Хабаров. Амурский землепроходец - Демин Лев Михайлович. Страница 78

   — Кажись, здесь, — повторил Хабаров и зашагал к южному склону холма, туда, где среди молодых деревцев выделялись три старые лиственницы, показавшиеся ему знакомыми.

   — Припоминаю старых знакомых, — произнёс он и уверенно направился к этим трём деревьям.

   — А здесь кто-то до нас побывал, — сказал он с раздражением, увидев, что возле одной из старых лиственниц была вырыта глубокая яма, заваленная ветвями и сучьями. Такая же яма обнаружилась возле второй лиственницы.

   — Посмотри, Фёдор, — обратился Хабаров к Пущину, показывая на ямы, — чьи-то следы.

   — Думаешь, давнишние?

   — Думаю, года полтора-два этим ямам. Не дала наша поездка на Тугирский волок результатов. Напрасные поиски. Так и доложим воеводе.

Всё же для успокоения души Хабаров с Пущиным и казаками тщательно осмотрели обе ямы, надеясь найти какие-нибудь следы того, что здесь хранилось. В одной яме был обнаружен кусок свинца, предназначенный для выплавки пушечного ядра.

   — Кто же мог похитить припрятанные порох и свинец? — спросил Пущин Хабарова.

   — Есть на этот счёт предположение, — ответил Хабаров.

   — Поделись с нами.

Ерофей Павлович припомнил, что, когда отряд Зиновьева вышел с волока к верховьям Тугира и готовился к зимовке, Дмитрий Зиновьев явно заинтересовался местностью, а потом уединился с одним из казаков и долго о чём-то шептался с ним. Казак был старым соратником Хабарова и не ладил с ним. Придравшись из-за какой-то ерунды к Ерофею Павловичу, Зиновьев приказал ему удалиться в палатку, сидеть там и не высовываться. Этот своего рода домашний арест продолжался два дня. Потом, как заметил Хабаров, два дощаника были чем-то загружены, и караван двинулся к месту зимовки.

Люди, верные Зиновьеву, никого не подпускали к этим судам и к их таинственному грузу. Вспомнив об этом, Ерофей Павлович предположил, что Зиновьев, узнав от казака, с которым Хабаров был не в ладах, о припрятанных порохе и свинце, решил откопать ценное имущество.

Своими предположениями Хабаров поделился с Фёдором Пущиным.

   — Ты уверен, что Зиновьев на такое способен? — спросил Пущин и услышал ответ.

   — Вполне уверен. Митька нечист на руку и великий корыстолюбец. В этом я смог убедиться.

   — Не заблуждаешься?

   — С чего бы мне заблуждаться?

   — Зачем же Митьке понадобились порох и свинец?

   — Ради личной корысти. Чтоб сбыть промысловикам и казакам сию находку и получить за это немалую мзду.

   — Расскажи об этом воеводе, тогда с тебя вина снимется.

   — Не уверен, что снимется. А воеводе я всё расскажу.

Пущин уже почти поверил Ерофею Павловичу, но сдержанно ответил ему, что сам он не правомочен судить, виноват Зиновьев или нет, и что он вынужден доставить Хабарова в Якутск для воеводского разбирательства.

   — Вези меня к воеводе, коли на то твоё право, — ответил на это Хабаров. — Эх, Федя, немного ты меня не довёз до Амура-батюшки. Истосковался я по великой реке. Отдал бы тебе половину оставшейся мне жизни за одну возможность взглянуть на неё.

   — Полжизни мне твоей не надо. Помнят тебя на Амуре добрым словом. Наслышан, от племянника твоего Петриловского. Моя бы воля...

Фёдор Пущин не договорил, а только тяжело вздохнул. Ерофею Павловичу он сочувствовал, но в то же время был усердным служакой и подчинялся распоряжениям всесильного якутского воеводы.

   — Собираемся в обратный путь, — сухо сказал он. — Передам тебя воеводе. Пусть сам решает, как с тобой поступить.

   — Поплывём в Якутск, Федюшка. Стражу держи наготове. Чтоб не сбежал, если бы и захотел, — горько пошутил Хабаров.

   — Зря ершишься, — одёрнул его Пущин, — мужики тебе сочувствуют. Разве кто-нибудь тебя обидел?

   — Да нет. Это я шучу.

Где-то посреди плавания по Олёкме на правом берегу заметили людей, устроившихся на отдых. Должно быть, купцы или казаки, возвращавшиеся с Амура, сделали привал и готовили пищу у костров. Пущин дал команду пристать к берегу и тоже сделать привал. Как только высадился на берег Хабаров, к нему подбежал с радостными возгласами человек:

   — Ерофей Павлович! Радость-то какая. Свиделись!

   — Федька, Серебряник, — отозвался Хабаров, увидев человека, который служил в его амурском отряде.

   — Верно, Серебряник. Так прозвали меня за мои труды праведные.

Ерофей Павлович представил Феодора Пущину:

   — Тоже Феодор, тёзка твой. Рудознатец. Поручили ему искать серебро на Амуре.

   — И нашёл? — спросил его с любопытством Пущин.

   — А как же! Целый мешок находок везу.

   — Показал бы.

Серебряник вынул из лодки увесистый мешок и извлёк из него шероховатый кусок серебряной руды.

   — Глянь-ка! Сверкает, яко солнышко, — сказал с гордостью Серебряник, протягивая кусок руды сперва Хабарову, потом Пущину.

Оба разбирались в рудах и признали, что в их руках истинно руда серебряная. По поручению якутского воеводы Пущин в недавние годы искал серебро на Амуре и хорошо усвоил все внешние признаки серебряных руд.

   — Куда же теперь, рудознатец, путь держишь? — спросил он нового знакомого.

   — Известно, куда: посылали меня из Якутска, и путь буду держать туда же. Перед воеводой похвастаю.

   — Тогда перебирайся к нам, в наш дощаник, — предложил тоном приказа Феодор Пущин. Серебряник не стал противиться. Казаки щедро накормили его.

Якутский воевода проявил большой интерес к Федьке Серебрянику. Вызвал его к себе вместе с Пущиным, долго рассматривал образцы руды, поднимал их на ладони, приговаривая: «Знатно!»

Хабарову воевода наказал передать, чтоб ждал вызова и готовился. Ерофей Павлович поселился у племянника Петриловского. Невдалеке от его дома поселилась и дочь Ерофея Павловича Наталья с малыми детьми. Муж её пребывал в отъезде, его послали собирать ясак с вилюйских якутов. Семья Натальи пока не разжилась собственной избой и снимала часть дома у одного старого казака, где приходилось ютиться в тесноте. Хабаров решил не стеснять дочь и поэтому предпочёл остановиться у племянника. Воевода для порядка выставил перед домом Петриловского казака, вооружённого бердышом. Пусть Ерофей Павлович почувствует себя на положении узника.

Воевода принял Хабарова только на третий день, бросил коротко:

   — Рассказывай!

   — Что рассказывать? Выходит, что поездка наша на Тугирский волок была зряшной. Не смогли мы воспользоваться казной. Кто-то воспользовался ею до нас.

   — Подозреваешь кого-нибудь в хищении?

   — Улики есть против одного человека, но верны ли они, сказать с точностью не смогу.

   — Напиши об этом. Пошлём твоё письмо в Сибирский приказ. Пусть там разбираются и ищут виновных. Поговорим теперь о другом.

   — Слушаю, воевода.

   — Слушай и наматывай на ус. За тобой числится долг. Зело великий долг. Ты дважды снабжал свой отряд казённым имуществом.

   — Было такое дело. Но частично я свои долги казне возместил.

   — Вот именно, что только частично возместил! А ещё за тобой числится великая сумма — четыре тысячи восемьсот пятьдесят рублей и ещё два алтына.

   — Откуда такой великий долг?

   — А это у тебя надо спросить. В конторских книгах записаны все твои долги и расчёты с казной. Я распорядился в счёт погашения твоих долгов отнять у тебя чечуйскую мельницу. Её мы оценили в триста тридцать рублей.

   — Пошто так мало? Мельница дороже стоит.

   — Постой, не перебивай. Вычти эту сумму из общего твоего долга и увидишь, что за тобой ещё немалый долг останется. Пришлось мне распорядиться потормошить твою охотничью артель и отобрать у ней в казну пушнину — всего два сорока и двадцать восемь соболей.

   — Пощади, батюшка воевода. Как мне после этого жить?

   — Не знаю, как тебе жить, бедняга. При твоих зело великих долгах казне я вправе забрать у тебя всю деревню Хабаровку вместе с избами, амбарами, пашнями, скотиной.

   — Это же разорение! Заставишь меня идти по миру!