Сбитый ритм (СИ) - Филатова Майя. Страница 48

— Нет, говорю же, не с ними! Я правильный человек. А они… их изгнали и они решили жить здесь.

— Изгнать? Рассердить людей? — все глаза существа хищно сверкнули, — Пуара думать.

Голос замолчал. Существо закрыло человеческие глаза. Медленно-медленно, бочком, я начала отходить к стене. Глаза открылись.

— Избранная ждать. Пуара думать, — угрожающе проскрипела Пуара.

— Всё, всё, жду.

Существо снова закрыло глаза. Я уселась на стол. Мыслей в голове никаких. Лишь болит синяк на руке, где я сама себя ущипнула.

Голос в голове заговорил вновь.

— Духи говорить: Избранная есть правильный человек. Высший человек. Нельзя трогать яйца. Избранная нет неправильный люди. Пуара передать дар. Избранная уходить. Неправильные люди оставаться. Пауры насыщаться. Духи радоваться.

После этих слов, существо сложило руки на груди, и чуть свернуло пространство, явно залезая в «карман». На желтой, измятой ладони появился медальончик в виде паучка: золотая сфера размером с ноготь, восемь крохотных тонких лапок.

— Избранная брать. Время приходить, Избранная отдавать. Духи радоваться. Властитель помнить Паура. Пуара радоваться.

Вздохнув, я приняла подарок, который переполз с протянутой ладони на мою. Удивления это не вызвало: должно быть, оно убежало раньше. Вместе с человекоголовыми паурами, например. Передав «дар», существо попятилось ко всё ещё затянутой паутиной двери. Взяв нить, протянула её мне.

— Это вести. Избранная уходить. Духи хранить Избранная.

Нить привела к ужасающе узкому вентиляционному ходу, по которому я и выбралась на поверхность.

Очутившись, наконец, на свежем воздухе, я довольно долго приходила в себя — всё-таки идти, задевая обоими плечами стены, не по мне. Отдышавшись, с удовольствием вдохнула полной грудью свежий, солёный воздух. Боги… может, всё-таки глюк?

Я полезла в карман, вынула крохотную сферу на ножках. Медальончик мирно дремал, не делая попыток двигаться. Ну и монторп с ним. Приду, сделаю оценку, и если что — продам. А вот что делать с «урожаем» для Эвелин?

Развернув платок, я посмотрела на скукоженные чёрные шляпки. На дневном свету они больше всего напоминали старую змеиную кожу. Элви-Элви, что за дрянь ты вечно кладёшь в свои снадобья?

В памяти возникла волосатая полуморда, полурожа. На ней — двенадцать паучьих глаз и два человечьих.

Размахнувшись, я забросила свёрток с грибами в море.

Проклятый мир!

Аркан IV.ХОЗЯИН. Глава 17. Бесы

Кошмары приходили с самого первого дня, как попала в Мерран. Когда на меня надели Орры, сны стали красочнее, а после купания в источниках в Озёрном — реальней, хоть и реже. Теперь, на берегах Пенного залива, ночные видения участились. В тягучих солёных кошмарах, в самом сердце облепленных кишками катакомб, летающие человечьи головы с паучьими глазами пытались откусить от меня кусочек повкуснее, а я — отрезать у нападавших уши и носы.

Боги! Будь моя воля, и дня б не просыхала. Но столько пить не в человеческих силах — раз, и алкоголь оказался плохо совместим с веществами, которыми «травили» Орры — два. К тому же Эвелин продолжала игру «подсунь вместо настойки фруктовый отвар». Пришлось чаще заглядывать к Халнеру, который неизменно будил на самом «интересном» месте, успокаивал, и «усыплял» самым долгим и приятным способом из всех возможных. Как-то раз я спросила — бывают ли пауки-перерожденцы — ну, может, когда-то делали? На это Хал тяжело вздохнул, и долго жужжал про разницу между безвредными тикайрами и галлюциногенными виккерами, а в завершение посоветовал держаться подальше от любых руин.

Тем временем караван ускорился: Дарн решил во что бы то ни стало успеть на ярмарку Касания. Дав по паре представлений в самых крупных посёлках, пустил жуков во все тяжкие. Театр успел на заключительные дни празднеств, и в первую очередь потому, что ярмарка в Жемчужном длилась дольше установленного Солнечным законом срока.

Установленное в этом городе вообще соблюдали мало. Горячие источники, сады, пониженные налоги, куча молодёжи в трёх университетах — какие законы, какие правила? Жизнь бурлила, моментально превращая людей в ящериц в период гон, такие же самодовольные и глупые. Например, не смотря на обилие недорогих гостиниц, власти города приказали театру разбить лагерь из шатров, чтобы «соответствовать духу». Какому такому духу и почему именно так, лично я не понимала, но возражать, понятно дело, было бессмысленно.

И всё же самым необычным и страшным оказалась пища. Жемчужный считался столицей Лучшей Еды в Империи. Даже самое крохотное и замшелое едально-питейное заведение здесь именовало себя рестораном, и изощрялось, как могло. Особенно повара любили порошок из морского гада кютюка, фиолетового цвета и с запахом освежёванного трёхдневного трупа. Если пороком заправляли салат, куски овощей плавали в кислом ярко-рыжем соке, если рыбу, то в ней появлялась приторная горчинка, ну а мясо… мясо становилось похожим на — ха-ха! — протухшую рыбу. Неудивительно, что уже на вторые сутки я начала мечтать о скорейшем отъезде из рассадника кулинарной изысканности.

Увы, до отъезда явно было далеко. Дела шли неплохо. Дарн приказал выдавать артистам заработанные деньги раз в десять дней, а не в сорок, как обычно — то ли духом свободы проникся, то ли настоечка на щупальцах оказалась слишком крепкой. В итоге дисциплина резко упала. Артисты начали пропадать в кабаках и борделях, забывать слова, внезапно подменять друг друга.

И, конечно, спрос на мои «услуги» резко возрос.

Ещё в Порте-Западном мне объяснили, что Орры надо теребить постоянно, потому что они умеют самовосстанавливаться, и только Духи знают, с какими последствиями. Найти сведущих «коллег» по Сопротивлению стало жизненно важно. Однако, «коллеги», с которыми связался Трен, оказались скорее теоретиками, чем практиками.

В первый раз они вообще забыли, что надо кому-то что-то снимать. Во второй раз, у врача было слишком плохое настроение. На третий оказалось, что лекарь удавился, «пресытившись несправедливостью бытия». Несправедливостью! Жаль, Отто вовремя наступил мне на ногу, а то бы досточтимое собрание на месте узнало, что такое настоящая несправедливость! И пытки, про которые они так любили говорить.

Говорить они все были мастера. Ещё бы! Самый зажиточный город Империи, самые мягкие законы — идеальное место для свободолюбцев, ненавидящих «эту власть». Самые ярые ненавистники — образованные и очень обеспеченные люди, живущие либо на проценты от собственности, либо на семейные деньги, либо на доходы от тех, кого они якобы хотели защитить.

— Оглянитесь! Кругом несвобода! Вопиющая несвобода! Несвобода в обмен на сытую жизнь! — так любил говорить толстый мастер Гукари, держащий солидную долю в продаже сбруи для Перерожденцев, — и наш незначительный достаток, кажется чем-то большим потому, что народ привык жить бедно!

— Но, позвольте, разве можно называть просто несвободой откровенное порабощение собственных граждан? — взвивалась его всегдашняя оппонентка свет Амалия, сухощавая дама в огромных очках, соучредитель и летний настоятель университетского храма, — вот мой Торзик и тот против! Древние так не жили! Где тот Мерран, что ушёл с Катастрофой?…

И золотоглазый типс, этакий львёнок со стрекозиными крылышками, отчаянно махал хвостом, и пытался скинуть ошейник с огромным восьмигранным камнем, на каждой грани которого посверкивал Великий Апри.

— А всё потому, что все боятся! Кого боятся? От кого глаза прячут? От Инквизиции? За головы свои боимся, за семьи. Вот так и даём себя поработить, поработить, понимаете? А ведь самая большая ценность — это свобода! — с достоинством вклинивалось Ильраэ, напомаженное нечто неясного пола, потягивая запрещённую всеми законами настойку на виккерах.

И, проверив Молчальник — дорогущий, самой последней модели — собрание начинало разглагольствовать про преступную власть, что кроит законы под Высоких и мерит судьбы по доле Зрячей крови, про Инквизицию, что помогает уничтожать собственный народ, про Церковь, что превращает прихожан в быдло, равняющее преступников и инвалидов… про Перерожденцев, талантливых и чутких, и которых низвели до рабов, ах!