Кардинал Ришелье и становление Франции - Леви Энтони. Страница 25

Хотя Ришелье имел крепкое телосложение, постоянное нервное напряжение порой доводило его до вспышек неистовства, которые он находил унизительными для себя. Периодически он страдал от мигреней и невралгии. Лихорадка, которую он подхватил в 1611 г., с 1621 г. время от времени начала проявляться снова. Его кожа продолжала покрываться язвами, и он страдал от жестокой геморроидальной боли, которая периодически не позволяла ему передвигаться иначе как лежа. Позже, приблизительно с 1632 г., его беспокоило затрудненное мочеиспускание, а еще два года спустя к его недугам добавились ревматизм и зубная боль. [112] Случались и периоды облегчения, но очень часто то, что казалось аскетическим высокомерием Ришелье, было следствием отказа подчиняться физической немощи и желания подавить ее внешние проявления. Он ел мало и преимущественно в одиночестве, хотя его официальный стол обычно накрывали на четырнадцать гостей, неизменно высокого ранга.

Ришелье специально ничего не делал для того, чтобы избежать репутации холодного и надменного человека или, наоборот, заслужить ее. Она была той ценой, которую ему пришлось платить за то, что он держал свои мысли при себе, заметал свои следы, стараясь, чтобы никакие личные документы, в том числе доносы осведомителей, не дошли до потомков, и стремился казаться скорее простым проводником, чем инициатором королевской политики. Его метод влиять на принятие политических решений заключался в частом представлении королю четких политических меморандумов, которые тот дополнял своими комментариями и возвращал обратно. Кроме того, Ришелье защищал себя, прячась за непривлекательным образом надменного лицемера.

Гранды видел в нем князя церкви и, по сути, главного министра государства, единственного поверенного короля в политических вопросах, отдаленного, непроницаемого, могущественного и безжалостного. В действительности же его выдающимися качествами были терпеливость, утонченность, самоконтроль, острое политическое видение, глубокая психологическая проницательность и очень твердая решимость добиться величия для короля, достойного положения для себя и славы для Франции.

Он старался избегать визитов официальных гостей, когда мог. Когда же этого не удавалось, он был олицетворением любезности, простоты и обаяния. Мы имеем десятки свидетельств — далее со стороны противников Ришелье, — говорящих о его вежливости, скромном поведении, благородстве, тактичности, обходительности и даже теплоте. Домочадцы любили его, и даже Таллеман, который терпеть не мог Ришелье, признает его верность друзьям, союзникам и слугам. Его подчиненные, со своей стороны, были безоговорочно преданы ему. Для него было важно, чтобы его аристократическое происхождение, церковный статус и положение первого министра в королевстве были очевидны для всех и признаны всеми, но его светский имидж тоже был маской, которую он при первой возможности снимал. [113]

К сожалению, трудно определить, какие из множества историй о поведении Ришелье правдивы, а какие — нет. Рассказ о том, как Ришелье однажды облачился в маскарадный костюм, для того чтобы позабавить Анну Австрийскую, — явно злонамеренная выдумка. Таллеман является нашим главным поставщиком анекдотов, но он всегда старался придать, пикантность скучным сплетням и часто — как в рассказе об окончательной отставке литературного секретаря Ришелье и его «мальчика на побегушках», Буаробера, — изображает правду в карикатурном виде. Буаробер, несомненно, пропустил известную парижскую проститутку и бывшую актрису на открытую репетицию пьесы «Мирам», проходившую в 1641 г. в одном из самых маленьких личных театров Ришелье в Пале-Кардинале, а та постаралась, чтобы ее присутствие заметил Гастон, который также явился без приглашения. На первый вечер вообще явились непрошеными многие дамы; они назвались именами, которые, как им было известно, есть в списке, и их рассадили по местам. Король в присутствии Гастона подшутил над Ришелье по поводу женщин, присутствовавших на репетиции, и Гастон сказал, что видел там даже актрису. Таллеман пишет, что Ришелье, по слухам, был в ярости. Таллеману нужно было просто представить Ришелье в смешном или даже нелепом виде, и поэтому он сообщает, что это герцогиня д’Эгийон настояла на отставке Буаробера, но из этого рассказа трудно понять, что именно произошло и была ли реакция Ришелье или его племянницы чрезмерной. [114]

К несчастью, Филипп де Шампень не писал портретов Ришелье, гуляющего по саду или гладящего кошек, которых тот очень любил, и мы вряд ли когда-нибудь узнаем, насколько он позволял себе расслабиться в компании близких друзей. Когда была такая возможность, он удалялся в свое сельское имение Рюэль, приблизительно в восьми километрах от Сен-Жермена. В 1633 г. он приобрел за 105 000 ливров замок и прилежащие к нему фермы, на одной из которых часто останавливался во время перестройки здания, а в 1635 г. за 216 000 ливров Ришелье купил все оставшиеся земли. Герцогиня д’Эгийон, которой он оставил эти владения и у которой Людовик XIV собирался купить их, утверждала, что Ришелье потратил 780 000 ливров на расширение замка и разбивку его знаменитых регулярных садов, по которым кардинал любил, беседуя, прогуливаться взад и вперед, в основном до и после обеда и ужина. [115] Он любил музыку и общество забавных людей, например Буаробера, который умел отвлечь его от серьезных дел, или общество равных, с которыми мог чувствовать себя непринужденно, — вроде нескольких пожилых священнослужителей. Он мог быть остроумным и радушным, оставаясь в то же время величественным, и, хотя порой злился, никогда не позволял себе неучтивости. Он не избегал хвастовства, но качеством, абсолютно чуждым его характеру, была вульгарность. Во всем, что он делал, чувствовался стиль.

Нет смысла цитировать выдвигаемые против него обвинения в любовных связях. Называют с десяток женщин, включая королеву, королеву-мать, Марион Делорм и мадам де Шеврез — вдову Люиня, брак с которым был для нее уже вторым. Дело не только в том, что совершенно невозможно представить, чтобы Ришелье, с его развитым чувством собственного достоинства, позволил себе сексуальные удовольствия после рукоположения, но также и в том, что не осталось никаких свидетельств, даже косвенных, которые могли бы подкрепить даже самые малейшие подозрения. А некоторые из приписываемых ему связей и вовсе невероятны. [116] Наиболее настойчиво мемуаристы и памфлетисты упоминают роман с Мари де Бражелон, женой Клода Бутийе, брата Себастьена. Конечно, с хронологической и географической точек зрения это могло иметь место, но на самом деле такого никогда не было.

Ришелье ввел Клода в окружение Марии Медичи и в 1628 г. возвел его в ранг государственного секретаря. В 1632 г. король назначил его суперинтендантом финансов. О сыне Бутийе, Леоне, графе де Шавиньи, ставшем позже министром и государственным секретарем, ходили слухи, что он — сын Ришелье и мадам де Бутийе. Но во времена, когда был зачат Леон, Себастьен очень многое делал для Ришелье, и связь между ним и женой Клода, в результате которой появился бы сын (чему нет никаких доказательств), потребовала бы совершенно невероятной степени секретности или же попустительства со стороны трех братьев Клода — Себастьена, Виктора и Дени. Можно быть твердо уверенным, что и это голословное утверждение — лишь еще один пример злонамеренных сплетен, предметом которых Ришелье был на протяжении всей своей карьеры.

Заявления об атеизме Ришелье также не следует принимать в расчет. Они свидетельствуют лишь о том, насколько дикие обвинения выдвигали против него и сколь сильна была приверженность сторонников правого крыла католицизма к антигугенотской идеологии, которая могла заставить их ради дискредитации Ришелье зайти в своих коллективных фантазиях так далеко. Меньше поводов для комментариев давало исполнение Ришелье его религиозных обязанностей, и мы имеем надежные подтверждения его благочестия из источников как внутри, так и за пределами домашнего круга. Он достаточно хорошо чувствовал щекотливость своего положения и испрашивал у папы позволения обсудить в Королевском совете необходимость вступления в войну, которая требует пролития крови, и он чуть ли не умолял папу внести изменение в его священнические обязанности (в котором недавно было отказано испанскому кардиналу), касавшееся ежедневного чтения бревиария. Это занятие отнимало у него не менее часа в день. Он старался не пропускать мессы, сам проводил службы по большим церковным праздникам и каждую неделю исповедовался и причащался. На Пасху он любил удаляться в монастырь.