Хабаров. Амурский землепроходец - Демин Лев Михайлович. Страница 81

   — Нынешний тобольский воевода из того же рода, что и царь Борис?

   — Из того же самого рода, — услышал он слова воеводы, — хотя их и связывает дальнее-дальнее родство.

   — А откуда пошли Годуновы?

   — Говорят, что их предок Чета был татарским мурзой. Выходец из Орды, поступил на русскую службу, крестился, принял русское имя. После смерти царя Бориса Ивановича на род Годуновых обрушились всякие кары. Но при Романовых эта семья воспрянула. Среди них есть и бояре, и стольники, и окольничие.

   — А что тебе, Сила Осипович, известно о Петре Ивановиче?

   — Доводилось с ним встречаться, когда путь держал сюда. Обходительный человек и зело башковитый. Слышал, что, когда он был помоложе, ходил с войском под Смоленск и бился с поляками. Воеводствуя в Тобольске, успел сделать для Сибири немало полезного.

   — Расскажи об этом.

   — Немало сделал. Войско по-новому устроил. Прежних рейтаров заменил конными драгунами. О рейтарах что-нибудь слышал?

   — Конечно, слышал, так иноземных наёмников называли.

   — Не совсем так. Рейтары у нас придерживались иностранного строя, находились под наблюдением иноземных начальников. Основную часть войска, по крайней мере его две трети, составляли русские, а иноземцы, хоть и было их не более трети, но считались важнее наших.

   — Что же затеял Годунов?

   — Отказаться от иноземной опеки. Передать руководство конным войском в руки умелых русских военачальников.

   — Говорят, что воевода Годунов не ограничился делами воинскими?

   — Ты прав, Ерофей. Он укрепил южные границы воеводства, откуда можно было ожидать набегов кочевников. Под его руководством был составлен большой чертёж Сибирской земли. Будешь в Тобольске, получишь возможность познакомиться с трудами Годунова. Он человек общительный, разговорчивый. Так когда сможешь отправиться в путь?

   — Дай мне, воевода, неделю на сборы, чтоб я мог передать временно дела по хозяйству своему помощнику и послать в Якутск зерно.

   — Решай свои дела, Ерофей. И в путь-дорогу.

О предстоящей поездке Ерофея Павловича в Тобольск, а может быть, и в Москву прознали монахи Киренского монастыря. К нему зачастили нежданные гости, отрывая от хозяйственных дел. Среди посетителей были старцы Савватий и Иона и монастырский казначей Нехорош.

Монахи с пышными бородами, тронутыми сединой, в своих долгополых чёрных рясах казались тенями какого-то единого существа. Савватий держался за старшего. Он и начал разговор.

   — Проведали, сын божий Ерофей, что отправляешься ты в дальний путь.

   — Истину глаголешь, отец Савватий.

   — Исповедаться бы не грех перед дорогой.

   — Исповедовался на прошлой неделе. Зачем же ещё?

   — Коли на прошлой неделе... Знамо, ты человек богомольный. Монастырь от тебя получает щедрые дары.

   — Что ещё надо от меня монастырю?

   — А вот что... Возраст-то твой почтенный. А дорога впереди долгая, нелёгкая. А коль не вернёшься...

   — Надеюсь вернуться живым.

   — Не зарывайся, сын божий. Какова воля Всевышнего, никто тебе заранее не скажет. Подумай об этом.

   — Разве монастырь мало от меня щедрот получил?

   — Богу богово, — вмешался в разговор инок Иона. — Грех бахвалиться щедротами своими в пользу Бога.

   — А я и не собираюсь бахвалиться, отцы мри. А лишь напомню вам без бахвальства, что я часовенку поставил там, где Киренга в Лену впадает, пожертвовал вместе с односельчанами немалую сумму на возведение Троицкой церкви в вашем монастыре.

   — Разве ты не слышал от братии нашей благодарственных слов? — произнёс Иона.

   — А когда вы пожаловались, что монастырский хлеб молоть нечем, разве я не передал в собственность монастыря мельницу?

Ерофей Павлович помнил, что мельницу грозился отобрать у него за долги якутский воевода, но угрозу свою не выполнил после того, как обе стороны полюбовно договорились о поставке хлеба Якутску в счёт уплаты долга. Незадолго до этой встречи Хабаров, уступая настойчивости монахов, подарил мельницу монастырю. Но при этом ему удалось оговорить одно важное условие. Ерофей Павлович сохранял право молоть на своей бывшей мельнице зерно из своего хозяйства. После его кончины мельница становилась собственностью монастыря, и дети и внуки Ерофея Павловича теряли на неё всякое право.

Старец Савватий вернул разговор в прежнее русло:

   — Не зарывайся, раб божий Ерофей... Дорога предстоит тебе длинная, нелёгкая. Всё может в дороге с тобой случиться. А ты человек в возрасте.

   — В солидном возрасте, — поддакнул Иона.

   — Что же вы от меня хотите, отцы?

   — Доброго поступка верующего человека, — высказался казначей Нехорош.

   — Поясните, отцы.

   — Напиши завещание, Ерофей Павлович, — произнёс Савватий, державшийся за старшего. — Коли уйдёшь в мир иной, пусть все твои владения с деревней Хабаровкой, с пашнями и лугами перейдут в собственность монастыря.

   — А мы со своей стороны примем клятву с крестным целованием, — произнёс Иона, — поминать и тебя, и супружницу твою Василису.

   — Позвольте подумать, отцы, — уклончиво ответил Хабаров.

   — Подумай, сыне, — ответил Савватий, — наведаемся к тебе через пару дней.

Монахи удалились, а Ерофей Павлович задумался над разговором. Он видел, что монахи действуют настойчиво, проявляя упрямую хватку. Монастырь увеличивал свои земельные владения за счёт соседей, постоянно расширял их. Они уже вплотную подступали к Хабаровке, охватывая её полукольцом. А теперь монастырские люди настаивали, чтобы Ерофей Павлович принёс в дар монастырю и всю деревню Хабаровку.

Монахи ещё несколько раз навещали Хабарова. Приплывали на монастырском дощанике, на вёслах были молодые послушники. Теперь монахов было не трое, а четверо. К прежним прибавился Варлаам, сгорбленный низкорослый старик с чахлой бородёнкой клинышком. Все четверо начинали разговор с пожелания пожертвовать в пользу монастыря всю деревню с угодьями. Напоминали настойчиво, въедливо.

   — Добрую память в сердцах всех верующих оставишь, Ерофей, — торжественно вещал Савватий.

   — Войдёшь в историю монастыря, — поддерживал его Иона.

   — Подумай, сыне. Открывается тебе путь свершить благородное дело, — вторил ему Нехорош.

   — Прислушайся к словам божьих людей, — возглашал тоненьким голосом Варлаам.

Монахи затянули разговор, говорили о перспективах развития монастыря, о том, какой добрый вклад мог бы внести Ерофей Хабаров в благородное дело подъёма монастыря.

Хабаров был вынужден выслушивать старцев, сожалея, что его отрывают от дела, и наконец набрался храбрости и сказал решительно:

   — Вернусь, тогда и поговорим об этом. А пока я не готов решить, как я поступлю с моим хозяйством. Я ведь должник якутского воеводы.

   — Воевода не станет ссориться с церковью, — сказал убеждённо Савватий. — Передашь нам своё хозяйство, и твой долг воеводе перейдёт к нам. А Голенищев-Кутузов, мы все убеждены, если он человек набожный, откажется от иска к церкви.

   — Потом, потом, отцы. Сейчас я не готов вам что-то сказать.

С большим трудом Хабаров выпроваживал гостей.

Монахи выражали явное неудовольствие ответом Хабарова, но всё-таки сдержанно благословили его и пожелали доброго пути.

Проводив монахов, Ерофей Павлович дал пространные наставления своему управляющему. Вдвоём они осмотрели всё хозяйство.

   — Когда станешь собирать урожай, не забудь пятьдесят пудов ржаной муки отдать монастырю на пропитание, — говорил он управляющему.

Потом они осмотрели поле, где прошёл весенний сев.

   — Вон тот прибрежный луг оставь под выгоном, а далее к опушке леса скотину не паси. Там растёт сочная трава, можно накосить несколько стогов сена.

Сборы в дорогу заняли немного времени. Ерофей Павлович достал из сундука парадную пару тонкого сукна, чтоб не стыдно было показаться на глаза тобольскому воеводе, а возможно, и главе Сибирского приказа, коли доведётся отправиться из Тобольска в столицу. Вслед за парадной парой извлёк из того же сундука сафьяновые сапоги. Из другого сундука Хабаров вынул полушубок и валенки. Знал, что придётся переносить в дороге и зимние морозы.