Тыя-онона (СИ) - Кормашов Александр. Страница 11

Сейчас этой двери нет. Она заложена кирпичом, стена оштукатурена и покрашена, и даже узбек-охранник, который охраняет местную среднеазиатскую собственность вот уже тридцать лет, клянётся, что этой двери никогда не было. Была. За ней начиналась деревянная лестница на второй этаж, а прямо под лестницей находился хлев. Там твой вологодский земляк, дядя Витя из Великого Устюга, откармливал поросят. И это было несложно, потому что его жена работала посудомойкой в грузинском ресторане и каждую ночь приносила оттуда ведро остатков еды.

Жену свою дядя Витя звал "мордвой". Тебе всегда было сложно понять, то ли это прозвище, то ли обозначение этнической принадлежности. Ты и сейчас теряешься, писать это слово с маленькой буквы или с большой, в кавычках или без. Лучше, наверное, с большой и без кавычек. Насколько сам дядя Витя был мал и сух, тщедушен и сморчковат, настолько его жена была просто кровь с молоком. И даже более кровь, чем молоко. Высокая, пышная и грудастая, она была вся красная от природы. В ней было столько крови, что та, казалось, удерживалась в бурдюке её тела только тонкой плёночкой эпидермиса. Дядя Витя почему-то считал, что мордва вся такая, особенно, когда ему рассказали, что это племя жили на Москве-реке ещё задолго до славян. Данный факт дядя Витя осознал совершенно по-своему, относя к мордве уже всех подряд москвичей, без разбора, кроме нас, естественно, вологжан.

Впрочем, Мордвой дядя Витя называл свою жену исключительно выпивши, или практически всегда, поскольку грузины из грузинского ресторана хранили у дяди Вити свою грузинскую чачу. Чачу они привозили в двадцатилитровых автомобильных канистрах, и дядя Витя торжественно прятал их в подпол. Люк в подпол находился прямо рядом с лестницей, под которой находился хлев для поросят, и как только этот люк  открывался, из-под лестницы сразу начинало пахнуть поросятами, а так не пахло совсем.  Этот физический феномен ты исследовал много раз, потому что всегда невольно принюхивался, приходя с улицы.

Дядя Витя помог тебе устроиться дворником на Чистопрудный бульвар, и он же на первых порах сдавал тебе комнату - за тридцать рублей, пока у Ларисы из соседнего подъезда не освободилась комнатка подешевле, за двадцать. Двадцать рублей - это было совершенно шикарно, всего лишь половина стипендии.

Ларису дядя Витя всегда уважал как женщину и не любил, когда жена его, Мордва,  называла эту женщину проституткой. Лариса, впрочем, не обижалась. Она сама говорила, что всю жизнь проработала проституткой и даже несколько гордилась тем, что пришла в эту замечательную профессию ещё при Хрущева. Она всегда имела дружественные связи с милицией, а, может, и с КГБ. Однако сейчас из милиции к ней заглядывал только бывший участковый Семчук, которого дядя Витя звал "Сяу-мяу-чук", гнусавя и растягивая рот, как китаец. Семчук не походил на китайца. Но сильно походил на одного советского актёра, больше известного в народе как "Руки-крюки Морда-ящиком", игравшего в кино уголовников, чем и любил озадачивать редких ночных прохожих на Покровке. Семчук давно был на пенсии, но от прежней работы у него сохранился знаменитый, по его рассказам, наган, доставшийся как трофей от каких-то не менее знаменитых бандитов. Этим наганом он как-то предложил убить дяди-витиного поросёнка, чтобы тот сильно не визжал. Вообще-то свиней всегда резала Мордва, да тут её положили в больницу, и надолго. К несчастью, это случилось в те дни, когда у дяди Вити закончилась его грузинская чача. Денег тоже не было. Поэтому он решил попродавать мясо.

Сам дядя Витя никогда не резал свиней. Он сам до ужаса боялся поросячьего визга, из-за которого потом ещё сильней напивался, а потом ещё целый год переживал: "А ты помнишь, как он виж-жал? П-поросёнок!" - и сало ему не лезло в рот. Когда его жена уже лежала в больницу, он почему-то сначала позвал тебя и вручил тебе нож-косарь размером с мачете, мол, давай, резани, у тебя получится. Увы, твой опыт убийств ограничивался только дюжиной уток, одним зайцем, умершим от разрыва сердца, и ещё одним лосем, застреленным за компанию. Поэтому дядя Витя в конце концов согласился принять помощь от бывшего участкового Семчука.

Семчук почему-то явился без своего знаменитого нагана, но зато с одним-единственным патроном от пистолета Макарова. Сперва они с дядей Витей очень долго спорили, что делать с патроном без пистолета, а потом Семчук куда-то ушёл и вскоре явился с длинным-предлинным антикварным ружьём, к счастью, достаточно современным, чтобы заряжаться не с дула. Ружьё значительно упрощало задачу, беда была только в том, что в хлеву поросёнок с ружьём не желали выстраиваться в одну линию, там попросту не хватало места, а стрелять нужно было всё же в лоб и при закрытых дверях. Они опять очень долго спорили, то с ружьём, а то с поросёнком, и несколько раз выскакивали из хлева на улицу подышать свежим воздухом, чем распространяли на всю Покровку исторический запах навоза. Они ещё ругались и спорили, когда ты просто поднял одну из ступеней на лестнице и предложил им выстрелить сверху. Те обрадовались, поблагодарили тебя, и в конце концов, поросёнок пал. А с ним и все двести килограмм жира, мяса, кишок, не считая расколовшейся головы, перекрученного хвоста и четырёх неровно отрубленных голяшек.

Ты им не помогал, нет. К счастью, к этому времени ты уже не снимал комнату у дяди Вити, а обустраивал свой быт у Ларисы. Вход в её комнаты был с другого подъезда, который, к счастью, сохранился и до сегодняшнего дня. Но там сейчас, разумеется, офис. Всё это место раньше проходило под кодовым наименованием "Малина на Покровке". Его не стоило  путать с "Богемой на Самотёке", принадлежавшей художникам-дворникам. В "Малине" больше жили непризнанные поэты, писатели и те из студентов, для которых литература была, как минимум, профильным предметом. В плане же обустройства жизни никакой большой разницы между "Малиной" и "Богемой" не существовало.

Как это часто бывало в Москве, нижний этаж здесь тоже был отдан под всякие конторы, которым в то время не было счёта (как и видимой пользы), а под жильё отдавался , второй, с очень низкими потолками. В твоей комнате были те же самые один метр девяносто сантиметров, так что лампочка висела ровно на уровне носа. Из-за этого на полу имелось вечное пятно пыли, потому что лампочку приходилось обходить по кругу. Такие круги были на полу в каждой комнате, где жили одинокие студенты и даже, кажется, в той, где один жил один женатый студент. Пыль и потолки везде были связаны намертво. В коридоре, петлявшем по всему второму этажу, верней, даже не петлявшем, а бросавшемся резкими уступами то право, то влево, то на ступеньку вверх, то на две вниз, хорошо был заметен след, оставляемый человечьими волосами (или шапками) на некогда белой потолочной бумаге. Эта прометённая полоса постепенно сильно истончалась, как, например, истончается, разделяясь на ветви, ствол генеалогического древа по мере приближения к современности. В плане генеалогии ты был самый современнейший жилец, поскольку твоя комнатка была самой дальней.

В последнее время Лариса усиленно избавлялась от нашего брата студента, поскольку к власти пришёл Андропов, а он наводил порядок и требовал, что студенты с пропискою в общежитии в этом самом своём общежитии и жили. А это было неинтересно. В Москве ты жил уже в разных местах, согбенно передвигаясь по ней с рюкзаком на спине, с гитарой в одной руке и пишущей машинкой в другой. Сам по себе рюкзак был лёгкий, там в нём только постельное белье, кое-то из одежды да несколько самых необходимых учебников. Тяжёлыми была пара восьмикилограммовых гантелей, которые, ты дал себе клятву, ты непременно должен поднимать хотя бы раз в день, но о которых забывал в тот же час, как перебирался на новое место. Точно так же ты редко играл на гитаре и редко печатал на пишущей машинке. Лебедь, рак и щука не могут разрывать человека лучше, чем эти три предмета, купленные ещё на первом курсе, без которых, тебе казалось, нормальному студенту существовать невозможно.