Горюч-камень (Повесть и рассказы) - Глазков Михаил Иванович. Страница 23

— Понял.

— Вот увидишь, и фашиста скоро потурим с нашей земли, русской она была, русской и век будет.

…Сумерки сгущались. К скирде неслышно подлетела какая-то большая птица, хотела было сесть, но тут же, суматошно захлопав крыльями, взлетела и канула во мгле. Немецкие траншей безмолвствовали. Изредка лишь ракета вспарывала темень и вскоре гасла, отчего сумерки становились еще гуще.

— Запомнил, где хутор? — спросил Мишка друга.

— Почему ж не запомнить — вон там.

— Ну пойдем. Пора!

Ребята съехали по боку скирды на землю и, обрадовавшись, что можно, наконец, размять затекшие ноги, направились в сторону невидимого во тьме хутора. Курс был взят безошибочный: через час юные разведчики уже подходили к одиноко стоявшей хате.

— Побудь здесь, я схожу один, — приказал Мишка.

Потихоньку подкравшись к окну, он притаился, вслушиваясь. Ни звука. Стукнул в косяк — в хате кто-то завозился, через минуту хлопнула дверь и на пороге появился человек. Приглядевшись, Мишка определил, что это была старуха.

— Кто тут? — прозвучал ее строгий голос.

Мишка оторвался от стены, подошел ближе.

— Свои мы, бабушка. Немцев нет?

— Нету. Старый у меня сыпняком болен — боятся они приходить. А ты кто такой? — спросила старуха и, увидев еще подходившего Леньку, добавила: —Да ты тут не один!

— Свои мы, свои, говорю. Ты, бабушка, не бойся.

— Мне, касатик, бояться-то нечего. Вот вы бы поостереглись, чай, кругом они, анчихристы! И куда ж вы теперь?

— Нам бы переночевать, бабушка, а утром уйдем, — намекнул Мишка.

— Старик мой, сказываю, сыпняком хвор, прилипчивая она, болесь-то, вот что. Нельзя вас в хату… Уж если на чердак?

— Да нам хоть куда-нибудь до утра.

— Проходите.

Ребята живо шмыгнули в сенцы. Старуха повозилась в углу, нашла лестницу, придвинула ее к стене и сказала:

— Полезайте, там сено нащупаете.

Ребята мигом взобрались на чердак, нашли во тьме сено и привычно угнездились в нем. Уснули как убитые…

Сквозь сон Мишка услышал, как в сенцах скрежетнула лестница, потом зашуршало у ног сено и раздался голос старухи:

— Эй, вояки, просыпайтесь! Хватит вам дрыхнуть!

Мишка толкнул локтем друга. Тот вскочил, как ужаленный:

— Что? Что? Где мы?..

— Ты чего испужался? Не чердаке мы, вот где. Вставать надо, бабка вон будит.

— A-а. Вставать так вставать, в чем дело. А мне страшный сон приснился. Будто немец, тот из риги, за нами гонится и никак поймать не может. А нам все никак от него не скрыться… Уф, хорошо, что проснулся!

В два счета сползли с чердака, отряхнули с себя сено.

— Ну, бабушка, мы пошли.

— Погодите, — сказала та. — Возьмите вот пышку, разломите на двоих.

И протянула лепешку, темную-претемную, из прелой картошки.

— Спасибо, — поблагодарили ребята.

— Ох, глядите, сцапают вас по дороге! Большаком то и дело мотоциклы да машины ихние ездиют, — засокрушалась старуха.

— Ничего, как-нибудь прошмыгнем, — ответил Мишка. — Нам бы в Крутец пробраться, а там…

— Да уж чую… До Крутца-то оно не мудрено дойти, но там ведь немец на немце, схватят вас. А после Крутца пойдут деревня за деревней — там легше вам будет, тутошние, мол, мы, деревенские.

— Как нам до этого Крутца-то дойти?

Старуха помолчала немного, потом сказала:

— Пойдемте со мной в закуту, берите козу и ступайте с нею прямо до самого Крутца. Скажете, козу свою искали в лесу, вот ведем. А как перейдете большак козу-то и отпустите — сама домой дорогу сыщет.

— Ну, бабушка, у тебя и голова! Вон как здорово придумала! А козу мы отпустим, на что она нам дальше нужна.

Старуха покопалась за рундуком, достала поводок и подала Мишке: — Идите с богом!

Ребята пришли в закуту, набросили на шею белой косматой козе поводок и вывели свою новую спутницу на стежку.

— Вы только прутинкой у ней перед глазами не махайте — не любит она, сразу брухаться лезет, — посоветовала старуха.

— Хорошо, бабушка!

…Тропка вилась по мокрому от росы лугу, вела к большаку, который угадывался впереди по доносившемуся надсадному гуду машин. Солнце уже успело оторваться от земли и его лучи подсушивали траву — от луга шел пар.

— Миш, а Миш! Давай съедим пышку, — предложил Ленька.

Тот молча достал из кармана лепешку, разломил пополам и протянул половинку другу. Мишка отломил кусочек и протянул козе, та без церемонии цапнула его и зажевала, потрясывая бородкой.

Пройдя густой лозняк, ребята увидели перед собой большак, а за ним в полуверсте селение. Крутец. По большаку временами проезжали, порыкивая на ухабах грузовики и мотоциклы.

Разведчики, с часто бьющимися сердцами, подошли к большаку: удастся ли пересечь его незамеченными?

Когда перепрыгивали кювет, волоча за собой козу, дорога была пуста. Ребята уже не шли, а бежали. Вот и большак за спиной! Кювет с противоположной стороны перелетели с поистине козьей прыткостью. Кажется, везет!

И вдруг позади раздался треск мотоцикла. Разведчики невольно обернулись и сердчишки их ёкнули: мотоцикл с коляской свернул к обочине и остановился. Из коляски выпрыгнул немец, со шмайсером на груди:

— Киндер! Киндер! Комм! Комм! Шюда!

И стал ждать, раскорячив ноги в коротких, словно обрезанных, сапогах.

Ребята, побледнев, поволокли козу обратно к дороге. Коза заблеяла, вырываясь из Ленькиных рук.

— Ну куда ты, паразитка! Замучила совсем! И как только тебя волки в лесу не слопали, проклятую! Пошла, пошла!..

Но коза решила до конца проявить свой норовистый характер, она мотала рогатой головой, упиралась ногами, стараясь вырвать поводок. И Ленька, размазывая свободной рукой слезы по щекам, захныкал:

— Пан солдат, отпустите нас! Мы козу свою искали, в лес убежала, насилушки нашли ее, заразу… Отпустите, пан солдат!

— Пук-пук коза! Пук-пук, погибель! — и немец взялся за автомат.

— Не убивайте козу! У нас семья большая! Где мы тогда молока возьмем!

— Млеко — гут! Карашо!..

Солдаты опять поговорили между собой. Тот, что стоял у обочины, повернулся и пошел к мотоциклу. Сел в коляску, и мотоцикл, стрельнув вонючим дымом, помчался по большаку…

Ребята облегченно вздохнули. Не теряя времени, они побежали напрямки к селу. В горячке забыли и про бабкин наказ — вернуть козу.

К окраинным домам подбежали! запыхавшиеся и взмокшие. На их счастье, на этой околице села немцев не оказалось, и ребята беспрепятственно прошли по огородной меже к самым домам. Во дворе одного из них встретился древний старик: он стоял на коленках у колоды и рубил хворост.

— Вы откель такие? — увидев перед собой незнакомых мальчишек, да еще с козой, спросил он.

— Из… Из Моногарова мы, дедушка, — ответил Ленька.

— Из Моногарова? А чего ж вы отселева топаете? Моногарово-то совсем в иную сторону будет.

— А мы тут… в обход… заходили тут, большаком, — заливал Ленька. — Немцев у вас много?

— На что они тебе немцы-то сдались?

— Да вот боимся, как бы они козу не отняли.

— И отнимут, как пить дать, отнимут. Они, пралич их расшиби, совсем, меня-то, старика, замучили — вари да вари им картохи в мундирах. Всю, почесть, из погреба вытаскали, на семена не осталось.

— А вы бы их спрятали, картохи-то, они бы и не нашли, — посоветовал Мишка.

— Спрячешь от них, как же! Везде сыщут. Да бес с ними, с семенами, сажать-то ишшо не придется.

— Придется, дедушка, придется! — встрял в разговор Ленька. — Скоро и отсюда выгонят фашиста. Попомните мое слово!

— Дал бы бог! Дал бы бог! — заладил дед, и его маленькие глазки часто заморгали. — Оставили б козу у меня, ведь отберут, окаянные. Потом возьмете.

Ленька вопросительно взглянул на друга: ну, как, мол, оставим?

— Нет, — отрезал тот. — Мы с ней по Крутцу пройдем, а потом, как было сказано, вернем ее бабке.