Звезда мореплавателя (Магеллан) - Травинский Владилен Михайлович. Страница 16

Это было письмо Кесады. Магеллан прочел его вслух. Капитан «Консепсиона» писал, что мятеж возник потому, что Магеллан грубо нарушил королевские инструкции, отстранив от дел офицеров, поставленных Карлом V следить за сохранностью кораблей и экипажей. Если же он сообщит им свои дальнейшие планы, место, где находится пролив и все остальное, они готовы оставить его в покое и даже считать по-прежнему главой армады. Для обсуждения всего этого ему надлежало явиться на «Сан-Антонио».

— Торопитесь ответить, низложенный высокочтимый генерал, — проговорил Молино, дерзко махая руками перед лицом Магеллана. — У вас язык, у нас пушки, оцените великодушие моего господина!

Магеллан вскинул голову (он написал ответ Кесаде, соглашаясь на переговоры, но призывая начать их на «Тринидаде»), лицо его потемнело, как в Севилье, когда я рассказывал о визите Альвареша, но он смолчал. Тяжелым взглядом проводил он Молино, вырвавшего письмо-ответ из его руки, таким взглядом он смотрел на Картахену во время совета капитанов.

Шлюпка с ответом Кесады не замедлила вернуться.

— Фернандо, — велел командор юнге, — читай!

Фернандо, запинаясь, прочел ироническое послание капитана-бунтовщика, где Кесада сообщал, что лезть добровольно в ловушку он не намерен, но Магеллану не избежать прибытия на одно из судов, захваченных бунтовщиками, — куда ж ему деться иначе?..

— Все слышали? — громогласно вопросил командор. И, понизив голос, пояснил мне: — Родригес прав: они сомневаются в своих экипажах. А то бы тотчас пошли на приступ. Ведут переговоры. Видно, многих пришлось убить или изолировать, но и сейчас мятежники не уверены в показаниях соучастников перед будущим королевским судом. А это опасная штука: сорвать экспедицию короля без достаточных на то оснований…

Я хотел заметить, что испанские капитаны кое в чем правы, особенно в том, что касается пролива, но, понимая напряженность момента и то, что мои слова сейчас могут быть неправильно истолкованы, смолчал. Матросы и офицеры в полном вооружении серьезно и внимательно следили за Магелланом. На их лицах были преданность и готовность.

— Захватить шлюпку с «Сан-Антонио» вместе с людьми! — приказал командор.

Родригес перегнулся через борт.

— Эй вы, — бросил он, — сдавайтесь, лезьте сюда по трапу! Бомбарда наведена, фитиль пушкаря горит, и, когда вы пойдете ко дну, вам никто уже не протянет руки. Берите, пока дают…

Матросы из шлюпки беспрекословно подчинились.

— Кормчий Иштебан Гомиш, допросить их! — повелел Магеллан. — Позвать главного судью армады Гонсало Гомеса де Эспиносу!

Высокий молодой испанец предстал перед командором.

— Сеньор Эспиноса, — строго глядя на него, проговорил командор, — вы возьмете с собой шестерых добровольцев и отправитесь на «Викторию». Оружие спрячьте под одеждой. Передайте капитану «Виктории» Луису де Мендосе это письмо, где я требую, чтобы он явился на «Тринидад».

— А если он откажется, сеньор Магеллан? — раздельно спросил Эспиноса, мертвенно бледнея, ибо уже угадывал дальнейшее.

— Тогда вы сделайте так, чтобы Луис де Мендоса стал бесполезен для мятежа, — твердо сказал Магеллан.

— Ваш приказ будет исполнен, сеньор командор, — ответствовал главный судья. И обратился к матросам: — Кто со мной?

Четверо шагнули вперед. Пятым выступил Родригес. Чувства самоотверженности и чести вспыхнули во мне.

— Шестым считайте меня, — сказал я.

Блеклые тучи затягивали небо. Серая, кажущаяся липкой и тяжелой вода неохотно расступалась перед шлюпкой. Эспиноса правил, остальные гребли. Стучали уключины.

— Спокойненько, ребята, — приговаривал меж гребками Родригес. — Командор молодчина, своих не бросает. Значит, он чего-то задумал. Да и если что, мы за себя постоим. Главное, держитесь у борта, как бы за спину не зашли! И локоть к локтю!

Веревочный трап мне показался в этот день очень длинным. Ноги путались в нем, руки скользили. «Стыдно, — говорил я себе, — не трусь! Бери пример с Эспиносы!»

Главный судья первым поднялся на палубу «Виктории» и стоял, поджидая нас, не обращая внимания на злобные насмешки, которыми осыпали его мятежники. Мы выстроились за ним вдоль борта. Около тридцати мятежников сбежалось сюда, потешаясь над нами.

— Луис де Мендоса! — холодно и четко произнес главный судья. — Фернандо де Магеллан, капитан-командир армады его величества короля Карла, повелел вручить вам его послание.

Де Мендоса прочел письмо и насмешливо поклонился.

— Пусть ваш португальский пес ищет дураков в другом месте, — начал де Мендоса. Но это были его последние слова. Длинным скользящим шагом Эспиноса придвинулся к нему и недрогнувшей рукой ударил мятежника кинжалом в горло. Ловким прыжком подоспел Родригес: его меч раскроил череп изменника. Судья переступил через тело умирающего и воскликнул, подняв окровавленный кинжал:

— Так умрет каждый неповинующийся! Сдавайтесь, пока не поздно!

Тускло блеснули кинжалы, лязгнули мечи, вырываемые из ножен мятежников. Мы тоже обнажили оружие и стали локоть к локтю, включив в строй Эспиносу.

— Спокойненько, ребята, спокойненько! — хрипло шептал Родригес.

Еще секунда — и мечи встретились бы с мечами.

— Оглянитесь, дети мои! — зазвучал вдруг голос Барбозы с противоположного борта. Мятежники отпрянули. Пятнадцать матросов «Тринидада» целились в них из аркебузов. Воспользовавшись тем, что экипаж «Виктории» весь скопился вокруг нас, Барбоза незаметно поднялся на судно с другой стороны и теперь стоял, поигрывая мечом, и смотрел с насмешкой на ошеломленные лица мятежников.

— Что я говорил! — гаркнул Родригес. — Ай да командор! А ну, бросайте оружие!..

Флаг Магеллана взлетел над судном, и Барбоза повел его к выходу из бухты. Туда же подтягивались «Тринидад» и «Сант-Яго». Мы имели уже три корабля против двух и заперли путь в открытое море.

День прошел в подготовке к бою. Мы понимали, что бунтовщики постараются прорваться в океан: им уже нечего было терять. Пришла ночь, сырая и ветреная. На всех кораблях горели огни. Магеллан не сходил с кормы, следя за судами врагов. На жаровнях непрерывно варилась еда и подогревалось вино, юнги разносили матросам порции.

…Я никогда не забуду это утро. Оно родилось внезапно и странно. Небо вспыхнуло, сделалось блестящим, словно в зеркале отразился зажженный очаг. Высь ожила, засияла. А на землю еще не упало ни одного луча. Наоборот, мрак сделался плотней. Под ослепительным небом в полной мгле покачивались на волнах каравеллы.

Голос Магеллана прокатился над морем:

— «Сан-Антонио» двинулся! По местам! К бою!

Пушкари держали факелы у заряженных орудий, стрелки подняли наизготовку аркебузы, арбалеты, луки; у борта стояли бойцы с абордажными крючьями в руках и кинжалами в зубах. Я шел на абордаж вместе с ними.

«Сан-Антонио» приближался. Гнев пылал во мне, и я знал, что это чувство разделяло большинство экипажа. Как щадил Магеллан людей, как бережно и умно провел армаду далеко на юг, сколько выдержки проявил он! А ныне бессмысленная гордыня немногих самолюбцев и крючкотворов, хитро использующих королевские инструкции, заставляет товарищей стрелять друг в друга.

«Сан-Антонио» выплыл из темноты рядом с нами. На корме стоял Кесада с мечом и щитом.

— В бой, на врага! — скомандовал он.

Но в бой ринулись мы. Ударили большие бомбарды «Тринидада», и не успел рассеяться пороховой дым, как абордажные крючья впились в борт «Сан-Антонио» и первая цепь атакующих понеслась по палубе. С правого борта пошел на абордаж Барбоза во главе экипажа «Виктории». В считанные минуты судьба мятежа решилась. Кесада, крепко связанный, с кляпом во рту лежал на корме, рядом с ним еще пятеро сопротивлявшихся. Остальных согнали на нос.

— За кого вы? — вопросил их командор.

— За короля и за вашу милость, — смиренно отвечали они.

Часа через два Серрано повел шлюпки в атаку на «Консепсион». Корабль не пытался обороняться, экипаж сразу сдался и выдал связанного Картахену.