Когда цветет полынь - Марат Муллакаев. Страница 8

траву, сделали лежанки. О! Какое же это было наслаждение – после казенных коек,

пахнущих мочой и клопами матрасов впервые упасть на мягкуюлуговую постель!

На небе начали зажигаться звезды. Стихли крики птиц, уступая место соловью у

реки. Подул теплый, влажный ветерок. Мы, словно пьяные от свободы и сытости,

лежали на сене, высунув головы из шалаша, зачарованно смотрели на звездное

небо. А оно было сказочно красивым! На черном его бархате мелькали большие и

маленькие звезды, вспыхивали на мгновенье падающие на землю осколки метеоритов.

– Вот бы улететь, как Гагарин, в космос! – воскликнул я, зажигаясь, как эти далекие

звезды. – Сесть бы на космический корабль и перенестись на далекую планету…

– Где нет директора и воспитателей, – засмеялась Зухра. Потом повернула голову в

сторону Даниса и добавила шаловливо: – И отсутствует школа… Не то он останется

еще на один год в восьмом классе.

– Не-е-е, не останусь, – возразил Данис вполне серьезным тоном. – Я тебя ждал,

чтобы вместе уехать… Кстати, ты ведь тоже, кажется, сидела два года в одном классе.

– Когда меня привезли в детский дом, я сильно болела и не хотела жить, не то, чтобы

учиться. Так что это не считается, понял, двоечник?

– Понял, понял, – засмеялся Данис, – не надо меня щипать. Я тебя ждал…

Он достал из кармана бычок и начал чиркать спичкой, ворча недовольно: «Вот,

зараза, не зажигается, отсырела, что ли?» Сломав две спички, он обратился ко мне:

«Малыш, посмотри, может, твои сухие?». Я уже собрался было изобразить из себя

8

Повесть

обиженного за «Малыша» и в отместку ответить отрицательно, но вмешалась Зухра.

Она забрала из рук парня коробку и чиркнула спичкой.

Пока Данис курил, я обдумывал ход, как ему ответить тем же «камнем», который он

бросил в меня. Хотя в этой детдомовской кличке ничего обидного не было. Ведь

каждый воспитанник имел кроме имени и прозвище. Кого-то обзывали Ослом, кого-

то Сорокой, а одного из мальчишек – Мужиком. Даниса же звали Чердаком. Был у нас

и свой Гиммлер. Обычно фашистские прозвища давали тем, у кого отцы вернулись

из плена. До третьего класса меня обзывали «Уткой» за болтливость. Привык и не

обижался. Я и впрямь был говорливым, всегда кому-то что-то рассказывал, спорил и

из-за этого постоянно имел с кем-то конфликт. «Малышом» первый раз обозвал

меня бывший завуч. Он тоже пробыл у нас недолго. Однажды поссорился с

директором, когда в пионерской комнате отмечали День Победы. Врезал ему

между глаз и отчалил по-тихому. Он и нарек меня этим прозвищем во время

утреннего построения. Я ростом не вышел, мои сверстники были уже чуть ли не на

голову выше меня. Во время построений по группам я всегда уныло стоял

замыкающим. И вот впервые появился этот завуч, огляделся иобратился ко мне:

– Ты, малыш, как тут оказался? Заблудился? Топай в свою группу, к маленьким…

Все засмеялись, а после, будто договорились, сначала пацаны, а затем и

девчонки начали обзывать меня «Малышом». Я обижался, не желал быть таковым,

хотел быть большим и сильным. Раза двапришлось даже подраться, доказывая

свою правоту, но ничего уже сделать не смог. Прозвище прилепилось ко мне как

репей. Потом привык.

Данис все еще пытался, обжигая губы и пальцы, выжать из окурка последнее. Мне

стало жаль парня. Я встал, медленно достал из мешочка портсигар, а из него пачку

папирос и протянул ему со словами: «На, не мучайся, обожжешь губы и не

сможешь целоваться!». Камнем не стал кидаться, а вот немножечко уколоть его за живое

попытался.

– Откуда? – обрадовался Данис, соскакивая с лежанки, и, не обращая никакого

внимания на мой язвительный тон, прижал меня к груди. – Спасибо тебе!