Медведь и соловей (ЛП) - Арден Кэтрин. Страница 17

Ей удавалось, почти семь лет прошло в мире. Если Вася и слышала голова среди ветра или видела лица среди листьев, она их игнорировала. Почти все. Вазила стал исключением.

Он был простым существом. Как и все домашние существа, он появился, когда построили конюшню, и ничего до этого не помнил. Но у него была щедрая простота лошадей, и за шаловливостью у Василисы была устойчивость, хоть она не знала об этом, и это нравилось духу конюшни.

Вася уходила туда, когда удавалось. Она могла часами наблюдать за вазилой. Его движения были нечеловечески легкими и умелыми, он лазал по спинам лошадей, словно белка. Буран в это время стоял как камень. Со временем Вася принялась помогать ему, принося нож и гребень.

Первые уроки вазилы касались ухода, лечения и починки. Но Вася была нетерпеливой, и вскоре он начал учить ее странному.

Он научил ее говорить с лошадьми.

Это был язык взгляда и тела, звука и жеста. Вася была довольно юной, училась быстро. Вскоре она приходила в конюшню не только ради комфорта сена и тепла, но и для общения с лошадьми. Она сидела там час и слушала.

Конюхи прогнали бы ее, если бы поймали, но они редко замечали ее. Порой Вася переживала, что они найдут ее. Она прижималась к стене, обходила лошадь и убегала, а конюх не успевал и голову поднять.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

12

Священник с золотыми волосами

В тот год, когда Василисе Петровне исполнилось четырнадцать, митрополит Алексей планировал коронацию князя Дмитрия Ивановича. Семь лет митрополит был регентом, он планировал, строил отношения и разрывал связи, вызывал людей для боя и отправлял их домой. Но когда Дмитрий повзрослел, Алексей, видя его смелость и уверенность, сказал:

— Хорошего жеребца нельзя оставлять на пастбище, — он начал планировать коронацию. Шились мантии, везли меха и камни, а мальчика отправили в Сарай просить поблажки у Хана.

И Алексей продолжал тихо выглядывать тех, кто будет против коронации князя. И тогда он узнал о священнике по имени отец Константин Никонович.

Константин был довольно юным, да, но, к счастью (или нет), был обладателем ужасной красоты: волос цвета золота и глаз цвета голубой воды. Его знали за его набожность, и, несмотря на юность, он побывал во многих местах — до Царьграда на юге и Эллады на западе. Он читал на греческом, знал теологию. У него был голос ангела, и люди плакали, когда слушали его, и поднимали взгляды к Богу.

А еще Константин Никонович рисовал иконы. Такие иконы люди еще не видели, они словно вышли из — под пальца Бога, чтобы благословить испорченный мир. Его иконы уже копировали в монастырях северной Руси, и шпионы Алексея рассказывали ему о мятежных толпах, о женщинах, что рыдали, целуя нарисованные лики.

Эти слухи тревожили митрополита.

— Я избавлю Москву от этого златовласого священника, — сказал он себе. — Если его так любят, его голос может настроить людей против князя.

Он думал, как с этим разобраться.

Пока он думал, прибыл гонец из дома Петра Владимировича.

Митрополит сразу вызвал его. Гонец прибыл, все еще в пыли и уставший, пораженный блеском вокруг. Но он встал прямо и сказал:

— Отец, благослови, — он лишь раз запнулся.

— Господь с тобой, — сказал Алексей, рисуя крест. — Скажи, что привело тебя так далеко, сын мой.

— Священник Лесной Земли скончался, — объяснил гонец, сглотнув. Он ожидал, что будет рассказывать о деле не такому важному человеку. — Славный отец Семен ушел к Господу, и мы остались на произвол судьбы, как сказала госпожа. Она просит прислать другого, чтобы мы не пали в дикость.

— Что ж, — тут же сказал митрополит, — ваше спасение уже близко.

Митрополит Алексей отпустил гонца и послал за Константином Никоновичем.

Юноша прибыл к нему, высокий, бледный и румяный. Его темная мантия оттеняла красоту волос и глаз.

— Отец Константин, — сказал Алексей, — вас призвал к заданию Господь.

Отец Константин промолчал.

— Женщина, — продолжал митрополит, — сестра Великого князя, прислала гонца с просьбой о помощи. Его деревня — стадо без пастуха.

Лицо юноши не переменилось.

— Вы отправитесь помочь ей и ее семье, — закончил Алексей, улыбаясь с милосердием.

— Батюшка, — сказал отец Константин. Его голос был таким низким, что это пугало. Слуга рядом с Алексеем охнул. Митрополит прищурился. — Это честь. Но у меня уже есть работа среди жителей Москвы. И здесь мои иконы, которые я нарисовал для величия Бога.

— В Москве нас много, — ответил митрополит. Голос юноши успокаивал и пугал одновременно, Алексей с опаской смотрел на него. — И никто не остался у душ в той глуши. Нет, это должны быть вы. Вы уезжаете через три недели.

«Петр Владимирович чувствителен», — подумал Алексей. Год на севере убьет этот мятеж или хотя бы притупит его. Лучше, чем убивать его, иначе люди растащат его плоть на реликвии и сделают его мучеником.

Отец Константин открыл рот. Но он заметил взгляд митрополита, твердый, как кремень. Стражи стояли по бокам, за дверью их было еще больше, и у них были большие алые пики. Константин подавил ответ.

— Уверен, — тихо сказал Алексей, — что у вас много дел перед отъездом. Господь с тобой, сын мой.

Константин с белым лицом, кусая губу, склонил голову и развернулся. Его тяжелая мантия затрепетала и хлопнула за ним, он покинул зал.

— Вот и выход, — пробормотал Алексей, хоть ему было не по себе. Он налил квас в чашку и выпил залпом.

* * *

Летом дороги поросли травой и высохли. Солнце мягко светило на сладко пахнущую землю, после слабых дождей в лесу сверкали цветы. Но отец Константин не видел этого. Он ехал рядом с гонцом Анны, его губы белели от гнева. Его пальцы болели, желая кисти, оттенки и дерево в прохладе его комнаты. Он тосковал по людям, их любви, жажде и робкому рвению, к тому, как они тянули к нему руки. Митрополит темнил. И теперь его выгнали, потому что люди любили его.

Что ж. Он обучит деревенского мальчишку, назначит его на место и вернется в Москву. Может, отправится южнее в Киев или на запад в Новгород. Мир был большим, и Константин Никонович не собирался гнить на ферме в лесу.

Константин неделю кипел, а потом естественное любопытство взяло верх. Деревья становились все больше, пока они забирались глубже в глушь: огромные дубы, высокие, как купола церквей, сосны. Яркие луга становились все меньше, и по сторонам потянулся лес, свет был зеленым, серым и лиловым, тени были густыми, как бархат.

— Какая земля у Петра Владимировича? — спросил Константин одним утром. Гонец вздрогнул. Они ехали неделю, и красивый священник открывал рот только для еды.

— Очень красивая, батюшка, — ответил с уважением мужчина. — Деревья как соборы, ручьи со всех сторон. Цветы летом, фрукты осенью. Холодно зимой.

— А хозяева? — спросил Константин, невольно испытывая любопытство.

— Петр Владимирович — хороший человек, — сказал мужчина с теплом в голосе. — Порой строгий, но справедливый. Народ не страдает.

— А хозяйка?

— О, хорошая женщина. Не как прошлая госпожа, но все равно хорошая. Не вредит, — он посмотрел на Константина, пока говорил, и отец Константин задумался, что гонец не рассказал.

* * *

В день, когда прибыл священник, Вася сидела на дереве и говорила с русалкой. Когда — то Васе было не по себе от такого общения, но теперь она привыкла к зеленокожей наготе женщины и стекающей постоянно воды с ее бледных волос. Она сидела на толстом суку с кошачьей безмятежностью, расчесывала длинные пряди. Гребень был сокровищем русалки, если ее волосы высохнут, она умрет, а гребень призывал воду. Присмотревшись, Вася видела, как с зубцов гребня течет вода. Русалка любила плоть, она ловила оленят, что ходили пить к ее озеру на рассвете, и порой юношей, что ходили тут в середине лета. Но Василиса ей нравилась.

День был поздним, свет падал на них, и волосы Васи блестели, а русалка казалась зеленоватым призраком в облике женщины. Водный дух была старой, как само озеро, порой удивленно смотрела на Васю, наглое дитя нового мира.