Королевство на грани нервного срыва - Первухина Надежда Валентиновна. Страница 29

Я так легко согласилась в буквальном смысле озолотить королевство, потому что это было самое простое, что я пока научилась делать. Спасибо мессеру Софусу, это все его уроки. Кстати, как давно мы не виделись! Наверное, мой покровитель потребовался другим мирам, но я знаю — случись со мной беда, он придет и надает пенделей за то, что не умею сама справляться с ситуацией.

И вот мы на месте, все уже приготовлено, и ждут только меня. В своей палатке я переодеваюсь в теплый костюм, который обыкновенно носят мужчины в пору зимней охоты. Маттео остается снаружи, а Люций и Собака идут со мной.

Охранник откинул брезентовую дверь, и мы пошли по небольшому коридору — деревянный настил и арки, крытые брезентом. Чем ближе подходили к куче, тем сильнее становились ее ароматы — весеннее тепло позволило и куче оттаять.

— Как же ты вынесешь эту вонь? — ахнул Люций.

— Прекрасно вынесем. Вот, смотри, тряпичные маски, пропитанные мятной мазью и камфарным маслом.

Куча была здоровенная. Мы надели маски, я похлопала Люция по плечу, выдохнула и возложила руки на слежавшийся мусор. Закрыла глаза и вошла в переплетение окружавших меня струн. Да, вот уже готовые молекулы, а вот Информационные Начала. Разворот струны, смещение, переплетение. Готово. И снова: разворот струны, смещение, переплетение. Будто я тку гобелен на станке, только вместо нитей — молекулы… Через некоторое время я почувствовала, что все мое тело раздирает невыносимая боль. Оно и понятно — энергию я брала из ближайшей «подчинившейся» мне галактики, эта энергия была колоссальна: представьте, что из огромной бочки через крохотную воронку льют масло во флакон духов. Я была той самой воронкой, и боль, корежившая меня, говорила, что пора отдохнуть.

Я взмахнула руками и упала. Точнее, упала бы, если б не плечо Люция. Он сильный мальчишка, молодец.

Собака немедленно облизала мне лицо. От этого я открыла глаза и посмотрела на дело рук своих.

Вся мусорная куча сверкала чистейшим золотом. Ничего себе. Я рассчитывала в первый раз фунт-другой создать…

— Люций, выходим.

Мы вышли. Возле дежурившего рядом с входом солдата стоял командор охраны.

— На сегодня я закончила. Мне нужно отдохнуть. Возьмите кирку и лично проверьте, получилось ли у меня то, зачем я здесь.

Командор кивнул. Люций дотащил меня до моей палатки, там я рухнула на руки Маттео, а дальше — провал.

Я упала лицом в мокрую траву. К щеке прилип подорожник, пахло аптечной ромашкой. Я восприняла это как данность и потихоньку встала. Я была апогеем боли, но это меня не волновало, словно боль — это тоже лист подорожника, прилипший к щеке.

Я огляделась. Было сумрачно, но я поняла, что нахожусь в саду среди странных низкорослых деревьев, словно подстриженных под гребенку. Подойдя ближе и вглядевшись, я выяснила, что это каменные постаменты с изваянными человеческими бюстами.

— Да, так проходит слава мира, — проговорил ближайший ко мне бюст. — А ведь когда-то меня причисляли к богам.

Я вгляделась в надпись — это был очень древний поэт. И я пошла от монумента к монументу, всматриваясь в лица и надписи, ожидая найти своего почившего мужа.

Он не был монументом. Просто сидел на мокрой траве, закутавшись в плащ, и глаза на его гордом лице были пусты и жалки.

— Герцог Альбино, — прошептала я.

Он поднял на меня глаза.

— Как хорошо, — прошептал он. — Как хорошо, что ты догадалась прийти.

— Что я должна сделать для вас?

— Развей меня по ветру, как глиняную пыль. Я не заслуживаю монумента. Я лгал всю жизнь. Только ты была правдой. Ты нашла меня, чтоб спасти. Для забвения и покоя. Прикоснись ко мне легкой рукою. Отпусти, отпусти, отпусти.

Я так и сделала. И некоторое время смотрела, как великий поэт становится прахом, и прах этот улетает в бурое небо.

— Прощайте! — прошептала я.

— Я тебе дам «прощайте»! — рыкнул какой-то очень знакомый голос. — Ишь, химик-практик, дрын еловый! Я тебе покажу…

— Оливия, уймитесь, вы сами еще слабы.

Оливия?

Я открыла глаза. Надо мной склонялась моя милая подруга, и лицо у нее было таким суровым, что просто жуть. А еще… Еще на груди у меня сидел мессер Софус и смачивал носовой платок в каком-то душистом растворе.

— Оливия, ты проснулась, какое счастье!

— Не то слово. Это счастье тебе сейчас прилетит и в нос, и в ухо! Ой, ну не реви, а то я тоже.

И мы обе победно разревелись. Победно — потому что снова живы и снова вместе!

— Так, объятия оставим на потом, — строго объявил мессер Софус. — Пока примочка.

И мне на лоб лег компресс.

— Оливия, брысь в свою кровать. Тебе тоже компресс, а то глаза какие-то бешеные.

— Они у меня по жизни такие.

— Значит, будем исправлять. У девушки из общества должны быть глаза-небеса, а не два пистолетных дула!

— Мессер Софус, я вам так рада! Если вы позволите вас обнять…

— Люция, не стоит.

— Почему?

Софус спрыгнул с моей груди и медленно отвернул одеяло.

Я подняла руки к лицу и пискнула, как придавленный мышонок.

Моих рук ниже локтей просто не было. Две малосимпатичные культи — вот что теперь было моими руками.

Все молчали.

— Ну, — сказала я. — Попробую восстановить. Сейчас я слаба, но… Сколько времени я проспала?

— Три с половиной года.

— Сколько?! Правда, что ли? Ой, кошмар.

— Да, но именно в тот момент, когда заснула ты, проснулась Оливия. Так что у мессера Гренуаля работы даже в некотором смысле прибавилось. А Оливия решала все вопросы с королем.

— Какие вопросы?

— Знаешь, сколько чистого золота, абсолютного золота ты сделала? Четыреста тысяч тонн. Король чуть с ума не сошел. Но быстро оклемался и в рекордно короткие сроки создал Златоград. Так называемый. Город обнесен огромной стеной с разными ловушками и степенями защиты, там ведется разработка золота. Там работают шахтеры, которые никогда не выйдут за стену живыми, но зато здесь их семьи сыты и богаты. Построен перерабатывающий завод — золото требуется обеднять примесями, как полагается, до определенной пробы, плавить, формовать, ставить государственные клейма. Вот, три года прошло, а работы не убавляется, еще и на треть не убавилось.

— Ты вырастишь свои руки, как с полпинка, — быстро сказала Оливия. — А если нет…

— Я еще не знаю. Я хочу спать.

Я была слишком напугана происшедшим со мной и ушла в сон, как в убежище, где меня никто не обидит.

И все ушли в темноту, а я снова ощутила под щекой прохладу мокрой травы. Я поняла, что хочу стать такой травой, чтобы по мне шли босые ноги влюбленных…

— Люди, Люди, проснись!

— Господи, я так боюсь, что она опять надолго заснет.

— Отпустите меня, — заплакала я. — Что вы пристали, я больше не хочу жить. Я устала. Я очень хочу спать…

— Я знаю, что делать…

— О, нарисовался, тюремный комендант.

— А вы нахалка, хоть и герцогиня.

Снова проваливаясь в долгий сон, я почувствовала, как остатки моей руки осыпают нежнейшими поцелуями, и шепот, как аромат одуванчика, окутывал меня: «Я не дам тебе пострадать. Я исцелю тебя, милая». Во сне теперь не было страшно. Я шла по полю огромных, пушистых, нежнейших одуванчиков, падала в них, целовала, утыкалась лицом, вся перемазалась в желтой пыльце, но чувствовала, что возвращаюсь к жизни, что сердце мое оттаивает, страха и скорби в нем больше нет… И я открыла глаза.

И подумала, что снова сплю.

Моя комната была уставлена вазами и даже ведрами с сиренью, одуванчиками, ирисами, вишневыми ветками, гиацинтами, медуницей, вербой.

— Небеса, как это прекрасно!

Помогая себе культями, я села в кровати и огляделась. Цветы были вокруг, даже на одеяле, словно боевое оцепление, не дающее мне уйти в пустоту.

За огромным окном синело совершенно безмятежное небо. А в оконной нише спал, свесив руку, Маттео. На полу валялся раскрытый том «Начал астрофизики».