Звезда мореплавателя (Магеллан) - Травинский Владилен Михайлович. Страница 17

…И вот мы опять собрались на песчаной площадке у подножия холма. Как и три дня назад, двести человек готовились слушать командора. Но сколько изменений произошло за столь короткое время! Толпа уже разделена — меньшая ее половина со связанными руками стоит поодаль. Высшие испанские офицеры в кандалах, и их окружает стража. Многие ранены, повязки с проступающими пятнами крови наложены на лица, руки, грудь. У всех воспаленные от бессонницы глаза.

Шел суд над мятежниками…

Король жаловал Магеллану право ножа и веревки над экипажем армады. Но командор им не воспользовался. Он передал рассмотрение дела главному судье армады Эспиносе.

Под нарастающее шуршание прибоя и шум ветра слушали мы решение судьи.

— К смертной казни приговариваются, — читал нараспев Эспиноса со свитка, — Луис де Мендоса!

Тело убитого свезли на берег. Судья подробно перечислил его вину. Потом сказал, что приговор он привел в исполнение лично [52].

— Хуан де Картахена! — продолжал судья.

Гордый испанец вскинул голову, но ничего не сказал.

— Гаспар де Кесада!

Его подвели к Картахене и поставили рядом. Они не смотрели друг на друга.

— Луис де Молино!

Телохранитель стал около своего господина. Руки Молино дрожали, голова тряслась.

— Антонио де Кока!

Этот вышел с бесстрастным лицом, сохраняя выправку и достоинство.

— Себастиан Эль-Кано!

— Педро Санчес де ла Рейна!

Каждое имя падало в толпу, как тяжелый камень. Люди съеживались, втягивали головы в плечи. Вчерашние всесильные командиры, или, напротив, друзья, партнеры по картам и жаровне единым возгласом судьи лишались жизни. Кучка приговоренных к казни росла. А над нашими головами, на вершине холма, вздымалась огромная виселица, поставленная по велению главного судьи. Ветер шевелил ее кожаные петли. Солнце проглянуло сквозь облака, и тень виселицы легла на толпу.

Сорок три имени назвал Эспиноса. Сорок три человека прижались друг к другу, и копья охраны сомкнулись вокруг них. Никто не просил снисхождения. Все знали: мятеж — самое страшное преступление в походе и наказание за него беспощадно.

— Я кончил, сеньор капитан-командир, — сказал Эспиноса. — Приговор произнесен. Вы вправе принять его или отвергнуть.

Ветер тер кожаные петли вверху, и они зловеще шуршали над нашими головами. Тишина, гулкая печальная тишина воцарилась на площадке, и было слышно даже, как скрипел песок, когда Магеллан подошел к судье и взял свиток из его рук.

— Хуан де Картахена, Гаспар де Кесада, Луис де Молино, Педро де ла Рейна, я утверждаю вашу смерть, — сказал Магеллан. — Всех остальных прощаю! Выпустить их и развязать!

Радостный гул прокатился по толпе. Кольцо копий раздвинулось, и тридцать восемь приговоренных по одному выходили на свободу. Некоторые, не веря своим ушам, напряженно улыбались, еще не успев по-настоящему обрадоваться; кое-кто плакал. Каждый, проходя мимо командора, произносил слова благодарности. Толпа приняла помилованных: их хлопали по плечам, обнимали, совали лепешки, сало.

И вновь тишина: говорил Магеллан.

— Хуан де Картахена назначен королем, и потому я, не отменяя приговора, сохраняю ему жизнь до возвращения в Испанию. Он в оковах предстанет перед королем. Педро Санчес де ла Рейна — священник. Я не хочу?чтобы над армадой тяготел грех убийства церковнослужителя. Де ла Рейна постигнет участь Картахены. Остаются двое: де Кесада и де Молино. Кто будет палачом?

Палача не было. Герольд прокричал о вознаграждении: тысячу песо тому, кто отрубит голову смертникам. Ни одного голоса не раздалось в ответ. Люди, которые двенадцать часов назад были готовы убивать направо и налево, бились грудью о грудь, играя жизнью ради чести и по приказу, теперь не хотели подымать меч даже за деньги. Никто добровольно не желал быть палачом.

И тут произошло событие, при воспоминании о котором я с трепетом и смирением думаю о неисповедимости путей господних. Луис де Молино, щеголь и красавец, телохранитель Кесады, не выдержал страха смерти. Вчера лишь он позволил себе унизить командора и нагло хвастал могуществом своего господина, а сегодня с непостижимой для него быстротой последовала кара. Де Молино бросился к ногам главного судьи, умоляя пощадить его, и за это обещал стать палачом.

— Руби, — коротко согласился Эспиноса и брезгливо высвободил сапог из рук предателя, предателя вдвойне…

Свистнул меч, и бывший телохранитель отрубил голову своего бывшего господина.

Так началась наша зимовка.

Большеногие

Бухта Сан-Хулиан сама по себе была неплохой, но с очень унылыми окрестностями. Холмистая равнина тонула в тумане. Желтая и ржаво-красная галька покрывала землю. Она перемежалась зарослями грязнозеленой или бурой травы, колючими кустами, редкими низкими, скрюченными деревьями. Только к вечеру косые лучи солнца вносили разнообразие в скучную окраску: кусты делались фиолетовыми, алыми, красновато-коричневыми, а галька белой, будто яичная скорлупа.

Громадные черные орлы сидели на холмах. Живых они не трогали, но стоило кому-либо споткнуться и упасть, как орлы расправляли широкие, словно двойное одеяло, крылья и начинали кружить, снижаясь над человеком, думая, что он умирает [53].

Еще нам досаждал ветер. Он дул непрестанно, хотя и не сильно, тянул монотонную тоскливую песню изо дня в день, обостряя ощущение унылости.

Магеллан решил послать «Сант-Яго» дальше на юг: присмотреть место для стоянки повеселее. Он разрешил мне отплыть с Серрано. Просился и неугомонный Барбоза, но командор сказал ему:

— Ты нужен здесь, шурин. Люди досадуют на скуку, ремонт требует глаза. Потерпи, Дуарте, мне самому не сидится, а надо.

На пятый или шестой день «Сант-Яго» приблизился к устью большой реки. Назвали ее Санта-Крус. В ней текла прозрачная, чистейшая вода, по сторонам высились пестрые скалы, шумел лес. Мы провели тут неделю, охотясь на морских зверей и удивительных птиц с длинной шеей, не умеющих летать, но бегающих быстрее лошади [54]. Нехватка соли угнетала: ведь мы могли бы снабдить мясом всю армаду.

…Несчастье пришло на третий день отплытия от Санта-Крус. Шквал при ясном небе и солнце был неожиданным и стремительным. Ветер ломал мачты, как черенки, и кидал их за борт. Людей сдувало с палубы, подобно мухам. За ними летели ящики, бочки, доски обшивки. Через мгновение «Сант-Яго» бился на прибрежных камнях, а экипаж его выпрыгивал на берег.

Из тридцати восьми человек погиб только один, зато ранены и побиты были все. Перевязав друг друга, обсушившись, мы обсудили свое положение. До бухты Сан-Хулиан по подсчетам штурмана было не менее шестидесяти лиг. Дороги неизвестны, и идти следовало по побережью. Опасность нападения хищников и дикарей более чем вероятна, а наше оружие на дне моря.

— Друзья! — подвел итог Серрано. — Мы попали в нелегкую переделку. Но вспомним, как говорил командор: «Один за всех, все за одного». Мы часть армады, и удача, сопутствующая Магеллану, прикроет и нас. Командор своих не покинет. Его надо известить о случившемся. Команда целиком не сможет пройти в Сан-Хулиан: многие ранены тяжело, за ними нужен уход, нет еды, и ее придется добыть легкораненые. Там, где не пройдет команда, могут пробраться один или два смельчака. Кто решится?

Вызвались двое. Как жаль что я забыл их имена, ибо они совершили высокочтимый подвиг во славу товарищества. Но рассказ их я запомнил хорошо.

Мы отдали им один стилет, случайно уцелевший у меня, компас, сбереженный штурманом, и они отправились. Ударили морозы, а их одежда и обувь, изорванные о камни, едва прикрывали тело. Они шли непрерывно, с восхода до заката, спеша к командору. По дороге ловили руками мелких зверьков и вечером пекли на кострах. Частенько ложились спать натощак. Силы покидали их, они еле брели, порой падали, и тогда огромные черные птицы начинали кружить над ними.