Когда цветет полынь - Марат Муллакаев. Страница 11
родители, как он жил, что стало с его близкими. Строжайшее табу! Маленький
человек, попавший в сиротское учреждение, превращался в казенного, напрочь
забывшего прошлую жизнь. Или почти забывшего. Когда меня привезли в детский
дом, воспитанники находились в школе. Дежурная воспитательница завела меня в
комнату и оставила одного. Такая тоска взяла, сижу, реву.Услышав плач, зашла
девочка старших классов. Она взяла бумагу,карандаш и начала на листке рисовать
маленьких человечков. Я перестал плакать. Тогда она, показывая на рисунок,
сказала:
– Смотри, сколько здесь детей. Много. Если ты будешь слабым, они тебя
растопчут. Постоянно будут обижать. Забудь, что у тебя были родные: мать, отец,
бабушка,дедушка.Никогда не рассказывайо них. Никому. Чем скорееты
забудешь о них, тем легче будет тебе жить в детском доме. Понял?
Конечно, я не сразу осмыслил, что хотела сказать эта не по годам мудрая девочка.
Понадобились месяцы, пока на горьком опыте не усвоил ее урок выживания в
сиротской среде.
11
Повесть
Теперь же, слушая моих друзей, я недоумевал, зачем вспоминать то, что приносит
боль и унижение? Даже вдалеке я не мог выйти за рамки неписаных законов
детского дома.
– Что было потом? – спросил Данис, подавая разгоревшемуся костру дрова.
Мой друг не испытывал тех противоречивых чувств, что я. Теперь он хотел знать
о прошлой жизни своей подруги все больше и больше.
– Вскоре ее уволили с работы и велели освободить квартиру. Она заселилась к нам с
бабушкой. Потом решили уехать в Уфу, на свою родину. Купили дом на окраине
города. Мама продолжала пить. Однажды зимой ее нашли соседи у себя в сарае
мертвой. Замерзла, не дойдя до дома всего десять метров… Потом мы жили с
бабушкой, пока и она не умерла… В десять лет осталась одна. Так я очутилась в
детском доме.
Думал, что Зухра сейчас заплачет, но она не проронила ни слезинки. Где-то
далеко-далеко залаяла собака, ей ответила другая, и снова наступила тишина.
– Бабушка у меня была очень добрая и порядочная, – продолжила Зухра через минуту. –
Умирая, все сокрушалась, что меня не с кем оставить. Но когда она навсегда закрыла
глаза, нашлись десятки родственников. Перед днем отправки меня в детский дом они
прибежали и начали делить наши вещи. Я сидела на подоконнике и закрывала уши,
чтобы не слышать, как они ругаются между собой, будто дворняжки. Очень бранили
бабушку, что она перед смертью оформила дом на меня и передала документы властям,
чтобы я потом, когда вырасту, могла вернуть его обратно. «Ведь обманут сироту власти,
отберут дом, – плакалась какая-та женщина и добавляла: –Оставила бы мне, у меня сын
скоро женится. Зачем отдавать свое государству? Видать, к концу жизни старушка совсем
тронулась». К вечеру в доме ничего уже не осталось, унесли все, даже мои игрушки и
одежду. Когда одна родственница начала засовывать в мешок мои пальто и ботинки, я не
выдержала, напомнила ей, что это мои вещи. Она, ничуть не смутившись, заявила, что
мне в детском доме дадут новую одежду, а эти пригодятся ее дочери. Но самое
интересное – никто из них не пригласил меня переночевать у себя! Сегодня я бы их так
турнула, не пустила бы даже на порог. Мерзкие людишки. Вот почему бабушка говорила,
что у нее нет родственников. Она их знала. Ночь я провела одна в пустом доме, сидя на
полу, пока утром не подошла женщина, инспектор из отдела образования.
– Твой отец тебя искал? – спросил Данис осторожно.
– Он не мог меня искать. Бабушка рассказывала, что он умер в тюрьме, не дожив всего
четыре месяца до смерти Сталина.
– За что же его в тюрьму? Он же был генералом! – удивился я.
– Не знаю. Бабушку тоже мучил этот вопрос. Даже писала его жене, но получила в ответ
бранное письмо. Бабушка, со слов моей мамы, предполагала, что кто-то из близких к отцу
людей написал донос, может статься, его жена…
Зухра встала, стряхнула с платья траву, постояла, глядя на звезды, и вдруг каким-то
чужим, решительным голосом выдохнула:
– Ни за что не вернусь в этот мерзкий детский дом! Ни за что! Хватит унижений!
Поеду куда угодно, но не вернусь!
Как только стало известно, что нам некуда