Тыя-онона (СИ) - Кормашов Александр. Страница 9

В тот первый раз, когда ты пришёл к ней на дополнительные занятия, ты только и успел, что вдохнуть запах её волос. Она сидела за своим письменным столом, проверяла стопку тетрадей, ты сидел за столом девушки-физрука, пытаясь расставить по правильным местам неправильные английские глаголы, когда она неожиданно рассмеялась, проверяя чью-то работу, а ты подошёл, нагнулся над её плечом и... Но тут в пришёл учитель физики Алексей Артемьевич Волнухин. Он с маху плюхнулся на скрипучую железную койку девушки-физрука и стал вяло раздёргивать на шее узел галстука. Тебе пришлось уйти.

Второй раз случился под Новый год. И это не были занятия. Это был почти Новый год, вечер 30 декабря, воскресенье. Накануне Александра Анатольевна заболела, ты этого не знал. Думал, она улетела домой, в Вологду, к родителям, а о том, что она в селе, узнал уже только поздно вечером. В тот день как раз прилетела твоя сестра. Она прилетела из Ленинграда и привезла полную сетку апельсинов. Ты никогда не видел столько апельсинов за один раз, потому что обычно их давали по одной шутке (один апельсин обязательно входил в пакет подарка на Новый год, вместе с яблоком, шоколадкой и конфетами), а тут же перед тобой была целая сетка апельсинов, и ты забрал чуть ли не половину. Ты натолкал их в карманы и за ворот пальто и бежал  с ними по улице, по морозу, придерживая их на груди, как будто ты женщина, и у тебя грудь пятого размера, и она на бегу трясётся.

Возможно, Александра Анатольевна решила, что звонит Волнухин, потому что не спросила "кто там?" а сразу распахнула дверь. Никак не ожидая увидеть тебя, она застыла в прихожей, босая, в длинной ночной рубашке, синей, но уже поблёкшей, застиранной, с кружевами, слегка оторвавшимися по краю, там висели белые нитки. Нос у Александры Анатольевны был распухший и красный, глаза тоже красные и слезились, волосы непривычно растрепанные. Тебе даже трудно вспомнить, сопровождали ли эту сцену какие-либо слова - с твоей или с её стороны. Кажется, она только ойкнула и убежала в свою комнату, стуча пятками по крашеным доскам пола. Ты закрыл дверь и прошёл туда же, на ходу расстёгивая пальто, и тут апельсины неудержимо посыпались из тебя, заскакали, запрыгали по всему полу...

Потом ты сидел перед ней на полу, чистил для неё апельсины и подавал ей ровные сухие дольки. Опять трудно вспомнить, говорили ли вы о чём-нибудь или нет, естественно, говорили, но это не имело значения. К тому же общение с её стороны было затруднённым, она задыхалась от соплей, поминутно вытаскивая из-под подушки носовой платок и заталкивая его обратно. Дышать, говорить и есть апельсины у неё одновременно не получалось.

- Ну, тебе пора, - потом всё-таки сказала она.

- Да, - сказал ты и встал. Подходя к двери, ты вдруг увидел возле косяка выключатель, посмотрел на него, как-то совершенно непроизвольно выкинул руку, выключил свет, потом так же совершенно непроизвольно разделся и залез к ней под одеяло.

Кровать была узкой, казённой, с кусачей панцирной сеткой, прикреплённой к холодной железной боковой перекладине, которую не прикрывал матрац, и на этой перекладине ты с минуту балансировал голым боком, одеяла на тебя тоже не хватало. Был момент, когда она могла тебя вытолкнуть, уронить на пол, однако, к твоему счастью, это одновременно был момент первого соприкосновения тел, после которого ситуация стала необратимой.

Глядя на тебя откуда-то снизу, издалека, из района твоей грудины, она изумлённо и как-то строго, как в классе, называла тебя по фамилии, ты же наваливался на неё всё сильней и сильней, глубоко вдавливая в сетку, и целовал её лоб и макушку, и больше всего макушку, потому что она находилась прямо под губами, и ты тоже без конца повторял и тоже, как в классе: "Оксана-Аната! Оксана-Аната!" Так длилось довольно долго. Так длилось неимоверно долго, прежде чем ей удалось хоть как-то тебя укротить и направить. Затем было много соплей и ещё больше смеха, и соплей именно из-за смеха, а ты был потный и красный - красный от стыда, оттого что не сразу мог угадать куда надо, и потный от внезапной непредсказуемой боли, и от желания нарываться на эту боль ещё и ещё, до конца, до предела.

Никто не бывает хорош в первый раз. Ты тоже наверняка не был. Однако потом, свалившись в глубину сетки сам и умостив голову Александры Анатольевны у себя на плече и саму её положив на боковую перекладину у стены, ты был абсолютно уверен, что ты молодец. Ты так был уверен в себе, что будь под рукой сигареты, ты бы закурил. Спокойствие и никакого стыда.

- Слушай, а ты не оденешься? Ты меня не стесняешься? - спросила она, когда ты голый пошёл на кухню, чтобы окунуть в холодную воду своё горячее, липкое, никак не желающее опускаться. Почему-то ты не стеснялся. Она была твоей женщиной. Детство кончилось.

Когда ты под утро уходил, она сначала осторожно выглянула на лестничную клетку (напротив была дверь квартиры директора, а в ней дверной глазок), потом выпустила тебя) и только потом прошептала: "Больше никогда!" Ты кивнул. Она не сказала: "Только никому!" Даже не заикнулась о том. Да ты сам удивился бы, если заикнулась. Потому что даже подумать об этом было бы нарушением вашего тайного союза. Наверное, ещё того, который внезапно заключился меж вами на том самом уроке, когда она назвала тебя "практически готовым студентом".

На следующий день она немного выздоровела. На следующий день был Новый год. В районном Доме культуре праздновалась главная ёлка района. Школьников туда не пускали, однако не десятиклассников же. Александра Анатольевна ненадолго пришла на ёлку, поскольку существовала традиция. Для всех более-менее заметных людей на селе во главе с партийно-хозяйственным активом существовала традиция в Новый год отмечаться на главной ёлке района. Власть проводила смотр. Если бы кто-то в те дни захотел написать пьесу типа "Ревизора", лучшего места для разыгрывания начальной сцены невозможно было придумать.

Твоя учительница пришла вместе с учителем физики Волнухиным. Нос у неё был ещё припухшим, но припудренным и от этого не таким красным. Совсем не таким, как у физика, правда, на улице был мороз. Она была очень незнакомо причёсана и пришла в незнакомом для тебя платье, длинном, сильно приталенном, красном, и ещё в красных туфлях на высоком каблуке. Она была не только не такой, какой обычно вела уроки, но и вообще чужой, иностранной, и не зря твой друг толкнул тебя в бок: "Ты глянь, и Оксана тут. Слышь, а это точно она? Угор-реть!" Ты смотрел на неё и не мог поверить, что всего чуть больше суток назад она стояла в дверях, босыми ногами на холодном полу, в ночной рубашке, застиранной и поблёкшей, с оторванными по краю кружевами, а на голове у неё громоздилось каштановое воронье гнездо.

Ты к ней не подходил. И не собирался. В лучшем случае мог бы с маской равнодушия на лице пройти мимо и демонстративно поздороваться, как это делал, например, с директором школы или завучем. Но это было бы детство. Вы просто пару раз встретились глазами, и этого хватило вполне. Тот, кто думает, что этого было мало, должен просто себе представить, что он находится в церкви и вдруг встречается глазами с богом. Не с иконой, а с глазами того, о ком понимаешь, что вот он и есть бог. С тех пор ты всегда любил новогодние ёлки. С тех пор ты всегда приходил на ёлку, как в храм.

Те зимние каникулы тянулись очень долго. После Нового года Александра Анатольевна всё-таки улетела в Вологду, и ты боялся, что она останется болеть дома. И что уже не вернется. И тогда тебе самому придётся лететь к ней в Вологду и жениться на ней уже там. Все эти дни ты так много представлял, как после каникул она входит в класс, здоровается, садится напротив тебя за учительский стол, что перегорел. Поэтому всё получилось до заурядности естественно. И это ещё, наверное, потому что вы оба не были артистами. При этом она всегда оставалась педагогом. Сказав один раз "больше никогда", она в самом деле каким-то образом донесла до тебя, что ты, действительно, должен смириться с этим "никогда". Как минимум, на полгода. И ты смирился. Ты даже научился смотреть на себя немного со стороны. Ведь как бы ни взрывался твой верхний мозг, который в голове, и как бы ни горел нижний, которым ты думал больше, нельзя всё же было игнорировать тот факт, что та предновогодняя ночь была просто результатом стечения обстоятельств. Такой случай мог быть только раз в жизни, и ты был рад, что его не упустил.