Танцовщица - Драммонд Эмма. Страница 79

Когда девушка вышла, Вивиан мельком подумал: может быть, просто войти, неважно, что скажет Лейла. Что-то подсказывало ему: если он позволит ей отказаться от встречи, то потеряет шанс, вновь представленный им судьбой.

Охваченный этой мыслью, он почти пробежал коридор, ведущий к спальне, и уже был у двери, когда та открылась. Сестре так и не представилась возможность передать ему ответ Лейлы, потому что он молча прошел мимо — все его внимание было сконцентрировано на лежащей больной. По его телу вновь пробежала волна сочувствия, смешанного с ужасом. Ссадины потемнели и выглядели более страшными. Один глаз опух и не открывался. Лейла смотрела на него, но Вивиан так и не мог понять, что же она чувствует, потому что лицо, которое он так хорошо знал, застыло, словно маска. Казалось, на кровати лежит незнакомка.

Вивиан обнаружил, что ему трудно говорить. Что вообще он мог сказать? Возможно, Миттельхейтер был прав, и ему стоит держаться подальше от Лейлы. Она сама просила об этом два года назад.

— Ты в хороших руках, — заметил он ровно. — Сестра Спрингфильд очень опытна и будет рядом всю ночь. Я прикажу, чтобы двое мужчин подежурили около дома. Тебе больше не угрожает опасность.

Услышав щелчок, он повернулся и увидел, что сестра вышла из комнаты, оставив их одних. Присев на край кровати, Вивиан подумал, как ужасно, что подобная встреча наедине, о которой он долго мечтал, произойдет так несчастливо.

— Миттельхейтер пришел, как только получил мою записку, — продолжил он с трудом. — Франц сильно расстроился, но пообещал придумать какую-нибудь историю, которая удовлетворила бы барона фон Гроссладена. Никто сегодня не узнает правды.

Хотя было ясно, что Лейла понимает его слова, она продолжала молчать, лежа совершенно неподвижно. Встревожившись, Вивиан сделал еще одну попытку.

— Лейла, я не собираюсь требовать, чтобы ты сразу же рассказала, что с тобой произошло утром, но тот, кто совершил подобное, должен понести наказание, гражданский это человек или военный. Ты можешь назвать его?

И снова молчание. Расстроенный ее очевидным отказом говорить, но не зная, что сказать самому, Вивиан огляделся в комнате, заполненной реликвиями времен старательской лихорадки. И внезапно тоска, вызванная продолжительным пленением в этом чужом городе, стала почти невыносимой. Куда делись юность и счастье? Когда-то он надеялся найти их в любви. На что ему надеяться сейчас? На возрождение страсти, которую она холодно и сознательно отвергла? Он пытался избегать ее и не смог. Сейчас пытается помочь — и снова без всякого успеха. Секретная депеша предписывала Кекевичу держаться до февраля. Как он проживет еще два месяца заключения здесь, поблизости от ненавидящей его девушки, зная, что будет видеть ее, слышать, как другие говорят с ней? Сам он не будет иметь даже такой возможности.

Повернувшись к ней с намерением пожелать доброй ночи и уйти, он не сделал ни того, ни другого. Проведя кончиками пальцев по ее щекам, где бежали дорожки слез, Вивиан хрипло произнес:

— Я бы отдал жизнь, лишь бы этого не случилось. Скажи мне, кто сделал это, и я отомщу.

Ее голова отрицательно качнулась.

— Означает ли это, что ты не знаешь, или ты отказываешься говорить?

Вместо ответа она повернулась, зарывшись лицом в подушку. Жест вызвал такое чувство жалости, что Вивиан, не удержавшись, нежно обхватил ладонями ее лицо, заставив смотреть на себя.

— Дорогая, я до сих пор не понимаю, что тогда случилось в Англии, — признался он тихо. — Но, несмотря на твой явный успех, на годы, изменившие нас обоих, я верю, что когда-то ты почти любила меня. Позволь помочь. Доверься мне.

Через несколько мгновений ее покрытая синяками рука легла на его ладонь, но она продолжала молчать.

Уже не сомневаясь, что настал момент полной откровенности, Вивиан поднял ее руку, прикоснувшись к ней губами.

— Я сказал тебе на прошлой неделе, что в настоящее время мы живем в изолированном мире — мире, где я могу быть откровенным: я все еще люблю тебя. Думаю, так будет всегда. Ради Бога, давай наконец скажем друг другу правду.

— Правду? — донеслись эхом ее слова. — Ох, Вивиан… Правда в том, что я любила тебя тогда, люблю сейчас и всегда буду любить.

Наклонившись так, что его лицо оказалось в нескольких сантиметрах от ее, он обреченно спросил:

— Почему же тогда ты прогнала меня? Раздавшийся в этот момент голос сестры не позволил ему узнать ответ.

— Ваше время истекло, майор. Я должна попросить вас покинуть комнату, мисс Дункан нуждается в отдыхе.

Вивиан медленно ехал по городу, справлявшему Рождество в условиях осады. Из домов, которые он проезжал, слышались музыка и смех, их обитатели временно забыли о своих горестях. Они отмечали праздник мира и добра, но в мастерских «Де Бирс» продолжали изготавливать снаряды, чтобы возобновить обстрел через несколько дней.

В лунном свете пустынные улицы тянулись, словно длинные темные коридоры. Казалось, он — единственное живое существо в этой ночи. Слегка приподняв голову, Вивиан посмотрел на небо: темное, бесконечное, заполненное звездами, сверкавшими словно бриллианты в прозрачной африканской ночи. Он подумал о своих земляках у Магерсфонтейна, лежащих в палатках и гадающих, сколько еще подобных ночей придется им пережить. Он подумал о тех, кто оказался на этом островке цивилизации в середине дикого, негостеприимного вельда. Неужели потребуется еще два месяца, чтобы выбраться отсюда? Смогут ли они продержаться так долго? Будет ли он в числе людей, встречающих освободителей, или его кости сгниют в братской могиле на окраине города за тысячи миль от родины? Неожиданно Вивиан затосковал о Шенстоуне и прелестных ландшафтах Корнуолла, вспоминая день, когда солнце нежно освещало сочные зеленые луга, а он вручил хорошенькой девушке черного ягненка и свою любовь.

Военный лагерь практически опустел. Вивиан сытно поужинал вместе с дежурным офицером, который привлек его внимание к доске объявлений, где было пришпилено сообщение, полученное путем световой сигнализации от войск, идущих им на помощь.

«Желаю вам и всем моим храбрым солдатам счастливого Рождества. Пусть вас защитит и благословит Господь.

Виктория Регина».

Послание королевы лишь усилило их тоску по дому, и оба офицера долго говорили о родине, казавшейся столь желанной этой ночью. Вернувшись в палатку, Вивиан снял ботинки и мундир, затем растянулся на раскладушке, имея в качестве компаньона лишь луну. Он ни на секунду не вспомнил, что ему следовало присутствовать на концерте фон Гроссладена и на последующем за ним ужине. Забыл он и о матери и Франце Миттельхейтере, которые уж точно там будут. Его голова была полна мыслями только о девушке, которая сегодня ночью прошептала слова, залечившие раны двухлетней давности.

Двадцатый век опустился на Кимберли почти незаметно. День Нового, 1900 года в осажденном городе был полон страха, так как бомбардировки буров значительно усилились, и поползли слухи, что запасы говядины подходят к концу и вскоре придется есть конину. Последнее вызвало бурю протестов среди военных и мирного населения, оставив в стороне, интерес к наступающему Новому году и новому веку.

Рождественская неделя давно прошла. Празднества, так ярко осветившие жизнь, забылись, когда вернулись монотонность блокады, безысходность и страх смерти. Те, кто веселился в компании друзей еще несколько недель назад, сейчас были готовы вцепиться друг другу в глотку по самой ничтожной причине. Нормирование еды стало сказываться на здоровье, росло число больных, особенно среди детей. Ежедневные траурные процессии, несущие трогательные гробики, ужасающе действовали на жителей, а колонны спасателей находились по-прежнему за холмами у Магерсфонтейна.

Один человек, однако, ухитрился найти почти позабытое счастье в эти дни начала двадцатого столетия. Вивиан справлялся и с голодом, и с жарой, и с угрозой смерти, живя в ореоле радости, вызванной возвращением любви, которую он считал потерянной для себя. Выезжая на разведку, скача рядом с громыхающим бронированным поездом, патрулируя скотоводческие фермы на окраинах города, он был полон такой силы и энергии, которых не испытывал несколько лет. Уверенность в себе полностью вернулась к нему.