Продавец (СИ) - Романова Наталия. Страница 22

И, наверное, я слишком пьяная, потому что, ощущая напротив своего живота, через несколько слове трикотажа, очевидное возбуждение Егора, я не отодвигаюсь, а наоборот начинаю двигаться и тереться о него.

И, наверное, я слишком пьяная, когда мои руки взлетают вверх, поднимая край футболки продавца, и я сдергиваю её, а следом свою.

И, наверное, я слишком пьяная, когда одним движением руки расстегиваю на себе лифчик, который ненавижу в этот момент оттого, что моим соскам нужно соприкоснуться с грудью рядом, грудью, которая тяжело дышит, прерывисто.

И, наверное, я слишком пьяная, когда мои движения становятся хаотичными, и губы движутся вслед за руками, и мой пьяный вдох даже мне кажется слишком похотливым.

И, наверное, я слишком пьяная оттого, что не понимаю, что прямо сейчас он держит мои руки и сковывает движения, потому что мой разум затмила похоть, вожделение, возбуждение, влечение, яд…

— Василина, остановись, — слышу я.

Я слишком пьяна, чтобы остановиться.

Я слишком слаба, чтобы вывернуться из крепкого захвата рук, слишком сильных рук, которым так легко меня удержать.

— Василина, остановись… пожалуйста, Вася….

— Я хочу тебя, — может быть, моя откровенность возымеет эффект, но нет…

— Это не ты, это вино… остановись… пожалуйста…

Мои бедра слишком пьяны, чтобы останавливаться, и я все трусь и трусь…

И, наверное, я слишком пьяная, слишком желающая, слишком влюбленная, чтобы слышать «нет».

Слишком много выпила, и мой муж, мой фиктивный муж отказывает мне в моем законном праве, тогда как бывшей жене, бывшей, несмотря ни на что, он не может отказать…

И, наверное, я начинаю плакать, от сильного захвата.

И, наверное, я произношу всё это вслух.

И, наверное, когда руки отпускают меня, и Егор откидывается на подушку, шепча: «Боже, Василина, что ты делаешь…», я оказываюсь сверху, и, наверное, целую его чуть больше, чем жарко или сильно, или возможно, я даже кусаю его… шею, впадинку у ключицы, грудь.

И, наверное, я ввожу в себя горячее возбуждение Егора, и мне кажется, что миллиарды микрочастиц взрываются у меня в голове и животе, и мне трудно сообразить, что же случилось, но вскоре осознание того, что мы впервые делаем это без презерватива, озаряет меня, и, наверное, меня это не заботит.

Единственное, что заботит меня — это мое, ставшее навязчивой идеей, моим зудом, моим ужасом, желание, от которого надо избавиться, и я начинаю двигаться… быстро. Что странно, ведь никогда до этого я не любила эту позицию.

Пока я не оказываюсь на спине, и мою ногу, потом другую закидывают на мужские плечи, и я чувствую совсем другой темп, другое проникновение, другой угол, и мне навязывают этот темп, я смиряюсь с этим, потому что это лучше, чем ничего.

И, наверное, я слишком пьяная, чтобы выдержать прямой взгляд серых глаз, который не отрывается от моих глаз, в то время, как движения убивают своей ритмичной последовательностью, пока меня не начинает сначала трясти, и дрожь начинается с ног, которым непривычно находиться в таком положении, переходит на живот, поднимается к горлу, и я не задыхаюсь в каком-то жутком круговороте, кажется захлебываясь в собственном крике.

Следующее, что я вижу — это Егора между своих ног и следы на своем животе, по которым я вожу пальцем.

— Василина, тебе надо помыться…

— Не стану вставать…

— Я не уверен, что…

— Не сдвинусь с этого места, — говорю я и, наверное, я достаточно пьяна, чтобы осуществить это.

— Хорошо, — через несколько секунд идеальные пальцы рук достают салфетки, влажные и прохладные, чье воздействие на соприкосновение с моей кожей имеет странный эффект, потому что мои бедра начинают двигаться помимо моей воли, а губы издают странные звуки, когда я вижу затылок продавца между своих ног и… больше я уже ничего не вижу, наверное, я слишком пьяная… потому что после фейерверка и мушек в глазах я уснула.

Проснулась я от головной боли и от того, что хочется в туалет. Конечно, это более чем нормальное состояние после выпитой бутылки портвейна, во всяком случае, я себя в этом убеждаю, пока прикидываю, как мне аккуратней выбраться из-под продавца… чьи рука и нога лежат на мне, прочно впечатав меня в матрас.

Выбравшись, я отправилась в ванную комнату, по пути вспоминая, что вчера случилось, призывая богов амнезии быть милостивыми ко мне, чтобы или я все забыла к моменту, как выберусь из душа, или Егор все забыл. Стоя под теплой водой, я решила, что забыть у меня не получится, определенно, причиной тому — легкая тяжесть в животе и совсем не легкая в ногах… Остается надеяться на то, что продавец не будет помнить… или… я взрослая женщина и могу себе позволить случайный секс по пьяни… решаю я.

Это не лучшее объяснение того, что я набросилась на продавца, практически изнасиловала его… и любой суд примет состояние алкогольного опьянения как отягчающее обстоятельство, но, возможно, тот факт, что уже какое-то время у меня не было секса, а продавец в моей постели является прямой провокацией и также факт того, что он мой муж — будут считаться смягчающими вину обстоятельствами. Борясь с собственным чувством стыда, я вышла из ванной комнаты, надеясь, что Егор уже ушел, но удача в эти дни отвернулась от меня, что было совсем нехорошо, учитывая, что у нас суд через четыре часа… Егор стоял ко мне спиной, задумчиво глядя на чайник.

— Кофе будешь? — тихо произнес продавец.

Мои глаза пробежались по голой груди продавца и, клянусь, в этот момент кто-то или что-то ударило меня в живот.

Я не могла этого сделать!

Я даже не умела!

Это была не я! Даже будучи слишком пьяной, я не могла оставить внушительную цепочку засосов… самый багровый из которых был сверху…

В ужасе смотря на следы своего преступления, понимая, что теперь ни один суд мира не оправдает меня… и, господи, нам же идти на суд, а у него… такое…

Мой рот открывался и закрывался, пока засосы не слились в единую массу от моих слез…

— Что с тобой? — услышала я.

— Я не хотела…

— Что, Василина, ты меня пугаешь, — руки гладили меня по плечам, — Вася…

Все, что я смогла — махнуть в сторону зеркала, садясь на стул.

— Это ничего, — услышала я, — не будет видно под рубашкой, — и я даже вижу слабую улыбку.

— Прости меня… — я отвратительно себя чувствую от того, что случилось, от того, что заставила его заниматься с собой сексом и от этих следов на его груди.

Быстро вставая, Егор надел футболку.

— За что ты просишь прощения? — его горячие руки держат мои руки.

— Ты не помнишь? — может все же боги амнезии в этот раз на моей стороне…

Глядя на часы, а нам нельзя опаздывать… никак…

— Помню. Я помню, ты появилась в моем магазине в середине августа, в той же кофточке, в которой выходила замуж, — и я вижу улыбку. — У тебя было три гвоздика в правом ушке, красных, а на ногах туфли с крыльями на заднике… крылья подрагивали в такт твоих шагов… я думал, что ты заблудилась, такой растерянной ты казалась. Я помню, что каждый день цвет гвоздиков в твоих ушках менялся, и он не поддавался никакой логике или системе, потом я узнал, что ты надеваешь первые попавшиеся… Ты всегда была запыхавшаяся, и я гадал от чего…

В середине сентября ты забыла свой шелковый платок с алыми маками на прилавке и только тогда обратила на меня внимание… до того первого поцелуя я спрашивал твой паспорт шестьдесят восемь раз, шесть из которых, когда ты покупала молоко, два раза салат и презервативы, ребристые, те, что сейчас лежат в третьей коробке сверху… ты не любишь ребристые, это я тоже помню. Я отлично помню, что, заходя в магазин, ты флиртовала, — и он улыбается, искренне, — тааак отчаянно, я так же отчаянно хотел поцеловать тебя, потому что, когда ты о чем-то думаешь, ты высовываешь кончик языка… и этот розовый кончик сводил меня с ума даже сильней той блузки, прозрачной и сильней трусиков… тех самых, что были на тебе в наш первый раз, с крыльями на попке.

Я помню, что ты веришь в Пегасов… верила…. Я помню, что произошло вчера, и это не то, за что тебе должно быть стыдно или тебе нужно просить прощения. Мне следует его просить. Каждый день, изо дня в день… даже зная наперед, что ты не простишь меня.