Ведьма - Зарубина Дарья. Страница 68

Агата дождалась, как стихнут шаги. Поднялась и направилась следом.

— Девка где? Та, что из Бялого? — грозно спросила у стоящего в дверях слуги.

— На кухне, знать, госпожа, — неловко переминаясь с ноги на ногу, ответил тот. — У нас, ежели кто с дороги, князь велит сперва кормить.

— Не знаешь, а отвечаешь, — напустилась Агата, вымещая на бедняге накипевшую злость. — Да и какой спрос с тебя, дурака, когда ты ровно стоять не умеешь. Ко мне девку проводи… как поест.

Ядзя была не чета чернским увальням, явилась тотчас. Бухнулась в ноги и тихо запричитала, как рада видеть дорогую княгиню-матушку. Агата подняла, погладила по русой голове.

— Что приехала, Ядзенка? — спросила она.

Глаза девушки блеснули слезами. Ядзя скривила губы, стараясь удержаться от рыданий.

— Проведать вас господин Якуб послали, да весточку передать, что все в Бялом тихо да мирно. Чтобы вы, матушка, не беспокоились.

— Знаю я это «мирно», — отмахнулась Агата. — Князь-батюшка девок щиплет да упивается, а Кубусь небось и из дому не выходит.

При упоминании о наследнике Бялого Ядзя опустила голову, коса с синей лентой соскользнула с плеча на грудь. Агата взяла в руки косу, коснулась пальцами дорогой ленты.

— Что, со двора согнал? — спросила она так тихо, что удивительно было, как служанка услышала. Та залилась краской. Кивнула. Слезка, крупная, чистая, сорвалась с кончика курносого носа девушки и разбилась об пол рядом с башмачками княгини.

— Говорила я, надо было с собой тебя взять, — утешила Агата. — И там толку не вышло, и здесь была бы полезней. Хотя с твоим-то языком… Ты ведь, Ядвига, языком, что помелом, машешь. Тут, под боком у нашего сокола, радуги ему в печень, тем, кто болтает, живется худо. Но верю, Ядзя, что сама Землица-заступница тебя ко мне послала. Только нынче о тебе вспоминала. Знать, услышала родимица мои мольбы. А значит, и таиться от тебя не буду. Эльжбета Казимировна, госпожа твоя, занемогла, да так сильно, что не знаю, проснется ли.

Ядзя прижала руку к губам, недоуменно посмотрела на строгое, потемневшее, но спокойное лицо грозной хозяйки Бялого.

— От тоски по своему дальнегатчинцу едва жизни не лишилась. Бежать думает. Потому нам с тобой, Ядзя, смотреть нужно денно и нощно, чтобы ласточка наша дурного не сделала. А иначе — одна радуга ведает, что случиться может. Хотел Владислав добром Бялое получить. А если добром не выйдет? Могут ли Казимеж с чаркой да перстеньком или Кубусь с платком своим да без самой завалящей ведьмачьей силы против него выстоять. Если станет князь мстить за нерожденного наследника — и Бялое возьмет, и жизни наши.

— Зачем ему Бялое? — подала голос Ядзя. — Вон, в Черне у него как хорошо. И богатый город, и красивый. Нешто ему еще нужно?

Агата замолчала. Уж не поверять же болтушке Ядвиге всего: сомнений, догадок, страхов. Знать, давняя злоба у князя Влада на бяломястовского господина. И Казимеж о том проговаривался, да не рассказал всего. А раз Казимеж не нашел чем прихвастнуть, значит, скверное было дело. И за это скверное Владислав теперь спрашивает.

— Вот что, Ядзя, — наконец пробормотала княгиня, — не нам с тобой в мысли Черного Влада лезть. Это он в наших мыслях читает, как в открытой книге. Не болтай да не выдумывай, чего не знаешь. А вот если услышишь что или увидишь, тотчас мне говори. Будешь при Эльжбете день и ночь. Не как прислуга — как подруга, советчица. Обе вы молодые, обе красавицы, обе по любимому тоскуете…

При этих словах Ядзя потупилась, захлопала ресницами, сдерживая слезы, но Агата словно не заметила ее грусти, продолжила:

— …скорее друг друга поймете. Развлекай, песни пой, сказки сказывай, шейте, гуляйте, в храм ходите, только чтобы поменьше наша голубка задумывалась. А если вдруг окажется где-то поблизости Тадеуш, все, что хочешь, делай, костьми ляг, а его к Эльке не пускай.

Глава 64

— А если бежать задумает?

— Не убежит, — ответил Влад, облокотившись на подоконник и глядя, как старик семенит через площадь к княжескому крыльцу. — Останется, Коньо. Ради жалованья хорошего, крыши над головой, места при сильном господине — останется. Старый прохвост думает, что, когда распахнется топь, успеет утечь. Но у меня на сторожевых к западу ребята крепкие, рот закроют, чтоб не колдовал, удержат. А уж как топь зацепит — сама потащит. А старик мне поблизости нужен, чтоб утром кликнул — к вечеру привезли. Не все он мне о вечоркинской ведьме рассказал. Кто-то, Коньо, мысли его от меня загораживает. Сильный. Может, и сама Агнешка эта постаралась. Только кажется, что знакомый кто-то, колдовство крепкое, ничего не скажешь, но все чувствую, словно след знакомой силы в мыслях у нашего старого проходимца.

Коньо залопотал что-то о высших магах, о силе Влада, против которой только безумец пойдет… Но Владислав не слушал. Оглянулся через плечо на Игора, безмолвно нависшего над раскрытой на столе книгой. Солнце било в окно, заставляя масляно поблескивать росписи на стенах. Потому Влад и вызвал к себе Конрада и Игора сюда, наверх, в башню, а не в подвал. В подвале были колбы, травы, тянуло кровью с ледника. А здесь дышалось привольно и легко. В высокие окна лился солнечный свет, ярче которого не создать никакой волшебной силой, хоть тысячи шаров зажги. И Влад подставлял лицо этому свету, чувствуя, как лучи касаются мягкими пальцами складок между бровями.

Мама любила здесь сидеть. Вышивала у окна, а рядом девушка раскладывала для нее драгоценные шелковые нитки. Мама была из беляничей, и узоры у нее выходили нездешние, чужие. Птицы не чернские — волшебные птицы, какие только в густых белянских лесах водятся. И песни такие же.

А они сидели подле нее и слушали — мальчик и юноша. Она звала их по-своему: Владик и Казимир. Не был тогда этот желтоволосый юноша ни князем, ни даже наследником. Наследовал Бялое старший брат Казимежа — Желек. Желеслав Бяломястовский. А Казика отправил отец в Черну, и в те времена богатую, сильную. Отправил учиться уму-разуму, смотреть, как знающие люди землю свою блюдут, княжение справляют, народ в мире и благоденствии сохраняют.

А Казимеж все больше проводил время не с князем Радомиром, а с наследником Владеком. Не гнушался детскими забавами. Сколько окрестных полей проскакали они бок о бок, без седла, одетые, как простые горожане. Сколько выстругивал ему друг Казик деревянных мечей и стрел, подставлял себя под первые робкие детские еще заклятья, валялся в пыли, уча княжича борьбе, посмеивался над стариком Годзимежем, воспитателем чернского наследника, над старым магом Мечиславом, первым и последним его учителем.

И в ту страшную ночь искал Владислав своего друга, звал, перепачканный кровью, родителей, просил о помощи. Но Казимеж был уж на полпути в родное Бялое…

Владислав тряхнул головой, отгоняя непрошеные воспоминания. Тридцать лет назад это было. Уж теперь он в отцовский возраст вошел, не к лицу припоминать детские страхи. Нынешний Казимеж — не тот юноша. Не осталось в глазах заплывающего жиром пьяницы и потаскуна ни единой искры. Может, вина его извела, может, нрав скотский, только былое отмщено. Оборвалась леска, что была у Влада на тестя, — а значит, нет того больше среди живых. И вспоминать о нем более незачем.

— Это все тещенька, ведьма, — подумал Владислав, разминая ладони, что будто сами собой сжимались в кулаки. — Мертвец, говорит… Не болит у мертвецов сердце.

Владислав о мертвецах ходячих много знал. По молодости, как силу пробовал, делал таких. Десяток или два сделал. Да только толку от них как от слуг не было. Тычутся, бродят, а сделать что — беда одна. В бою от мертвецов тоже пользы мало. Отповеди за них нет — вот маги и рвут силовыми в клочки. Только слизь да шматки тухлого мяса. Потому и забросил это дело князь. С живыми сподручней. Живые и за страх, и за совесть хорошо служат.

Конрад — за страх. И старик этот, Болюсь, ежели понадобится, тоже за страх горы свернет. А вот Игор — за совесть.