Андропов (Политические дилеммы и борьба за власть) - Земцов Илья Григорьевич. Страница 4

Он ведет себя раскованно и независимо: охотно музицирует, проникновенно и с чувством — так во всяком случае, тогда казалось — поет венгерские народные песни (особенно часто — балладу о журавле, который оставляет свою любимую и улетает в чужие края) /3/.

При всем этом образ жизни Андропова был полностью в рамках той социальной роли, вернее — тех ролей, которые отводились ему КГБ, МИДом и ЦК. В соответствии с установкой КГБ он часто посещал европейские посольства, позволял себе там многозначительные высказывания, в которых, при желании, — а оно всегда есть у западных дипломатов, — можно было усмотреть признаки независимости мышления и либеральных взглядов. Об одном из таких высказываний вспоминает австрийский дипломат Вальтер Пайнсип: «Вот я коммунист, — как-то сказал ему Андропов, — а вы представляете противоположную точку зрения, но это не мешает нам понимать друг друга». Заявление явно необычное для советского официального представителя. Но Андропов продолжал: «Каждый человек имеет убеждения — должен их иметь. Без них человек ничего не значит. Было бы прекрасно и просто, если бы все люди на земле имели одни и те же взгляды…» Тут Андропов сделал паузу и закончил доверительно, слегка понизив голос, словно не желая быть подслушанным: «Но поверьте мне, это было бы скучно…» /4/.

И Вальтер Пайнсип ему поверил.

Со своей стороны ЦК требовало от Андропова сблизиться с новыми венгерскими руководителями. Здесь пропуском ему служили декларируемая им терпимость, показная демократичность и… улыбка. Вот сразу же после заявления Имре Надя о желании вывести Венгрию из Варшавского пакта, Андропов посылает венгерскому премьеру ноту протеста, но… по поводу «проникновения хулиганов на территорию советского посольства». В атмосфере гнетущей напряженности, ожидая подвоха, венгерское правительство спешно снаряжает на встречу с советским послом Бела Кирали, командира венгерских повстанцев. В посольстве Кирали встречает тишина и… улыбающийся Андропов. За спиной советского посла полукругом стояли работники посольства. Андропов, все так же улыбаясь, мягко объяснил, что протест — недоразумение. Хулиганов вообще-то не было, — просто старые женщины зашли погреться в посольстве. Андропов кажется даже смущенным. Он заверяет Кирали, что завтра, самое позднее — послезавтра начнутся переговоры (которые он, Андропов, уполномочен вести с правительством Имре Надя) о выводе советских войск из Венгрии. Кирали пристально смотрит на посла. Ему кажется, Андропов искренен. На следующий день 3 ноября 1956 года — действительно подписывается соглашение о выводе советских войск. А еще через день начинается советское вторжение в Венгрию.

Впечатление, что Андропову можно верить, в Венгрии в те дни складывалось у многих. Шандор Копачи, шеф будапештской полиции, в последний раз видел Андропова, когда по пути в югославское посольство был арестован советским патрулем. Андропов приветствовал своего собутыльника (в прошлом они часто встречались за стаканом старого бургундского вина, слушая и распевая песни) и сообщил, что Янош Кадар формирует правительство и хочет его видеть. Но встреча с Кадаром не состоялась. Копачи в посольстве был арестован. «Я увидел Андропова, стоящего на лестнице и улыбающегося своей знаменитой добродушной улыбкой… Но при этом казалось, что за стеклами его очков разгорается пламя. Сразу становилось ясно, что он может, улыбаясь, убить вас, — это ему ничего не стоит» /5/.

МИД возложил на Андропова особо трудную миссию: важно было убедить общественность Запада, что и в условиях оккупации Венгрии с Москвой можно сотрудничать. Верно, советские танки утюжат мостовые Будапешта, расстреливая восставших, идут повальные аресты сторонников Имре Надя. Но ведь в СССР, кроме маршала Конева и Хрущева, еще остаются такие милые, обходительные люди, как Андропов, — должны были думать (и думали) в Будапеште. Встречаясь с венгерскими руководителями, уже арестованными или подлежащими аресту, Андропов понимающе и ласково смотрел на них, как бы молчаливо говоря: «Как коммунист, я понимаю необходимость насилия, но, как человек, не могу его не осуждать».

Финалом «миротворческих» усилий Андропова в Будапеште были переговоры о выводе советских войск из Венгрии — они открылись 3 ноября 1956 г. в небольшом поселке Токал на острове Чепель. В полночь в комнату, где велись переговоры, вошел шеф КГБ генерал Иван Серов. Венгерская делегация была арестована. Ее руководитель, министр обороны революционного венгерского правительства Пол Малетер был расстрелян.

Лучезарно улыбаясь свои будущим жертвам, Андропов широко открыл «двери» Венгрии перед советской армией, а советская армия, подавив восстание в Венгрии, открыла перед Андроповым «двери» Москвы. Хрущев оценил усердие и усилия Андропова по усмирению непокорных мадьяр, и в мае 1957 года назначил его заведующим вновь созданного в Центральном Комитете Отдела Социалистических стран.

В Москве Андропов снова встретил Куусинена, которого (по упразднении созданной Сталиным опереточной Карело-Финской республики) Хрущев сделал членом Политбюро и секретарем ЦК КПСС, — чтобы уравновесить влияние Суслова в области идеологии и внешней политики.

Куусинен умер незадолго до начала эры Брежнева. Но за годы, проведенные в Центральном Комитете, он успел сделать многое. Единственный в Политбюро представитель «революционного поколения», уцелевший в сталинских репрессиях, он помог Гомулке укрепиться у власти в Польше и поддержал Кадара в эволюционном процессе реформирования венгерской экономики. «Умеренные» взгляды Куусинена проявились и в назначении наиболее последовательного сторонника десталинизации профессора Бурлацкого заведующим группой консультантов Центрального Комитета. Под руководством и защитой Куусинена Андропов создает в своем Отделе новую систему связи с коммунистическими партиями советского блока — более терпимую и либеральную. Он принимает участие в переговорах с Китаем, посещает Чехословакию, Польшу, Болгарию, Румынию, ездит в Монголию, Корею, Северный Вьетнам.

Десятилетие между 1957–1967 годами было сложным, но Андропов успешно преодолел все его подводные камни. Он с легкостью и без особых сожалений отказывается от пропаганды в ЦК опыта экономических реформ в Польше и Венгрии, как только выясняется, что Хрущев потерял к ним интерес. А едва в аппарате вновь усилились позиции Суслова, этого сторонника жесткого курса, Андропов спешит забрать у восточноевропейских компартий даже ту небольшую автономию, которую им предоставил Куусинен.

Андропов, который никогда не выдвигал и не отстаивал собственных идеологических позиций, показал себя блестящим интерпретатором взглядов начальства, талантливейшим выразителем политической конъюнктуры. Был спрос на либерализм — и не было в аппарате ЦК более страстного поборника послаблений; изменился социальный заказ, в партийной моде оказалось бюрократическое администрирование, — и Андропов уже в первых рядах сторонников централизации. Он умел оставаться желанным слугой всех господ, и они, враждуя между собой, неизменно благоволили к нему: в 1961 году его избирают членом Центрального Комитета, а в 1962 году — секретарем.

Со смертью Куусинена созданная им группа советников переходит к Андропову. Но Хрущев, сосредоточив в своих руках всю власть, не испытывает более необходимости в советниках и советах. И Андропов спешит заменить яркого, самостоятельно мыслящего Бурлацкого серым, но угодливым Арбатовым. Он вполне устраивает Хрущева, удобнее и спокойнее с ним и Андропову.

Только один человек в советском руководстве мог бы оспаривать у Андропова рекорд в приспособленчестве — Анастас Микоян. Но Микоян не смог достаточно быстро перестроиться с приходом в Кремль нового Генсека — Брежнева — и впал у него в немилость. Андропов же с этой задачей справился настолько успешно, что Брежнев решил воспользоваться его услугами, чтобы избавиться от Шелепина и Шелеста — соратников по Политбюро, недавно приведших его к власти. Ко именно тогда расположение хозяина, так надежно и верно служившее Андропову в его благополучной карьере, едва не навлекло на него катастрофу.