Время повзрослеть - Аттенберг Джеми. Страница 16

— Очень жаль, — сказала моя коллега Нина. — Мне казалось, что он тебе действительно нравится.

— Очень жаль, — сказала моя мама. — Я хотела с ним познакомиться. Ты так давно не знакомила меня с парнем.

Через неделю зазвонил телефон, высветился неизвестный местный номер, и я молилась, чтобы это Мэттью звонил из какого-то таинственного места — сказать, что он скучает по мне и думает обо мне, тогда мне не пришлось бы звонить ему и говорить это самой. Но, к сожалению, звонили из его галереи, сообщить, что я могу забрать его картину, которую я купила на открытии. Забрав ее, я не повесила ее на стену, я же не дурочка. Нельзя забыть о ком-то, глядя на его произведение искусства каждый день. Я хранила ее, нераспакованную, в шкафу за зимней обувью. Однажды, когда я умру, кто-нибудь найдет эту спрятанную картину и удивится: как же был подавлен человек, написавший подобное.

Прошел месяц, и я осознала, что думаю о нем не очень часто, всего раз или два в день, прошли еще две недели, и я поняла: «О, я вспоминала его всего несколько раз», прошли еще две недели, и я ни разу не вспомнила о нем, а еще через неделю до меня дошло, что я думаю о нем постоянно, и, прежде чем я успела отговорить себя от этой идеи, я позвонила ему и пригласила встретиться по-дружески, выпить за мой счет, и он согласился.

Теперь мы периодически встречаемся. То, что мы трахались, висит в воздухе между нами, но мы не вернемся к этому. Лучше отказаться от желания, чем разрушить из-за него то, что есть. Я говорю ему, что он мой друг, и что я люблю его, и что он настоящий художник, и я обожаю его за то, что он делает, и ему не нужно хитрить, просто позволить мне оплатить счет, чтобы он мог поесть. Он спрашивает:

— Правда?

И я отвечаю ему:

— Да. Это пустяк. Я даже не вспомню об этом завтра. Ты ешь как птичка. Тебе следует есть больше. Давай я тебя покормлю. Кусай. Еще раз. Хороший мальчик.

Фелисия

Квартира в Чикаго, апрель 2002 года. Я была на побегушках у Фелисии, одного из самых известных преподавателей в нашей программе. Жила я в ее квартире в Логан-сквер-билдинг, которую она сама отремонтировала. Она взяла в библиотеке книгу о том, как улучшить свое жилье, прочла ее, а потом сделала все сама — прошпаклевала стены, поменяла электропроводку, положила плитку, просто потому, что это было необходимо. Она одевалась в черное: джинсы, футболки, иногда носила кружевные прозрачные вещи. У нее было прекрасное тело: мускулистое, сильное, загорелые руки и упругая попа, блестящие длинные светло-русые волосы, которые она иногда заплетала в косички. Она носила невероятные ювелирные украшения: настоящие бриллианты, золото, платину, большую часть которых унаследовала у состоятельной тети, не имевшей своих детей. Впрочем, Фелисия некоторое время работала ученицей ювелира, так что кое-какие из этих украшений сделала сама. На следующий год у нее были запланированы три персональные выставки, одна из них в Берлине, существовала договоренность об инсталляции в Бразилии, где ей предоставляли городскую площадь и свободу делать все, что ей захочется. Ничего из того, что она имела, не дал ей мужчина. Все, к чему она прикасалась, превращалось в нечто большее. Она создала себя с нуля. Мне было двадцать шесть, и я отрезала бы себе левую грудь ради того, чтобы быть ею.

Не только я была у нее на побегушках. Тем же занимался ее парень, который был младше Фелисии на двадцать лет. Джозайя сбежал из секты «Радуга» еще подростком — брутальный красавец, высокий, мускулистый, сварщик с удивительными руками. Его одежда, казалось, парила над его телом, едва прикасаясь к нему. Жесткие волосы, пухлые губы, армейские ботинки. Мои трусики становятся влажными даже сейчас, когда я о нем вспоминаю.

Фелисия все время кричала. Немцы были очень требовательными. Они охренели со своими требованиями и тоном. Нет, это не отпугивало ее, только беспокоило. Она ненавидела своих учеников: тоже требовательные, но по-другому, в отличие от немцев, они постоянно искали ее одобрения, нуждались в ее любви, в то время как им следовало сосредоточиться на своем творчестве. Потом прорвало трубу и отменили рейс. Беда не приходит одна. Я тут же забеспокоилась о том, как не стать излишне требовательным учеником. Хотела спросить, относит ли она меня к их числу. Я жаждала этого, как воды. Но вместо этого произнесла:

— Фелисия, позволь помочь тебе. Это же моя работа.

Я была ее помощницей в нескольких проектах, она выбрала меня из многих за ум и эффективность, за то, что я молодая, кокетливая, со мной можно хорошо провести время и выпить. Я безропотно шла за ней, куда бы она меня ни повела, и говорила ей, что она прекрасна, до того, как она меня об этом просила. Мы познакомились на вечеринке в сентябре, в начале учебного года. Сидя на продавленном диване, я наблюдала тем вечером за ней и за другой молодой женщиной, высокой большеглазой блондинкой, студенткой из Дании. Они сидели в углу, Фелисия положила руку ей на плечи. Студентка была пьяна и не очень понимала, что происходит. Она едва не упала и вся перепачкалась. Я встала с дивана, чтобы помочь ей. Вместе мы затолкали блондинку в такси.

— Ты, — произнесла подвыпившая Фелисия. — Мне нравишься ты.

Я. Позже я узнала, что датская студентка была бывшей девушкой Джозайи. Через месяц она вернулась туда, откуда приехала.

Я прогуливала занятия, стоило Фелисии только попросить. Мне даже в голову не приходило отказать ей. Работа в мастерской, чтение рекомендованной литературы, исправление ошибок — я не могла ни на чем сосредоточиться. Последние десять лет я рисовала бездумно. Четыре года провела в «Ла Гуардии», а после благодаря скромной стипендии поступила в Хантерский колледж. Работала официанткой, дышала дымом. Это единственное, чем я могла заниматься, кроме того, чтобы есть, пить и трахаться. Мужчины составляли мне компанию. А потом появилась эта женщина, предложившая провести с ней время. Она составила мне компанию.

Я жила на другом конце города и ненавидела свою соседку по комнате, двадцатидвухлетнюю богатенькую сучку из Виннетки, возомнившую себя бедной из-за того, что она жила с художницей. Это была ее квартира, купленная ее родителями, и она сдавала лишнюю комнату. У нее не было работы. Каждую неделю она ходила на маникюр. Она говорила «спс» вместо «спасибо», потому что провела год в Англии. Кроме того, у нее был любовник. Женатый юрист, один из друзей отца, он трахал ее и уходил, иногда до окончания ужина. Я ужинала, а они занимались сексом в соседней комнате. У него были дети.

«Это секрет, — легкомысленно говорила она мне. — Никому не рассказывай».

«Тебе не о чем волноваться», — отвечала ей я. Потому что мне плевать на твои секреты. Мне нет до них никакого дела, я думаю только о том, что хочу провести всю свою жизнь с Фелисией.

Одной ноябрьской ночью, когда мы с Фелисией приканчивали вторую бутылку вина, она спросила:

— Хочешь, я расскажу тебе секрет?

— Давай.

— Я думаю, что вы все бездарны. Мне просто нужны деньги, чтобы оплачивать счета.

— Не может быть. Ты ведь шутишь? Пожалуйста, скажи мне, что ты шутишь, Фелисия. — Я схватила ее за руку.

— Конечно, шучу, — сказала она. — Я просто тебя дразню.

Я стала интересоваться ее работой больше, чем своей. Ее проекты казались инновационными и важными. Мои картины — посредственными и незначительными. На самом деле так и было. У меня хорошее чувство юмора, есть способности, я чувствую цвета и знаю, как выбрать интересную тему, людей из реальной жизни, вещи, и до того, как я пошла в старшую школу, я была усидчива, но каждый день я задавала себе вопрос, достаточно ли я голодна. Быть художником — значит всю жизнь слышать «нет» и только изредка «да», дающее тебе надежду, которой хватает только на то, чтобы окончательно не сдаться. Я начала осознавать, что не хочу всю жизнь получать отказы. Хотя Фелисия никогда не принимала отказов. Она проталкивалась вперед и добивалась своего. Фелисия плевать хотела на твое «нет». Если я проведу с ней много времени, смогу ли я стать похожей на Фелисию? Я покрутила бокал с виски в руках, допила пиво, сделала заметки в блокноте и продолжила думать о Фелисии.