Вино веры (ЛП) - Кейн Рэйчел. Страница 8

— Пей, — шепнул Симон. Его голос был тенью, порывом ветра, шелестом листьев. — Пей, женщина, и живи. Живи вечно.

Не может быть. Это же не Симонова отравленная тьмой чаша — эта чаша святая, благословенная. Она наверняка не причинит никакого вреда.

Но проклятия, как и чудеса, были делом личным, и я не была уверена.

***

В доме было холодно, все огни прогорели дотла. Я сидела в серых лучах рассвета и слушала хаос на улице. Топот бегущих и далёкие крики. Дом был смертельно, мертвенно тих.

Я услышала его шаги во внутреннем дворике прежде, чем он вошёл — медленно, неуклюже спотыкаясь. Он отодвинул занавес в мою комнату и застыл в проёме, сжав ткань в напряженном добела кулаке.

— Я предал его, — прохрипел Иуда. — Они схватили его в саду. Я предал его.

Он рухнул на колени прямо на пороге, словно все силы разом покинули его. Я обняла его и начала нежно укачивать взад и вперед. Он весь дрожал, кожа стала серой и холодной на ощупь. Я укутала его своим одеялом и молча держала в своих объятьях, пока улица заполнялась шумом. Последователи Симона Мага могли ликовать. Бунт снаружи мог разгореться ещё до окончания дня. Я понятия не имела, куда подевались остатки Дюжины — сбежали, скорее всего, не дожидаясь сокрушительного предательства.

— Я просил тебя уйти, — устало сказал он. Я прижалась к его щеке своей и его горячие слёзы смочили мою кожу. — Они придут сюда. Они убьют тебя, если найдут.

— Он просил тебя об этом.

— Они не пощадят тебя.

— Он просил, чтобы ты предал его, — повторила я. В отличие от моей безмолвной холодной плоти его сердце билось сильными, отчаянными ударами кулаков по стене. — Ты не перенесёшь позора.

— Я люблю его, — ответил он, прижался лицом к моей шее и горько заплакал, как страдающий от боли ребенок. — Я никогда никого так не любил.

Я поцеловала его в лоб, так же нежно, как Учитель целовал меня. У меня не было слёз, только огромная дыра в сердце, где они появляются. «Отсюда расходятся все пути», сказал он. Но он не сказал о том, что некоторые пути будут такими короткими, или такими горькими.

Вдалеке прокричал петух.

— Пора, — шепнул Иуда. — Пора идти.

Я вышла с ним во внутренний двор. Он молча снял одежду, тщательно свернул её и положил на землю. Над его плечом поднималось солнце, сияющее как глаз Бога.

Я стояла на коленях на жестких камнях, и солнце жгло меня, пока я смотрела, как он повис на дереве и серебряные монеты рассыпались у его ног словно мерцающий упавший нимб. Он не произнёс ни слова, ни молитвы.

В пепле моего сердца не осталось молитв — только зияющая, болезненная тишина. Я взяла одну монету, всего одну, в память о нём.

О, Иуда, любовь моя.

***

— Она уже обречена, — сказал мне Симон. Был ли он действительно здесь, или мои собственные страхи и сомнения приняли его форму? Видела ли она его? Сестра Эме не отрывала глаз от чаши, от экстаза, что она столь любила и потеряла, который мерцал тьмой в его глубинах. Он просто предлагал то, в чём мы нуждались сильнее всего, разумеется. Что мы больше всего хотели получить. — Если ты спасёшь её сейчас, просто будет следующий раз, и следующий. Она не плотник из Галилеи, Иоанна. Люди не могут перенести столько высокого, не замарав его грязью. В конечном счете, она всё равно падёт.

— Она сильнее, чем ты думаешь, — шепнула я. Тварь иссушило всё мои силы, оставив лишь горе и боль. — Сильнее, чем была я.

— Ты всего лишь хотела жить, — улыбнулся он, обходя её по дуге. Его сандалии не оставляли следов на влажной траве. — Её гордыня гораздо сильнее. Она считает, что сможет подтащить весь мир к небесам, если заполучит достаточно большую сеть, чтобы зацепить его.

Как ни странно, но я скучала по нему — скучала по небрежной жестокости его улыбки, по изящному презрению во взгляде, когда он смотрел на меня. Наверное, я нуждалась во врагах, чтобы чувствовать себя живой. И он был моим врагом, моим последним и самым истинным врагом, более близким, чем любой друг или любовник.

Улыбка Симона стала просто убийственной.

— Ты выбираете плохих компаньонов, — продолжал он. — Людей без чести и совести. Таких бесчестных, что их имена становятся проклятиями. Скажи-ка мне, простил ли уже мир твоего Иуду?

Он как никто умел выбрать моё больное место, моё самое сокровенное, спрятанное в самый дальний угол воспоминание. Не имело значения, проклинал ли на самом деле Иуду мир, или хотя бы Учитель. Сам Иуда не мог простить себя.

Сестра Эме поднесла чашу к губам. В голове пронеслись тысячи воспоминаний о ней: хорошие, плохие, мгновения гордыни и высокомерия, моменты любви и доброты. Она была сильной, но он был искушенным. Это могло её уничтожить.

Все мы попались в ловушку своих собственных самых тяжких грехов. Иуда, неспособный простить. Эме, слишком гордая, чтобы признать свою веру неполной. Я…

Я, слишком эгоистичная, чтобы умереть. Как сказал Учитель тем вечером, когда я сидела так близко к нему? Не мне отнимать твою жизнь. Нет.

Я украла свою жизнь. Только я могла её отдать.

Все эти годы я искала исцеления, полагая, что заслуживаю второго шанса на смертную жизнь. Все эти годы, и я так и не выучила свой урок.

Теперь моя гордыня давила на неё. Я знала, что исцелит нас, если только у меня хватит смелости.

Он знал, что не хватит.

Я знала, что не хватит.

— Моя, — довольно выдохнул Симон, когда чаша коснулась губ сестры Эме.

Я вскочила на ноги и выхватила у неё чашу. Эме уставилась на меня: глаза тусклые, изо рта капает красным. У меня не осталось времени для размышлений.

Я нашла тот камень, который отколол кусочек с края моей чаши, моего спасения, моего бесценного чуда.

И изо всех сил ударила по нему чашей.

Звук бьющейся глины затерялся в крике сестры Эме и моём собственном удушливом хрипе. Три осколка. Края резали мои пальцы, как сталь. Я била их снова и снова, смешивая свою кровь с красной глиной.

Когда я закончила, от моей мечты осталась лишь пыль.

В наступившей тишине захныкала и осела на колени сестра Эме.

Симон Маг за моей спиной произнёс:

— Ни за что бы не подумал, что у тебя хватит на это смелости. Добро пожаловать в конец своего пути, Иоанна.

Мир был пустым и тихим. Рассвет окрасил небо в красный. Я почувствовала облегчение в груди, как будто там начала распрямляться некая очень давно сжатая пружина.

— Ты же знаешь, что не спасла её, — продолжил Симон. Он говорил издалека, становясь одной из исчезающих теней. — Она не сможет продолжать.

— Я знаю, — ответила я. Так тихо вокруг. Из моих израненных рук лился непрерывный рубиновый поток. Лилась моя украденная жизнь.

— Мы обе не сможем, Симон. В этом суть.

Когда я оглянулась, он уже исчез. Поскольку силы мои иссякли вместе с кровью, я свернулась калачиком на мягкой траве. Роса слезинками омыла мою щёку.

В первые солнце согрело меня, не обжигая.

Чья-то рука погладила мою щеку, и я открыла сонные глаза, чтобы увидеть лицо Иуды и его милую, добрую улыбку.

— Пора домой, — сказал он. Я села и посмотрела на спящую неподалёку сестру Эме. — С ней всё будет хорошо. Пора домой.

Ещё один человек стоял надо мной, протягивая руку. Лучистые глаза, полные улыбки — больше ни капли грусти.

— Учитель, — сказала я, когда его пальцы накрыли мои. — Я рада вернуться домой.

От автора

Эме Семпл МакФерсон существовала на самом деле, хотя я несомненно, позволила себе некоторые вольности с её персонажем. Она начала проповедовать в начале 1900-ых и быстро превратилась в общенациональное явление, буквально взорвав своей харизмой палаточные лагеря по всей стране. Её миссия привела к основанию Четырёхугольной Баптистской церкви, которая существует и по сей день.

В 1927 году сестра Эме исчезла почти на месяц и была позже найдена блуждающей в одиночестве. Она настаивала, что была похищена ради выкупа, но смогла сбежать от похитителей. Ходили слухи, что она сбегала с любовником, но несмотря на несколько организованных расследований, ничего подобного не подтвердилось. Однако суд общественного мнения признал её виновной, и это оказалось достаточно.