Жестокий континент. Европа после Второй мировой войны - Лоу Кит. Страница 54

Больше всего возвращавшиеся на родину евреи боялись того, что, несмотря на все меры, принимаемые правительствами и гуманитарными организациями, глубоко укоренившийся антисемитизм никогда не исчезнет. Жизненный опыт научил их, что ни демократия, ни видимое равенство прав, ни даже их собственный патриотизм не является гарантией от преследований. Их самая главная задача – не относиться к каждому небольшому инциденту как к «признаку будущего взрыва» или доказательству того, что «готовятся новые массовые убийства». Если они должны были справиться с этим, то тогда им была нужна помощь людских сообществ, в которые они заново вливались.

Поэтому по возвращении домой евреям больше всего требовалась уверенность. Получить возможность начать жизнь сначала означало большее, чем просто пищу, крышу над головой и медицинскую помощь – то, что обычно предоставлялось всем возвращавшимся людям. Им нужно было, чтобы им оказали радушный прием.

Некоторые евреи, как Примо Леви, действительно вернулись к «друзьям, радующимся жизни, теплу спокойных застолий, основательности ежедневной работы, освобождающей радости рассказывать свою историю». Есть много рассказов о евреях, вновь соединившихся, словно благодаря чуду, с родными и близкими; о сострадании со стороны посторонних людей, которые давали им пищу или кров или выслушивали их истории. Но, к сожалению, такие рассказы не настолько часты, как должно бы быть, а опыт большинства был совсем другим.

Из 110 тысяч голландских евреев, вывезенных в концентрационные лагеря во время войны, на родину возвратились лишь около 5 тысяч. Они были среди 71 564 перемещенных голландцев, которые вернулись в Голландию в 1945 г., в основном в Амстердам. По прибытии на главный вокзал города они проходили собеседование, регистрацию и получали продуктовые талоны и купоны на одежду. Иногда им давали советы, где остановиться или где можно получить помощь, но иногда в отделениях различных гуманитарных организаций не было служащих. Официальный прием был подготовленным, но холодным: ни флагов, ни цветов, ни духовых оркестров, просто ряд конторских столов и вопросы, за которыми следовала быстрая отправка на улицы городского центра.

С самого начала существовали тонкие различия между возвращавшимися людьми. Однако дискриминации подвергались не евреи, а те возвращенцы, которых считали коллаборационистами. Люди, работавшие в Германии на добровольных началах (vriwilligers), получали свои карточки репатриантов со штампом в виде буквы V. В таком случае они не получали продуктовый набор для вновь прибывших и талоны на питание. Кроме того, от них шарахались в каждой организации, с представителями которой они вступали в контакт.

Из числа других (onvriwillig) с фанфарами встречали разве что тех, кого считали участниками Сопротивления, с немедленным предоставлением им преимуществ. Часто их отправляли в специальные реабилитационные центры, расположенные в роскошных местах, включая крыло дворца королевы Вильгельмины. Их превозносили в прессе, в правительстве, на улицах. «Если ты участвовал в Сопротивлении, все становилось возможным! – утверждал бывший боец Сопротивления Карел де Врис. – Ты мог попросить денег у любого и получить их. Все строительные материалы, например, были в дефиците, но если ты говорил: «Это для участников Сопротивления, возвращающихся из концлагерей», – то получал все немедленно!» Позже, в знак признания деятельности Сопротивления, им даже назначили специальную пенсию.

Возвращавшимся евреям быстро стало ясно, что голландцев интересовал единственный вопрос, в чем разница между коллаборационистами и участниками Сопротивления. Все остальные категории, включая евреев, просто свалили в одну кучу. Это было характерно не только для Голландии. Когда депортированные итальянцы вернулись в Италию, их тоже смешали в одну кучу как «политзаключенных», независимо от того, были ли они евреями, подневольными рабочими или военнопленными. Французских возвращенцев рассматривали примерно так же – единой группой. Исходя из самых популярных историй о том времени, они и по сей день фактически считаются таковыми. Это не дискриминация евреев, но близко к этому – попытка игнорировать их в целом. Как выразился один голландец, выживший в лагере: «Там, где по идее должны были выразить сочувствие, я сталкивался с равнодушной, неприступной, отталкивающей аморфной массой, известной как бюрократический аппарат».

Существовало много причин, по которым голландские власти не оказывали возвращавшимся евреям особой помощи, в которой те нуждались и заслуживали. Во-первых, они действовали по примеру союзников, особенно англичан, официальная политика которых заключалась в том, чтобы не относиться к евреям как людям отдельной категории. Евреи составляли лишь небольшую долю возвращавшихся, и поэтому не получили никаких преимуществ. К тому же властям пришлось готовиться к возвращению людей в спешке, поскольку Голландия одной из последних в Европе получила освобождение.

Если бы ко всей этой ситуации подошли более взвешенно, стало бы очевидно, что евреи больше любой другой группы людей заслуживают особого отношения, с точки зрения и нравственности, и гуманизма. Они, безусловно, перенесли несравнимо больше страданий, чем любая другая группа населения голландского общества: из 210 тысяч голландцев, погибших во Второй мировой войне, половина – евреи, и это без учета того, что евреи составляли всего чуть более 1,5 % от довоенного населения страны. В большинстве ее районов население полностью исчезло, даже в Амстердаме выжила лишь незначительная его часть. В то время как другие возвращенцы встречали теплый прием со стороны местных сообществ, готовых оказать им помощь, у многих евреев не было никого – даже семьи.

И не только «бюрократия» игнорировала эти факты. Простые люди тоже были склонны проявлять удивительное равнодушие. Историк Дьенк Хондиус собрал множество примеров, демонстрирующих отношение простых голландцев к возвращавшимся евреям. Например, Риту Купман бывший знакомый приветствовал словами: «Тебе повезло, что тебя здесь не было. Здесь был такой голод!» Когда Эб Каранза вернулся на свою прежнюю работу, работодатель отказал ему в выдаче аванса на том основании, что в Освенциме «у тебя была крыша над головой и еда все время!». Большинство евреев не пытались рассказывать об ужасах, через которые им пришлось пройти, а, подобно Герхарду Дурлахеру, просто «покупали одобрение», выслушивая истории других людей и «благоразумно помалкивая» о своем собственном положении. «Люди не понимали, – объясняет другой голландский еврей, – или не верили вам».

Многие подобные замечания возникали из чистого неведения. В отличие от Восточной Европы, где холокост происходил под носом у людей, на Западе многие были совершенно не в курсе происходящего с евреями после их депортации. До того как вышли фильмы о концентрационных лагерях, рассказы о массовых убийствах, поставленных на поток, часто отметались как преувеличения. Но даже после демонстрации фильмов в кинотеатрах зрители по-прежнему до конца не осознавали, какое на самом деле это имело значение для людей, которые выжили.

Упитанные супруги-французы встречают возвращающегося на родину бывшего узника концлагеря: «Знаете, молодой человек, мы тоже ужасно страдали от ограничений» (июнь 1945 г.)

Важнее человеческого неведения разве что ощущение дискомфорта, которое неизбежно вызывали подобные рассказы. По словам Френка Кайзера, люди в Голландии реагировали на его рассказ о заключении в Терезиенштадте словами: «Не хочу знать. Это все закончилось. Радуйся, что выжил». На евреев, вернувшихся в другие страны, реакция была аналогичной. Во Франции, по словам бывшего заключенного Освенцима Александра Кона, «царило всеобщее равнодушие», и евреям советовали подвести черту под пережитым. В Венгрии возвратившихся евреев избивали, если они осмеливались предположить, что пострадали больше, чем их соседи-христиане. Даже в Америке иммигрировавшие туда евреи, пережившие войну, часто сталкивались с раздражением: «Война закончилась. Хватит уже!»