Избранники Смерти - Зарубина Дарья. Страница 83

— Уверен ты, что выдержит мой Мирек? Хоть и высший маг, а все при титьке еще.

— Высший маг — от рождения высший, — с сердитой убежденностью проговорил манус. — Для того, что мы делать станем, умение управлять силой не нужно, только она сама. А Мирослав — сын Чернского Владислава, все выдержит. У него кровь черная.

Иларий усмехнулся.

— Что это ты наговариваешь? — возмутилась Агата тихим шепотом. — Эленьки он сын, внук мой. Уж я постараюсь, чтоб не вырос в отца-душегуба.

Манус внимательно посмотрел в лицо княгине, словно хотел прочесть ее мысли, но не мог. Покачал головой.

— Чем больше будут нашего Мирека бояться, тем спокойней будет в Черне. Не знаю, выстою ли я, простой манус, против нового Тадеуша и его шакалов.

Он повернулся и пошел прочь, давая знак другим магам становиться в круг.

— Начинать пора. Пока жар не поспел, а то тяжело придется тем, кто посильнее. Помощница у нас сегодня есть, а с такой помощницей помоги нам Землица.

— Это кого ж нам недостает-то? — фыркнула Агата.

— Помнишь, я тебе говорил, — бросил Иларий. — Благословение Земное Черне.

Еще один темный силуэт отделился от лесной полумглы. Невысокая хрупкая фигурка вышла из тени, но глубокого капюшона не откинула, только поклонилась — сперва коротко младшим магам, потом Конраду и старику-словнику, после Агате с князем Миреком на руках, а после Иларию.

— Ему последнему. Он князь, — проговорил манус, но как-то нестрого.

Не будь это Бяла и будь они на княжеском дворе, Агата приказала бы выдать за такую дерзость плетей и дураку в капюшоне, и манусу. Но над Иларием не померк еще венец спасителя Черны, вот и потерял голову чернокудрый красавец, а Бялу… обидеть нельзя. Землица не простит.

Все семеро по знаку Илария встали вокруг камня, держась за руки. Только Бяла не торопилась, стояла поодаль, дожидаясь, пока сплетутся руки. По древнему порядку от старшего должна была идти сила к младшему, поэтому Агате пришлось передать малыша на руки старику-словнику. Тот, приговаривая что-то ласково, быстро успокоил похныкивавшего Мирослава, ловко прижал рукой к боку спеленутые ножки, взял в старческую сморщенную руку маленькую ладонь князя. Вторую ладошку, потея от страха, едва ли не двумя пальцами взял городской колдун, но Иларий глянул на него грозно — и пришлось горожанину усилить хватку, особенно когда с другой стороны его взял за руку закраец. Агата встала между манусом и книжником. Рука у Илария была ледяная, словно покойницкая, а перепачканная колбасой лапища Конрада — горячей и липкой, но Агата только задрала подбородок. Мол, надо для обряда, потерплю.

Какое-то время они просто стояли в звенящей утренней тишине, вслушиваясь в трескотню кузнечиков и пересвист птиц в ветвях перелеска. Всего и перемены было, что рука Конрада стала словно бы остывать, а изрезанная шрамами ладонь мануса согрелась и стала жечь, заставляя Агату морщиться. Жар с одной стороны и холод с другой нарастали. Белые змейки силы зароились между пальцами и сперва неторопливо, а потом все скорее побежали от руки к руке, обретая цвета. Радужная лента оплела ладони, превращаясь в поток.

— Пора! — шепнул Иларий словно бы себе под ноги, но Бяла, ждавшая знака, услышала. Подошла и, прижавшись грудью к спине мануса, обняла его тонкими руками, распластав на широкой груди Илария бледные ладони.

Агата ревниво глянула на эти белые руки на темной рубашке мануса, на крепко прижатую к его спине, но все еще скрытую капюшоном голову Бялы. А потом бледные эти руки скользнули под черную ткань рубашки — к телу мануса, коснулись кожи. Агата услышала, как резко втянул черноволосый маг воздух приоткрытыми губами, прикрыл глаза. Захотелось Агате подойти, отшвырнуть проклятую Бялу, впиться в теплые губы мануса хозяйским поцелуем. Но места ревности не осталось, когда то, что и колдовством назвать нельзя, заявило о себе в полную мощь. Сила, что текла между пальцев тонким ручейком, в одно мгновение обратилась в полноводную реку. Агату словно бы отбросило назад. Княгиня почти повисла на руках, словно вплавленных жаром и холодом в ладони книжника и Илария. Манус потянул ее вверх, помогая подняться. Агата со стоном подчинилась. Ей казалось, что вот-вот лопнут ребра, разорвется грудь, из которой дикое колдовство выдавило последний воздух. Застонал рядом городской колдун. До крови закусил губу манус. Заверещал, словно его уронили, младенчик Мирек.

Но тут Бяла закричала болезненно и тонко, словно чайка, вцепилась в рубашку мануса ноготками, разрывая ткань, по расцарапанной груди Илария потекли тонкие алые струйки.

Боль схлынула, ушла, оставив зияющую тоскливую пустоту. Радуга сорвалась с рук и ударила широкой волной в камень, обвила его, раскалила, одев крестоцвет у подножия льдом. Семицветная лента свилась в тугой жгут и с тихим шелестом ушла в землю.

Агата едва держалась на ногах. Она попыталась выдернуть руку из крепкой хватки мануса, но Иларий только сжал сильнее. Она не успела рассердиться. Камень, одетый мягким светом, засиял сильнее, внутри у него словно заходили под прозрачной кожей разноцветные клубки и сгустки. На камне обозначились щели и трещины. Они росли, превращаясь в сеть, в плотную паутину. А потом из каждой трещины, из каждой щели хлынули цвета. Они словно раскрасили блеклый утренний лес, напитав каждый цветок, каждый лист. В грудь Агате ударил золотничий зеленый, заполняя ее, заставляя поднять голову вверх и захохотать от восторга и дикого, сумасшедшего счастья. Она почувствовала себя любимой — не мужчиной, не детьми, любимой матерью, которая старше всех матерей, той, что создала самое колдовской род.

— Землица-заступница, — прошептала она, чувствуя, как по щекам текут слезы умиления.

Ладони магов сами собой рассоединялись. Все опустились на землю, лелея странное благословенное чувство, подаренное обрядом. Старик прилег, положив Мирека себе на живот: малыш зашелся каким-то странным, всхлипывающе заливистым звуком, почти похожим на смех.

Бяла с глухим стоном на слабеющих с каждым шагом ногах прошла между ними, изломанная, сгорбленная, словно древняя старуха. Упала, не добравшись до камня пары шагов. Иларий вскочил, подхватил с земли Бялу, словно та была совсем невесомая, положил у подножия камня.

Агата упала навзничь на траву, уставившись в небо.

Она могла поклясться, что в этот миг земля под ними вздохнула. Раз, другой, третий.

— Это… — голос закрайца донесся словно издалека. — Что это было, Владек? Этот свет?

— Это отповедь, настоящая, не за зло, а за благо. За щедрый дар, — ответил Иларий.

«Владек. Послышалось мне. А может, перепутал закраец. После такого немудрено», — подумала Агата, глядя, как медленно плывет над вершинами маленькое легкое облачко, гонимое вечно беспокойным ветром, и чувствуя, как под спиной медленно вздымается и опадает теплая грудь земли.

Где-то рядом, в отдалении, заплакал ребенок. А может, тоже показалось. Бяла тихо поднялась, погладив на прощание камень, и, опираясь на руку Илария, пошла прочь.

Глава 100

Мирогнев проснулся и вовсю сучил ножками в корзинке, пытаясь достать пяткой широкую морду нависшего над ним Прошки. Рядом с корзинкой сидел, склонив набок пушистую голову, белоснежный пес.

— Здравствуй, учитель. Не ожидал таким тебя увидеть, высший маг Мечислав. Или как лучше звать тебя?

Пес поднял на мага семицветный взгляд. И начал медленно подниматься на задние лапы, вырастая. Скоро перед Агнешкой и манусом стоял невысокий старик с белоснежной бородой и забранными в длинный хвост волосами, спускавшимися почти до пояса.

— И я не ждал видеть тебя таким, Владек. Да только каждому дорога своя. И уж теперь-то наши надолго разойдутся. Порадовал ты меня. Сестру избавил от мук. Ведь она, что лекарка твоя, никогда не может отказать, когда ее о помощи просят, силу тянут — а она и рада отдать, да только и ей самой нужна. Раньше вера была сильна, возвращали матери-земле маги часть силы. А потом позабыли и о вере, и об истинной отповеди. Теперь тебе непростой зарок — древнюю веру возродить. Кормить древнюю мать, как сама она вас, магов, кормит испокон веков. А о ней, — старик кивнул на Агнешку, в его радужных глазах мелькнуло что-то, похожее на нежность, — я позабочусь.