Ведьма - Зарубина Дарья. Страница 69

Великан склонился над книгой, длинные белые патлы касались страниц.

— Неужто и вправду Бяла? — прошептал он, взглянул на князя в недоумении. — Говорили, уж не родятся больше. Может, врет старик? Устроиться потеплее хочет, вот и водит нас за нос?

Игор нахмурился, но князь только усмехнулся в ответ на опасения:

— У нашего батюшки Болеслава поджилки ходуном, а ты его в обмане подозреваешь, — утешил Игора хозяин. — Хоть и занавесил кто-то его мысли, а все-таки я высший маг. Увидел кое-что. Не лгал нам старик. Сама ему ведьма сказала, что сила ее не берет. Так что, Игор, может статься, Бяла пожаловала.

Князь замолчал, указал глазами на двери. Игор закрыл книгу и сунул под плащ. Конрад торопливо подошел к створке и распахнул ее как раз в тот миг, когда слуга, робея, потянулся к медному кольцу. Из-за плеча холопа выглядывал плешивый словник Болюсь.

— Заходи, батюшка, — велел князь.

Старик засеменил к нему, кланяясь, и попытался припасть к господской ручке. Владислав стряхнул с руки липкие губы словника, отошел от окна.

— Ты давече службу тебе найти просил, — сказал он сухо. — Службы в Черне всем хватит. Потому нашел я тебе местечко при сторожевой башне.

— Батюшка-князь, Владислав Радомирович… — Старик замотал головой, в ужасе пятясь. — Так там же топь… Радуга…

— Третьего дня закрыли, — ответил Влад. — Скоро не откроется. А жалованье я положу такое, что уж не нужно тебе будет в почтенные твои годы в рваном шатре на ярмарках да базарах девкам зубы заговаривать. У тебя, старик, на Конрада петелька словничья есть, потому в Черне тебя не оставлю, не обессудь. Но посылаю недалече. При башне в Яснинках будешь. Полдня пути, если конь хороший. И жди — позову. Раз уж ты говоришь, что вечоркинская девка на двор ко мне должна пожаловать, пригодишься, чтоб ее распознать, пока беды не наделала. А коли еще видение о ней у тебя будет, сам приходи или голубя пошли. Игор!

Князь обернулся, указал кивком великану на старика:

— Выдай-ка нашему дядюшке гербы да свиток к Яхиму, чтоб принял у себя в хозяйстве дорогого гостя.

— Как звать тебя, батюшка? — отозвался Игор, кивнув хозяину.

— Словник Болеслав, — трясясь всем тело, ответил старик, пока великан обходил его кругом, прикидывая на глаз, какую одежду приказать подать для нового башенного сторожа, — из Моховиц.

— Далеконько ты забрел от родных Моховиц, — усмехнулся Влад, видя, как словник опасливо оглядывается на сурового великана. — Там ведь и до Закрайних гор недалеко, да, Игор?

— Недалеко, — сумел трясущимися губами выдавить из себя словник.

— И с братьями да соплеменниками нашего Игора небось приходилось встречаться.

Великан сделался пасмурнее тучи, но князь подошел, легко коснулся его плеча.

— Знать, потому, как ни глянешь ты на моего товарища, так у тебя кадык ходуном ходит да колени подкашиваются, — продолжил князь.

— Уж кто встречался с закрайцами, не забудет, — прошептал Болюсь, — голова запамятует, так коленки напомнят.

— Так вот… — И голос князя из спокойного, веселого стал сухим и властным. — Забудь. И коленкам растолкуй. Игор хоть и закраец по рождению, с братьями своими давно связи оборвал. Теперь он чернский житель и первый мой помощник, а потому — увижу еще раз, паскудная твоя плешь, что ты на него с таким страхом смотришь…

— Владек… — начал было Игор, вступаясь за старика.

— Увижу еще раз, что ты по трусости друга моего и слугу позоришь, — продолжил Влад и внезапно замолчал, позволяя словнику самому придумать себе кару. — Теперь иди, отныне Игор между мной и тобой будет. И все, что хочешь ты мне сказать, ему сказывай. Все, что пожелаешь мне передать, только ему в руки доверяй. Понял… батюшка?

Глава 65

Осознание беды медленно приходит. Сперва постоит в дверях страшная мыслишка, вертя, как кошка, черным хвостом. Потом нырнет в голову, и уж не выживешь ее оттуда.

Никто не ведает, разве ветер один, что в голове у безумца делается. А в том, что безумен молодой князь, Иларий уж и не сомневался. Словно бы раскололась душа у Якуба — до полудня ходил он сам собой, дворне чубы драл, с главами городских родов в разговоры пускался — только глаза из-под белого платка блестели. А как переваливало солнце за полден, словно бы кто подменял молодого бяломястовского хозяина. Запирался Якуб в своем крыле, и ладно если плакал да молился, а то принимался кричать, об стены биться, да так, что весь платок в крови.

Того двору было не видно. Тому один свидетель был, верный Илажка.

Иларий устало потер глаза, прислушался, как за стеной бьется и надрывно плачет Якуб. Присел к столу, зажег еще одну свечу. При свете-то оно сподручней. А то из-за стенаний княжеских и у самого на сердце темно, все кажется, что тени из углов тянут к нему руки, что мертвый Казимеж стоит за окном в ночи и смотрит на него с укором и немой просьбой спасти наследника.

Спасти? Ценой собственной шкуры? Не много ли просишь, князь Казимеж?

Иларий поводил руками, разгоняя искры, резко отворил дверь и сбросил заклятье туда, где вжался в стену обезумевший Якуб. Тот осел, затих, свернулся возле сундука на выскобленных досках, уставился остановившимся взглядом в темноту.

Иларий поднял его на руки, баюкая как младенца, отнес на кровать. Укрыл одеялом.

Уж теперь проспит Якуб до самого рассвета. Встанет здоровым и до полудня о смерти отцовой и не вспомнит. А потом… Потом сила Илажкина восстановится, и на новое заклятье хватит.

Такую рану платком не скроешь. Не думал Иларий, что так выйдет. Думал лишь о том, как от себя беду отвести. И сейчас только тем и держался — страхом. Потому как если дознается кто, что от его руки князь бяломястовский погиб, — запытают, в темнице сгноят, сожгут живьем в срубе, живого в землю зароют по грудь, в лицо станут плевать да горящие тряпки бросать. Знал Иларий, как в Бялом суд вершат. Уж лучше как в Черне — голову на Страстную стену. Поэтому как подступала совесть, как начинала точить за безумие Якуба, вспоминал манус костровище с дымящимися костями. Вставали перед глазами тучные тюремные крысы, что станут глодать его прикованные ноги…

Что говорить, свое дороже. Тем более скоро уж и заклятий будет достаточно, чтобы перестал молодой князь по вечерам биться и плакать. Хоть и манус Иларий, а не словник, но дело свое знает. Может, кто посильнее справился бы не в пример скорей, но выбирать не приходится. Зато выздоровевший князь уж никуда от Илажки не денется.

Манус потер руки, силясь прогнать онемение и холод.

Отчего-то опять всплыла в мыслях лесная травница. Будь рядом Агнешка, знала бы, что делать. Нашла бы травки для измученного тела, нашла бы слова для раненого сердца. С ней будто бы и силы было больше. Казалось бы, мертвячка, песья кость — возьми да брось, а под сердцем как заноза засела. Увидеть бы ее сейчас, сорваться в лесной домик, забрать девчонку сюда, в Бялое. Чернец уж, верно, и забыл про нее, раз свое получил. Только Якуба надолго одного не оставишь. Выболтает молодой князь в бреду, что батюшку к Землице отправил, такое начнется — радуг не сосчитаешь.

Иларий подошел к окну, развязал тесьму на вороте, подставил обнаженную грудь холодному ночному ветру. Подумал, не кликнуть ли девку. Что-то давило в груди, жгло. Может, и полегчало бы от мягкого женского тела, от теплого чужого дыхания. И темнота не обступала бы так страшно.

Словно услышал кто его невысказанные мольбы: из темноты появились руки, обхватили понурую голову мануса, белые пальчики запутались в черных кудрях.

— Иларий, — прошептала Катаржина, приникая к нему всем телом, — истосковалась я.

Иларий резко обернулся, в синих глазах мелькнула тревога.

— Не серчай, — льнула Каська. — Меня Юлитка через кухню пустила. Кроме нее, и не видел никто. А мне в пустом доме так тошно, хоть в петлю. Ты и не заходишь, вся постель выстыла.

Иларий так и не ответил ей. Молча, без тени привета или прежней улыбки сгреб в охапку, поволок к кровати, не то уронил, не то бросил, сминая сарафан, разрывая неверными пальцами рубашку.