множество новых точек опоры. А затем его приняла тьма, недоступная даже для боли.

Вайми пришёл в себя лишь в подвале — от холода. Он лежал, скорее, валялся, на ледяном камне пола, в совершенно тёмном каземате. Его тело превратилось в тучу белого огня, но эта ужасная, адская, дикая боль была уже выносима: по крайней мере, он мог терпеть её молча. А главное, она стихала, пусть по волоску в вечность, но явственно. Вайми ухитрился найти позу, в которой болело чуть поменьше, решив не шевелиться и терпеть — и всё равно с трудом пережил несколько часов мучительной агонии, не в силах не то, что двигаться, но даже толком дышать. Его трясло от холода, он был весь мокрый — от боли, от стыда, от слёз, — чувствуя себя совершенно сломленным, слабым и бессильным. От его гордости не осталось и следа — теперь им владели изумление и страх. Почему он был так слеп? Столь глуп? Зачем вообще явился сюда, где нет ни чести, ни верности слову, ни добрых намерений? Что он надеялся найти здесь?

Он знал, что предал своё племя. Это было бесконечно мучительно. Из-за его глупого любопытства всех их, возможно, ждала смерть — но он не мог это изменить, и ждал новых чудовищных пыток почти с радостью — как достойной расплаты за все свои проступки…

Боль, правда, постепенно стихала, но её место тут же занимали другие пугающие ощущения. Теперь он постоянно ощущал дрожь во всем теле, даже когда спал. Иногда его пронизывали внезапные потоки жара, или, наоборот, холода. Иногда он слышал в ушах гул, словно исходящий из раковин, пение птиц или звон колокольчиков. В его голове внезапно возникали вопросы, и так же внезапно на них приходили ответы. Иногда его язык приклеивался к нёбу. Его челюсти вдруг крепко сжимались, а через какое-то время открывались вновь. Иногда он начинал зевать, как ненормальный. Его постоянно донимала тяжесть в голове, боли в основании позвоночника, непроизвольные движения, необычный ритм дыхания, внутренний свет и звуки, видения и голоса, и много других невероятных ощущений.

Вайми понимал, что от пытки он сошёл с ума, но было, почему-то, не страшно. Пережитое там, наверху, было мимолетным как вспышка, но безжалостно изменило взгляд юноши на самого себя. Оно казалось ему более естественным верным состоянием духа, чем всё, к чему он привык с детства. Он уже чувствовал, что оно навсегда станет для него источником равновесия, камертоном, позволяющим настроиться на настоящее переживание себя, и потому наблюдал за происходящим с ним сейчас издалека, всё ещё словно отделённый от себя. Он испытывал ужас и экстатическую дрожь самым неожиданным образом. Разные части его тела вдруг начинали двигаться или скручиваться. Эти невольные подергивания казались почти осмысленными, как будто кто-то забавлялся с ним, свив себе гнёздышко в самом основании его хребта.