Горячее молоко - Леви Дебора. Страница 35
Развернув к себе Эвангелину, она стала целовать пухлые младенческие щечки.
Это была почти религиозная сцена: молодая сиротка-мать прижимает к груди любимое дитя.
Не иначе как в свое время Александра стала легкой добычей для Кристоса: ей требовался отец и одновременно муж. Постеры с Дональдом Даком, тапки с ягнятами, мармеладки и притворный сон на папином плече — все это, по-видимому, были попытки создать для себя новое детство. Детство, в котором она не оказалась брошенной.
К ее соску прильнула, шевеля в воздухе крошечными пальчиками ног, моя сестра, глазастенькая, полусонная, равнодушная ко всему, кроме восхитительного материнского молока.
Александра сощурилась.
— Не принесешь мне стакан воды? У меня руки заняты.
Я наполнила стакан водой из бутылки, стоявшей в холодильнике, добавила лед, ломтик лимона, а для пущего удовольствия Александры еще и клубничину.
У Александры был изможденный вид.
Я поцеловала ее в бледную щеку.
— Моей сестре повезло: у нее нежная и терпеливая мама.
Она хотела что-то сказать, но проглотила свою мысль.
— Что ты жмешься, Александра? — Я становилась все более дерзкой.
— Если когда-нибудь захочешь выучить греческий, я охотно с тобой позанимаюсь, пока малышка спит.
— И как же ты намерена меня обучать?
Она вновь посмотрела на белку и отметила: надо же, какая доверчивая, подбежала совсем близко.
— Ну, если в Испании ты сумеешь ознакомиться с греческим алфавитом, я буду писать тебе по электронной почте отдельные предложения, а ты будешь отвечать, тоже по-гречески, вот и получится беседа.
— Что ж, давай попробуем.
Я еще раз поблагодарила, а потом на греческом посоветовала ей чувствовать себя более свободно в плане финансовой помощи родителям, живущим в Риме.
Сформулировать пару отнюдь не примитивных фраз на языке, которым я, по сути, не владею, было еще труднее оттого, что адресовались они профессиональному финансисту.
Улыбнувшись, Александра переспросила по-гречески:
— Ты сказала, что я должна чувствовать себя «более свободно»?
— Да.
— Я никогда еще не чувствовала себя более свободно.
Мне хотелось, чтобы с этого места она рассказала поподробнее, но я плохо воспринимаю языки на слух. А кроме того, мне понадобилось бы время, чтобы отрешиться от мысли о греческом как о родном языке бросившего меня отца. Я поцеловала младшую сестру в каждую из смуглых пяточек, а потом поцеловала ей руки.
Когда я катила чемодан к остановке автобуса икс девяносто пять, идущего в аэропорт, ко мне вдруг вернулось ощущение себя.
Одной.
Поверх моих вещей в чемодане лежал цветок, сложенный отцом из тягостных мыслей. Цветок, изготовленный из бумаги, подобно книгам, которые всю жизнь индексировала моя мать — заведующая библиотекой. Она внесла в каталоги миллиард слов, но так и не нашла тех, что могли бы рассказать, как ее желания разметало ветрами и бурями мира, не приспособленного к ее выгоде.
________________
Девушка-гречанка возвращается в Испанию. К медузам. В душные ночи. В пыльные тупики. В нестерпимый альмерийский зной. Ко мне. Я позову ее сажать оливы. Она выкопает лунку для молодого деревца. Каждый саженец я подвяжу к бамбуковому шесту, чтобы их не погнул ветер. Форма дерева не должна зависеть от прихотей ветра.
Лекарственные средства
Мама начала требовать воды по-испански:
— Agua agua agua agua.
Звучит прямо как «агония агония агония агония».
Как будто находишься в одной комнате с Дженис Джоплин[7], в одночасье лишившейся таланта. Приношу стакан воды, потом обмакиваю туда палец и увлажняю мамины губы.
— Как ты нашла отца?
— В полном счастье.
— Он обрадовался твоему приезду?
— Не знаю.
— Жаль, что он не проявил большего радушия.
— Пусть об этом у тебя голова не болит.
— Ну, ты и сказанула.
— У него у самого голова больная.
— Понимаю твои чувства.
— Ты тоже сказанула. Тебе не понять мои чувства!
— Какая-то ты сегодня странная, София.
Она рассказала, что за время моего отсутствия страдала от жидкости в коленном суставе. Мэтью любезно предложил отвезти ее в Центральную больницу Альмерии. У нее нашли растяжение связок, но случай оказался несложным. Врач прописал ей целую обойму лекарств. От антидепрессантов у нее тошнота, хотя она предположила, что такой эффект могут также давать новые средства от холестерина, от давления, от головокружения и от кислой отрыжки. Он также назначил ей средства от побочных эффектов на противодиабетическое лечение, противовоспалительное, от подагры, легкое снотворное, миорелаксант и слабительные.
Я спросила: а что думает Гомес по поводу назначенного в больнице курса лечения?
— Он запретил мне водить машину.
— Тебе же нравилось водить машину.
— Но этот массаж нравится мне куда больше. У тебя хорошие руки. Вот бы ты смогла их отрезать и оставить мне, прежде чем на весь день убежать на пляж.
Я ждала, когда же завоет собака Пабло, но потом вспомнила, что сама ее освободила.
Крупное морское животное
— Ты — мое вдохновение и чудовище!
Мы с Ингрид лежим на камнях в тени пещер, выдолбленных в скалах. Набрали большие охапки черных водорослей и завернули в полотенца — получились подушки. На веках у меня сверкает голубой блеск; я надела тот самый атласный белый сарафан с завязкой на шее, который Ингрид спасла из корзины для уцененных вещей, приготовленной для отправки в винтажный магазин. У него на подоле пятна, так что подготовить его для продажи будет слишком трудоемко. На этот раз она оформила вырез геометрическим узором из голубых кружков и зеленых линий. Говорит, его нельзя считать абстрактным, поскольку он в точности повторяет рисунок на коже ящерицы, которую она пыталась подстрелить, пока я не вклинилась.
Мне нравится, как атлас лежит на бедрах и волной скользит между ног. Волосы слегка выгорели на концах; я почти неделю их не расчесываю. Сегодня утром Ингрид втерла кокосовое масло в мои кудри, икры, ступни и потрескавшиеся губы.
— Подвинься ближе, Зоффи.
Пододвигаюсь ближе. Теперь ее губы прижаты к моему уху на подушке из водорослей.
— Ты — голубая планета с пугливыми карими глазами, как у маленького зверька.
С ошибочным прочтением вышитого ею слова я решила смириться. Кто я такая, чтобы критиковать, как она мыслит при помощи своей иглы, даже если мне обидно?
— Зоффи, зачем ты по ночам жжешь эти спирали цитронеллы?
— А как ты узнала?
— По запаху.
— Этот запах, — говорю, — комаров отпугивает. А меня успокаивает.
— Значит, тебе тревожно, Зоффи?
— Да. Похоже на то.
— Мне это в тебе нравится.
Ингрид хлопает себя по рукам и плечам, потому что здесь полно слепней. Как правило, она обходит этот пляж стороной, но ради меня сделала исключение. Рассказывает мне про Ингмара, чьи дела пошли в гору после того, как утонула обезумевшая собака Пабло.
— Не переживай, Зоффи, ты дала этому кобельку свободу умереть.
Нет-нет-нет (нашептывается ей в ухо).
— Ты оказала ему добрую услугу. Сидя на цепи, он был уже мертв. Это не жизнь.
— Он не был мертв. Он хотел изменить свою жизнь.
— Животные лишены воображения, Зоффи.
Ее рука ложится мне на живот.
— Может, он вовсе и не утонул.
— Ты его видела?
— Нет.
— Ты в последнее время слышала, как он воет?
— Нет.
— Давай сменим тему, я тебе еще кое-что расскажу про Ингмара.
— Давай.
В своем нежно-голубом, отделанном бахромой бикини она лежит на бедре. Время от времени на солнце вспыхивает ювелирный камешек у нее в пупке.
— Ты готова, Зоффи?
— Да.
— Пока ты была в Афинах, на наш местный пляж нагрянула морская полиция на специальном катере. Взяли пробы воды и обнаружили разлив бензина. Всех выгнали из воды. Ингмар злился, потому что эта шумиха причиняла беспокойство клиентам. Он выскочил из своей палатки в одних трусах и стал доказывать полицейским, что они ошиблись, что приборы у них неточные, что море прозрачное, а значит, чистое. Тогда уже разозлились полицейские и велели ему глотнуть этой воды. Он взял пустую бутылку, набрал морской воды и выпил, а потом и говорит, мол, да, действительно, был разлив бензина. Так теперь он мучается рвотой, работать не может и собирается засудить морских полицейских за то, что они его вынудили пробовать воду.