Жестокий континент. Европа после Второй мировой войны - Лоу Кит. Страница 64

В результате этих споров вся территория к востоку от Одера и Нейсе должна была стать польской, включая старинные немецкие земли – Померанию, Восточный Бранденбург, Нижнюю и Верхнюю Силезию, большую часть Восточной Пруссии (кроме части, которую Россия оставила себе) и порт Данциг. Эти районы на протяжении столетий считались исконной территорией Германии, населенной почти исключительно немцами – более 11 миллионов, согласно официальным цифрам.

Последствия этого имели большое значение для людей. С учетом истории немецких меньшинств в других странах и того, как Гитлер использовал их в качестве повода для разжигания войны, невозможно было себе представить, что 11 миллионам немцев будет разрешено продолжать жить на территории новой Польши. Черчилль при обсуждении этой темы в Ялте заметил: «Жаль плотно начинять польского гуся немецкой пищей, зная, что у него случится несварение желудка». Все участники конференции поняли, что этих немцев придется переселить.

Когда в Ялте встал вопрос о практических аспектах и гуманизме изгнания такого большого количества людей с земли их предков, Сталин мягко заметил, что большинство немцев в этих районах «уже убежали от Красной армии». Вообще говоря, он был прав – основная масса населения этих регионов уже бежала из страха перед местью Советов. Однако к концу войны там по-прежнему проживали 4,4 миллиона немцев, а сразу же после войны возвратились еще 1,25 миллиона – главным образом в Силезию и Восточную Пруссию – с верой в то, что смогут вернуться к прежней жизни. Согласно планам Советов, все эти люди подлежали либо мобилизации на принудительные работы, чтобы выплатить военные репарации Германии, либо переселению.

Строго говоря, Советы и поляки не имели права начинать высылку немцев с этих территорий до окончательного согласования границ. Даже по временным границам не было достигнуто соглашения до Потсдамской конференции, которая состоялась летом 1945 г. Ожидалось, что окончательные границы будут проведены, как только все союзники подпишут мирное урегулирование с Германией. Но из-за разрыва отношений между Советским Союзом и Западом во время холодной войны и последующего расчленения Германии мирный договор не ратифицировали в течение еще сорока пяти лет.

А тем временем поляки и Советы приступили к осуществлению своей программы высылки, невзирая на международные соглашения. Это стало очевидно американскому послу Артуру Блисс Лейну, когда он посетил Вроцлав в начале осени 1945 г. Вроцлав, который за несколько месяцев до этого был немецким городом Бреслау, находился уже на продвинутой стадии ополячивания:

«Ежедневно немцев насильно депортируют на территорию Германии. Очевидно, поляки не считают свое пребывание во Вроцлаве временным, пока это решение еще не одобрено мирной конференцией. Все немецкие вывески сняты и заменены вывесками на польском языке. Во Вроцлав привозят поляков из других районов Польши, чтобы они заменили здесь репатриируемых немцев».

В действительности к этому времени высылки в регионе уже шли в течение не одного месяца. Почти сразу по окончании войны поляки начали выселять немцев из их домов и заявляли свои права на их собственность. Не только Красная армия безудержно насиловала и грабила немцев, поляки тоже не отставали. В таких городах, как Щецин (Штеттин), Гданьск (Данциг) и Вроцлав, немцев сгоняли в гетто – отчасти для того, чтобы поляки могли без суеты забрать себе их имущество, но также и для их собственной безопасности. Во многих районах немцев собирали и отправляли в лагеря либо для использования в качестве бесплатной рабочей силы, либо для передержки в ожидании официальной депортации. Некоторые поляки испытывали слишком сильное нетерпение, и, не дожидаясь официального разрешения, начали выгонять целые немецкие общины за границу. По официальным польским данным, только за последние две недели июня 1945 г. 274 206 немцев были незаконно депортированы через Одер в Германию.

Такие действия были характерны не только для Польши. Весной и летом 1945 г. чехи занимались тем, что выдворяли сотни тысяч судетских немцев за пределы своей страны бешеными темпами. Внезапность, с которой осуществлялись такие «молниеносные» высылки, демонстрирует их массовый характер, особенно в Чехословакии: это были не акции, организованные местными властями, а спонтанные депортации, вызванные ненавистью местного населения. Срочность, им свойственная, подразумевает, что и поляки, и чехи в равной степени горели нетерпением избавиться от своих немецких меньшинств, прежде чем вмешается какая-нибудь посторонняя организация и помешает им.

Именно по этой причине «Большая тройка» чувствовала себя обязанной сделать официальное заявление о том, каким образом должно осуществляться перемещение. В июле и августе 1945 г. они потребовали остановить высылку немцев из Польши, Чехословакии и Венгрии до того момента, когда это станет возможно осуществлять «упорядоченно и гуманными способами». Проблема крылась не только в жестоком способе высылки этих людей, но и в неспособности союзников внутри Германии справиться с огромным притоком беженцев. Им требовалось время, чтобы организовать систему интеграции вновь прибывших немцев и справедливо распределить их по различным зонам оккупации Германии.

И хотя это заявление замедлило перемещение немцев, затормозить процесс не удалось. Особенно отказывались прекратить высылку немцев из Силезии и Щецина поляки. К тому же в своем признании о том, что высылки «придется осуществлять», Потсдамская декларация дала всем заинтересованным странам официальное добро на их действия – если не немедленно, то, по крайней мере, в самом ближайшем будущем. В результате высылка немцев по всей Европе стала не спонтанным, но скоротечным явлением, которое могло бы со временем сойти на нет. Теперь она приобрела официальный статус постоянной и тотальной высылки немецких мужчин, женщин и детей изо всех уголков Европы. По этой причине корреспондент «Нью-Йорк тайме» Энн О’Хара Мак-Кормик назвала ее «самым бесчеловечным решением, которое когда-либо принимали правительства, обязанные защищать права человека».

В воскресенье 1 июля 1945 г. приблизительно в половине шестого вечера подразделения польской армии подошли к деревне Махусвердер в Померании, населению приказали в течение тридцати минут собрать вещи и уехать. Почти все жители деревни были немцами, и в основном женщины, дети и старики, поскольку большинство мужчин уже давно пропали на войне. Сбитые с толку и испуганные селяне начали складывать свои пожитки, семейные фотографии, одежду, обувь и другие необходимые вещи, которые могли поместиться в сумки и ручные тележки. Они собрались у своих домов и на дороге, которая проходила через деревню. Затем под надзором поляков отправились пешком в направлении новой польско-немецкой границы, расположенной в шестидесяти километрах.

Среди них была жена фермера и мать троих детей по имени Анна Кинтопф. Позже, в своих показаниях под присягой, сделанных для правительства Германии, она описала тяжелые испытания, выпавшие ей и другим жителям деревни. Путешествие, по ее словам, длилось шесть дней, дорога проходила по разрушенной местности, покрытой обломками и следами таких же пеших переходов к границе других беженцев. На первое мертвое тело они наткнулись за пределами Ландсберга, то была женщина с синим лицом, распухшая от процесса разложения. Потом трупы стали привычным зрелищем. В лесу, через который они проходили, попадались тела и животных, и людей, головы и ноги которых торчали из земли их слишком мелких могил. Иногда люди из ее окружения погибали от изнеможения. Некоторые, включая ее собственную дочь Аннелору, заболели, потому что пили нечистую воду из канав и колодцев, расположенных вдоль своего пути, иные погибали от голода.

«Большинство переселенцев в пути питались исключительно тем, что находили в полях, или незрелыми фруктами, которые росли на обочине дороги. У нас было очень мало хлеба. В результате многие заболели. Маленькие дети до года почти все умерли в дороге. Не было молока, и, даже если матери варили для них густой суп, путешествие для них слишком растянулось. А еще губительны перемены погоды – то палящее солнце, то холодные ливни. Каждый день мы продвигались чуть дальше, иногда проходили девять километров, иногда только три, потом двадцать или больше… Я часто видела людей, лежащих на обочине дороги, с синими лицами, которые задыхались; людей, упавших от усталости и так и не сумевших подняться».