Крест и стрела - Мальц Альберт. Страница 108

Когда Веглер был еще юношей, он однажды случайно услышал разговор двух нянек, гулявших с грудными детьми. Та, что постарше, учила молодую подругу, как избавиться от детского крика, советуя некоторое время подержать ребенка над открытым газом — и тогда он моментально заснет. Потрясенный этой хладнокровной жестокостью, Вилли хотел немедленно бежать к родителям и сообщить, что их дети находятся в смертельной опасности. Но этот первый, естественный порыв тут же начинает подвергаться тысячам сомнений: а поверят ли мне, простому рабочему, — ведь обе няньки, несомненно, будут отпираться? Стоит ли вмешиваться? И уже где-то совсем в глубине души возникает мысль: да и опасность грозит не моему ребенку!

Долог, нелегок и непрям был путь от этих колебаний робкого юноши до той решимости прозревшего человека, с какой Вилли августовской ночью поджег сено и указал направление английским самолетам. Правда, и свой акт протеста против фашизма Вилли совершил в одиночку. Но в этом поступке сказалось уже ощущение связи с другими людьми, окончательная гибель замкнутого мирка, убеждение в том, что человек живет в обществе и обязан выработать определенное отношение к законам этого общества.

Все глубже и все тревожнее вглядываясь в окружающий мир, Вилли начинает ощущать гниль, гниль повсюду. И все тяжелее и мучительнее он задумывается о причинах, об источниках этой гнили и о том, почему люди — обыкновенные, даже неплохие люди — мирятся с этой гнилью.

В романе сознательного интернационалиста Мальца звериный шовинизм гитлеровцев предстает как одна из важнейших основ общественной безнравственности. Писатель размышляет в духе просветительской теории «разумного эгоизма». Нельзя насиловать, ибо, если можно, значит можно насиловать и твою жену, и твою дочь. Нельзя убивать, ибо, если можно, значит можно убивать и тебя, и твоих близких. Нельзя издеваться над стариками, ибо, если можно, значит можно издеваться и над твоим отцом, и над твоей матерью.

Пропагандисты гитлеризма разрушали эту основу: можно издеваться над поляками и над евреями, над французами и над русскими, но тебя, «чистокровного немца», тебя, «стопроцентного арийца», это не касается, ибо вы не равны, вы — из разного теста…

До Веглера наконец доходит этот элементарный расчет. Именно поэтому решающими для его прозрения оказывается рассказ пьяного эсэсовца Руди о насилии над француженкой и приход на завод пленных поляков. И он бунтует. Огромное, тяжкое чувство вины за соучастие в гитлеровских преступлениях (с ужасом понимает он, что военным крестом его наградили недаром, что частица и его усилий есть в позорной гитлеровской войне) приводит Вилли к необходимости как-то искупить свою вину. Он пытается заговорить с поляками (хотя это и чрезвычайно опасно), но встречает в ответ лишь ненависть к нему, как к немцу. И тогда он решается на «предательство».

Важное место в судьбе Веглера играет хозяйка фермы Берта Линг. Она искренне полюбила Вилли, она искренне мечтает об утраченном семейном счастье и на какой-то момент увлекает этой мечтой и Веглера.

Вместе с тем Берта — среди тех, кто поддерживает гитлеровский «новый порядок». Поддерживает не только из страха, но и по соображениям личной выгоды. Она тоже понимает, что покупать человека, как она купила пленного поляка для работы на ферме, — это плохо. Но сено не убрано, сено может сгнить, и перед этим все остальные соображения отходят на задний план — даже любовь к Вилли, даже страх потерять это неожиданное счастье.

Мальц касается здесь чрезвычайно важной стороны — непосредственно социальной основы принятия гитлеровского режима многими и многими рядовыми немцами. Поток посылок из завоеванных стран, прямой подкуп большого слоя людей заставлял их мириться с нарушением элементарных норм человечности.

Сын Берты, Руди, участвовал в аресте француженки. Командир предложил солдатам «развлечься» с женщиной, которой все равно грозит смерть; насилие совершалось на глазах четырнадцатилетного сына этой женщины. А потом Руди вместе с другими принял участие в грабеже и привез матери в подарок духи, белье, свитер этой француженки.

В тот трагический момент, когда Берта увидела, что Вилли готовится поджечь сено, ее истерический крик вызван прежде всего страхом и «лояльностью» послушной гражданки гитлеровского рейха.

Писатель очень тонко прослеживает диалектику отношений Вилли и Берты: их тянет друг к другу, Вилли вот-вот готов поверить снова в островок счастья; ей кажется, она сделает все, чтобы сохранить возлюбленного. Но обстоятельства и здесь сильнее людей, они воздействуют на них. Слишком поздно встретились Вилли и Берта: их жизненные пути ведут в противоположные стороны.

Книгу Мальца совершенно несправедливо упрекали в «непонимании социальной природы фашизма», в том, что «классовая суть фашизма» раскрыта автором весьма слабо. Да, в романе нет того героя-коммуниста, нет того персонажа, который бы яснее, чем Веглер, или пастор Фриш, или врач Цодер, понимал источники фашистских мерзостей. В книге нет такого героя, но есть это понимание. Это точка зрения самого автора, писателя-коммуниста Мальца.

Мальц показывает в своем романе многие — преимущественно первичные — формы протеста против гитлеровщины. Беззаветное сопротивление передового отряда немецкого народа — его коммунистической партии — было сильно органичной связью с теми, кто, не принимая фашизма, сопротивлялся, думая, что умирает в одиночку.

В образе Вилли Веглера автор сурово критикует буржуазный индивидуализм. Ведь индивидуализм заражает подчас широкие круги рабочих, и это, пожалуй, самая опасная его форма. Вилли остается индивидуалистом почти до конца дней своих. Уже поняв гниль фашистского режима, он кричит Берте: «Меня это не коснется», — его все еще заботит в первую очередь чистота собственных рук, то есть по существу все то же стремление остаться в стороне.

Иллюзия возможности жить, не вмешиваясь в большую политику, возможности «просвистеть» всю жизнь терпит у Вилли трагический крах. Она исчезает лишь тогда, когда, по словам автора, «первый раз в жизни Вилли действовал под влиянием внутренней необходимости, которая пересилила его характер и заставила переступить через все — любовь женщины, желание покоя, страх. Сорок лет он был Вилли Веглером, человеком, который, подобно миллионам других Вилли, повторял: „Я должен думать о своей семье… Я должен быть осторожным“. Но теперь он перерос того Вилли, стал сильнее и значительнее и внезапно превратился в человека вообще».

Мы смотрим на героя глазами многих людей: словно скульптура, освещаемая с разных сторон лучами прожектора, все более и более проясняется его облик. В действенном протесте против гитлеризма раскрывается подлинная человечность Вилли и его глубинная связь с другими людьми.

Смысл и значение его поступка должны понять не только гестаповцы, которым это необходимо по долгу службы, да и для спасения своей собственной шкуры. Еще важнее понять это людям, окружающим Веглера, людям, решившим, что душа Германии умерла. Поступок Веглера разрушает это представление об умерщвленной совести. В душе доктора Цодера, который окружающим представляется невинным шутом, осталось только одно чувство — испепеляющая ненависть. Ненависть к Германии, ко всем немцам и, следовательно, к самому себе. Цодеру постоянно снится один и тот же сон: разразится чума, эта чума умертвит всех немцев, и тогда он, Цодер, пересчитает трупы, а потом тоже умрет, так как и он немец, и он ответствен за тяжкие грехи Германии. Но Веглер нарушил его представление о всеобщей преступности немцев. Должен ли был умереть и Веглер во время чумы — ведь и он немец? Но он выступил против фашистской Германии…

Для Цодера ответить на эти вопросы — значило решить, как жить дальше. К мыслям о всеобщей гибели он пришел после того, как и его единственная дочь Элли, на которую донес ее муж, убила ребенка и покончила с собой. Самым страшным для Цодера было каменное, равнодушное, всеобщее — так ему казалось— молчание окружающих. Жизнь в Германии продолжалась так, как будто бы ничего не произошло: люди ели, пили, смеялись, ходили в театр, спокойно спали, а рядом почти на их глазах совершались невиданные преступления против человечности…