Время повзрослеть - Аттенберг Джеми. Страница 19

В церкви стоит жара. В центральной и в дальней, алтарной части храма работают огромные промышленные вентиляторы, установленные на стоящих рядами скамейках. Повсюду ветхие витражи с ликами Христа. Наконец я увидела маму в окружении толпы мужчин. После смерти отца это стало обычным явлением. Раньше она часто устраивала вечеринки с алкоголем и наркотиками. Они роились вокруг нее как пчелы: наверное, мне никогда до конца не понять почему. Вдова, разменявшая пятый десяток, с двумя детьми, без гроша за душой — завидная партия, ничего не скажешь. Но тем не менее все было именно так, и сейчас история повторялась, хотя действующие лица значительно прибавили в возрасте.

Эти же мужчины увивались и за мной, и уж здесь все было ясно. Печальная девочка-подросток с едва оформившейся грудью — легкая добыча для них. В моей памяти они остались какими-то расплывчатыми. Сейчас я не смогла бы сказать, что именно делал каждый из них. В общем-то, ничего особенного не происходило: я, девочка-подросток, возвращалась субботним вечером в квартиру, наполненную сигаретным дымом, джазовой музыкой и людьми. Где-то в глубине находилась моя мать; смеясь, она рассеянно махала мне рукой. Помню, как меня рывком усадили на колени и начали щекотать, помню ощущение затвердевшего мужского члена, упирающегося в меня сзади, — не в кожу, но в одежду, — помню, как мне приходилось выкручиваться. Мне все это не нравилось, я не хотела этого. «Посмотрела бы я, как они сейчас позволили бы себе такое», — подумала я и почувствовала поднимающуюся изнутри волну агрессии и готовность незамедлительно отразить физическое насилие. Дряхлые стариканы. Я бы их закопала.

— Андреа, я здесь! — позвала меня мама, и стайка мужчин тут же разлетелась в разные стороны.

Мы обнялись, и мне не захотелось ее отпускать, несмотря на то, что мой гневный настрой распространялся и на нее. Все-таки раньше мы виделись каждую субботу, а теперь, с тех пор как она переехала в Нью-Гэмпшир, встретились только раз. Я соскучилась. Как обычно, столько чувств одновременно.

Я поинтересовалась, как дела у Дэвида и Греты.

— О чем ты хочешь узнать? — спросила мама.

— Без понятия, — ответила я. Я была неплохо осведомлена об их жизни, но для сюрпризов всегда найдется место. — Они вообще счастливы? Хоть иногда?

— Нет, и не знаю, смогут ли смириться с этим.

— Прискорбно.

— Разумеется, ситуация непростая. И, хотя тебе этого еще не понять, брак сам по себе сложная штука, — изрекла мама и принялась сосредоточенно разглядывать мои волосы.

Да вы только посмотрите на эту женщину! Говорить такие гадости, будто это в порядке вещей, абсолютно не задумываясь, а потом делать вид, будто у меня с прической что-то не так.

— Мам, то, что я не забочусь о собственном замужестве, вовсе не означает, что я не понимаю, как это происходит у других людей.

— Стоит озаботиться, ты еще молода. — Мама снова занялась изучением кончиков моих волос. — Хотя и не настолько, чтобы обходиться без витаминов, — добавила она, и тут началась служба.

Вступительное слово взяла племянница покойной. Она любила Бетси. Они с Бетси ходили по музеям; Бетси привела ее на первый протестный митинг; Бетси каждый год вязала ей теплые свитера, чтоб та не мерзла; Бетси выступала в роли воспитательницы и всегда находилась где-то рядом, — кроме тех периодов, когда она путешествовала по свету (что, разумеется, не возбранялось). Бетси ведь никому не была матерью.

— Только в прошлом году она ездила в Китай, — сообщила мне мама. — С группой туристов-социалистов. Она была в восторге.

Затем выступал крепко сбитый мужчина, проворный, как белка, с руками-щупальцами и собранными в хвост волосами. На нем были джинсовая куртка и рубашка, тщательно застегнутая на все пуговицы и заправленная в брюки защитного цвета. В руке он сжимал листы бумаги.

— О господи, — сказала мама.

— Кто это?

— Корбин. Первый муж Бетси.

Мы выслушали речь о ЦРУ, тайных заговорах, коррупции, заказных убийствах, нескольких президентах, современном состоянии гражданской активности, шпионских технологиях, а также о том, с какой храбростью и настойчивостью Бетси помогала оратору раскрывать правду, которая раскрывается сейчас и будет раскрываться всегда. Корбин посоветовал публике смотреть по сторонам со всей осторожностью, пробудиться и быть начеку, а в заключение добавил, что другой такой Бетси уже не будет.

— Как увлекательно, — заметила я.

— Он всегда был больной на голову, — ответила мама. — Конечно, про ЦРУ все чистая правда, но он все равно не в своем уме.

С передней скамьи на другом конце зала на меня пристально смотрел мужчина в мятом льняном костюме, который был явно ему велик. Он был старше меня, с аккуратной козлиной бородкой и завязанными в хвост волосами цвета подгнившего лимона. Один из маминых дружков прошлых лет, участвовавший в ее вечеринках. «Плохой человек», — промелькнуло у меня в голове. Это все, что мне удалось вспомнить. Плохой человек.

На кафедру поднялся Морти — второй муж Бетси. Во время речи он не скрывал своих слез. «Слишком, слишком рано», — начал он, и по толпе прокатился одобрительный ропот. Она всегда была рядом, как никто другой. Развод с ней стал трагедией всей его жизни, а то, что они остались друзьями, — благословением.

«Хорошее начало», — подумала я. Затем Морти в красках описал три отдельных эпизода борьбы с раком, два из которых едва не стоили ему жизни, полное выздоровление после каждого, потерю отца, потом матери, финансовые передряги, которые, к счастью, разрешились как нельзя лучше. И все же его жизнь, по сути, была борьбой, а Бетси всегда находилась рядом, поддерживая его.

— Спасибо Господу за Бетси, — добавил он в завершение.

— Он забыл упомянуть, что перетрахал половину медсестер, ухаживавших за ним во время болезни, — заметила мама.

— В таком случае зачем вообще ему дали слово? — возмутилась я.

— А как думаешь, кто все эти годы оплачивал счета Бетси, пока она маршировала, протестовала и занималась волонтерской работой? Он выписывал чеки на огромные суммы, стоило ей только попросить.

Я проводила Морти взглядом. Он слегка оступился, спускаясь с подмостков, и несколько человек в переднем ряду с готовностью вскочили с места, чтобы помочь ему удержать равновесие.

— Морти — отвратительный тип, — сказала мама. — Но он свое заплатил.

Мужчина с передней скамьи продолжал смотреть на меня. Боже, сколько ему может быть сейчас: семьдесят? восемьдесят? И как же его звали… Филипп, Фредерик, Фостер, Феликс? Точно, Феликс. Да я тебя до смерти затрахаю, Феликс.

На этот раз за кафедрой оказалась седовласая женщина в очках по имени Дебора — третья супруга Бетси. На ней было ведьминское черное платье с россыпью черных блесток, она обладала выдающимся бюстом — так и хотелось на него забраться.

— Она ведет активную деятельность в своем храме и вне себя от ярости, что служба проводится не там, — шепотом сообщила мама. — Но Бетси любила именно эту церковь. Так или иначе, они уже давно расстались. Так что у нее нет никаких прав распоряжаться здесь.

Дебора прочла кадиш^[18]. По ее щекам текли слезы. Она завоевала публику. Я тоже прослезилась.

Бетси была замечательной. Она помогала с уборкой на следующий день после вечеринок, хотя сама в них практически никогда не участвовала. «Э, лучше дома посижу, — говаривала она. — Может, часок на вечеринке и интересно. А дальше — все то же самое».

По окончании школы и колледжа я получила в подарок от Бетси чеки на крупные суммы. Сколько себя помню, я была желанным гостем в ее доме на День благодарения. Казалось, она всегда что-то пекла, а потом подбрасывала коробочку с угощением к нам в дом. Волосы она заплетала в две седые косы, к ее округлому животу всегда было приятно прижаться, и от нее пахло травой, сандаловым деревом и сладкой сахарной корочкой.

Наконец настала очередь моей матери. Она выглядела великолепно — голубоглазая, с чуть седоватыми, коротко подстриженными волосами, стройная, глубокомысленная, сексуальная.