Ведьма - Зарубина Дарья. Страница 70

Дрожащий свет свечей щедро лился на лицо Катаржины и спину Илария, скрывая от чернобровой вдовы страшное лицо мануса, плотно сжатые губы. Каська улыбнулась, обвила ногами, шептала на ухо нежные слова.

Но перед глазами мануса метался рыжеватый локон, глядели из темноты полные слез серые глаза. Иларий отцепил от плеча ловкие женские пальцы, отвернулся от настойчивых ласк и со всей злости ударил холеной рукой в стойку кровати.

«Ветрова девка, лисичка-вертихвостка, радуга ей в печень! — Бессильный гнев, чем-то похожий на тоску, душил мануса. — Заговорила, заморочила, верно, пока бредил. Опоила. Чем дальше, тем хуже. А может, мертвый Юрек куражится, вдовушке погулять не дает. Не приняла его, душегуба, Землица, вот и ходит как тень, у изголовья стоит».

Иларий сел на край кровати, свесил голову, сцепил руки в замок — до того хотелось ударить блудливую Каську, вышвырнуть за порог да велеть не ворачиваться.

— Что ты, свет мой, сердце мое? — жарко зашептала Катаржина. — Устал, намаялся, а тут я со своими ласками. Не тревожься. Я ведь не за тем… Я увидеться только, с тобой побыть… Хоть ночку… Хоть часок. Уж больно тяжко дома, с приживалками да девками. Думаю, пойду, повидаюсь с моим соколиком, может, про убийцу Юркиного мне Илаженька весточку припас…

Иларий рывком поднялся с кровати, брезгливо скинул с плеч рубашку, которой мгновение назад касались Каськины руки. Гадко стало, тошно, душно.

— Или ты скрываешь от меня что? — забеспокоилась Катаржина. — Знаешь, кто Юрека убил?

— Может, и знаю, — прошептал Иларий, глядя в темноту за окном, где ветер трепал верхушки берез. Если не приглядываться, смотреть только вперед — так и не видно, что крутом дворы. Кажется, вот-вот выйдешь из перелеска в поле. А там смелому дорога во все стороны.

— Скажи, Илажи, — вскинулась Каська. — Землицей-матушкой и всеми ее сыновьями прошу, скажи!

Хотелось Иларию сказать. Покончить разом со всем тем, что мучило душу. С самой первой встречи с лесной травницей жил он как в дыму. Куда подевался веселый княжеский любимец? Боль, злость и вина, такая тяжелая, что шею гнет, всего и осталось в нем. И захотелось сбросить с шеи проклятущий камень, рассказать Каське про мужа ее, окаянного мучителя, про предателя Казимежа, про безумие молодого князя.

— А может… — Катаржина не желала ждать ответа. — Может, ты уберечь меня хочешь? Думаешь, он это?

— Кто? — устало переспросил манус.

— Князь Чернский, — прошипела Каська. — Владислав Радомирович, чтоб ему пусто было.

— Помолчала бы ты, Катаржина, пока не накликала, — огрызнулся Иларий. — Не зови князя на порог. Сам придет, поздно будет.

— Значит, и верно он, — прикрыла рот Каська, ужасаясь своим мыслям. — Или кто из его слуг. Говорят, они все покойники и князю служат за то, что он их у Землицы-матушки из рук отнял да от тления своей силой спас…

Рука Илария грубо сдернула Катаржину за косу на пол, другая закрыла женщине рот.

— Пошла вон! — не в силах сдерживать ярость, зашипел в испуганные черные глаза вдовушки манус. — И не смей трепать. Люди навозу набросают, а ты и рада языком перемешивать, небова тварь.

Так и не поняв, чем вызвала гнев, Каська попятилась к порогу, выскользнула за дверь и бросилась прочь, еще больше прежнего уверенная в своей догадке.

— Ведь он мог, — прошептал сам себе Иларий, — мог Влад Чернский такое сделать. По силам ему. А значит…

Глава 66

…сделал. Потому что силе высшего мага никто и ничто противиться не может. А если к этой силище волю и ум добавить, и сама мать-Земля отступится.

Владислав поднял на вытянутой руке склянку, над которой покачивалось, как дымка, маленькое, с грошик, радужное око. Жилы вздулись на руке князя — казалось, и такое крошечное, смертельное семицветное зеркальце по капле выбирает из него жизнь. Влад размахнулся, бросил склянку о стену, око развернулось — из монетки в блюдце. Выгнулось, словно наполняясь искристым соком, потянулось к Чернскому государю, который невольно сделал шаг вперед. Но зов радуги будто не испугал князя, он поднял со стола еще одну склянку и с размаху бросил в разбухающий глаз топи. Плеснуло по полу зеленоватое варево, запахло травой и гнилью. Око заколебалось, покрылось сетью белых трещинок. Осколки брызнули так, что Владислав невольно заслонил рукавом глаза.

— Видел, Игор?! — весело воскликнул он.

Великан застыл в дверях, словно не решался приблизиться. Могло показаться, что испугался мерцающего глазка топи. Но не таков был закраец Игор — его единственного нисколько не пугали хозяйские опыты. Другое что-то было на душе у верного Игора. Владислав, оглушенный удачей, не сразу заметил странного поведения слуги.

— Что случилось? С княгиней что? — спросил он, забыв о склянках. — Как знал, что лжет о чем-то змея Агата! Нет у меня на Эльку петли, а из-за заклятья, что я на ребенка набросил, и в мыслях ничего не разглядишь. Сам со своей же силой не справлюсь, — невесело усмехнулся Влад. — Но с наследником все в порядке. Почувствовал бы я, если б кто сумел ему повредить. С собой что-то княгиня пыталась сделать?

Игор покачал головой.

— Про княгиню не знаю. Бабьи дела — не моего ума дело. Может, и не лжет вам теща — не даются наследники легко. Видел только что вашу супружницу с той служанкой, что недавно из Бялого приехала, Ядвигой. Повела госпожу в цветник гулять. Княгиня бледна мне показалась, так она из Бялого мяста, там все хозяйское семейство словно молоком полито, кроме тещи вашей. А что бы ее мысли не прочесть — уж она про дочку все знает.

— Себе дороже, Игор. Склочная баба. Все жду, что устанет да домой отправится — мужу хребет грызть. Ладно. Будет время — гляну на Эльку повнимательнее. И правда, не учудила бы чего. Да только ты все о главном молчишь. Вижу, что весть принес недобрую.

— Казимежа Бяломястовского земля прибрала.

— Знаю, — отмахнулся Владислав. — Почувствовал. Что еще?

— Якуб Белый плат гостей зовет. На отцову тризну. Да в свидетели, что земля родная его примет. Ехать надо, Владек.

Владислав недобро усмехнулся. Представил, как обрадуется Конрад — хорошо готовят в доме бяломястовских господ, свадьба ли, тризна, без особенной разницы. Да только самому хозяину Черны в Бялом делать нечего. Навидался, наслушался — пока сватался к Эльжбете да уговаривался с ее батюшкой. Нет теперь в Бялом мясте ничего для Чернского Владислава — ни выгоды, ни памяти, ни мести. Умер Казик. А Якуб Бялый — пусть как хочет, так живет, пока не выйдет возраст наследнику Черны. Признают его и Черна, и Бялое, а пока пусть калека получит свой десяток лет — показать, на что способен. А не справится, не выдюжит бессильный ноши княжеской — Владислав всегда успеет подхватить.

— Мне-то к чему ехать? У меня здесь дел полно. Вон, тещеньке скажу — может, отвяжется, уберется восвояси. А я свое от Бялого мяста все получил. Покамест…

— А если не примет земля Якуба? Должен рядом быть наследник по крови, а коли наследника пока нет — его отец. Заявить свои права на удел, наместника поставить.

— Лихо ты кроишь, Игор. Тебе бы былины сказывать — вон какие страсти выдумываешь. С чего это земле Якуба не принять — сын он князя Казимежа. В том сомнений нет никаких. Земля кровь господ всегда разберет и признает.

Владислав погасил огненные сферы под потолком подвала, на стене еще виднелся едва приметный след лопнувшей радуги. Чернец улыбнулся, вспомнив, чего наконец достиг. Не хотелось омрачать радости открытия разговорами о Бялом и его хозяевах. Но Игор был прав — даже если признает земля Якуба, опасность есть, что захочет кто-то из соседей взять в свою руку изломанного топью бяломястовича. Станут вертеть таким господином, как младенчик кукурузной куколкой, отщипывать от Казикова удела — этак наследнику Владислава останется от Бялого клочок вокруг священного камня — не шире платка, если за услуги или от страха станет Якуб землю отцову раздаривать. Верно говорит Игор — надо напомнить, не Якубу, так его гостям-псам, под чью руку перейдет Бялое, когда приберет Якуба Землица.