Тристан и Женевьева (Среди роз) - Дрейк Шеннон. Страница 23

– Ты спасла мне жизнь, – сказал он с дрожью в голосе. – Оставайся здесь, но будь внимательна, я должен спуститься вниз.

Она кивнула, совершенно не вникая в его слова, лишь уловив движение воздуха, когда Томкин прошел мимо нее и вышел на лестницу, переступив через тело Тристана.

Женевьева так и застыла на месте, не в силах отвести взгляда от неподвижного тела Ланкастерского Рыцаря. Она говорила себе, что это было справедливым возмездием, но чувствовала на своих руках его кровь, и на душе у нее было очень тяжело.

Дрожь с такой силой сотрясала ее тело, что она больше была не в состоянии держаться на ногах. Женевьева опустилась прямо на пол и внезапно почувствовала приступ безумного смеха. Одновременно ей захотелось плакать, и она плакала и смеялась, обхватив голову руками и чувствуя в висках пульсирующую боль, возникшую совершенно неожиданно.

Если она закроет глаза, то все исчезнет: и ланкастерцы, и лежащее перед ней огромное тело мужчины, убитого ею, и эта тупая боль.

Но когда девушка открыла глаза, все оставалось, как прежде. Он все еще лежал на полу, безжизненный, огромный, его глаза были закрыты, она могла лишь видеть темные, густые волосы, слипшиеся от крови.

Вдруг ей показалось, что она видит, как он смотрит на нее укоризненным и гневным взглядом, суля исполнение своего проклятья, снова и снова проклиная ее.

Она с еще большей силой сдавила голову руками. Наконец до ее ушей донесся шум из нижнего зала. Ее тело сотрясалось от рыданий, она билась в истерике. Внизу творилось что-то невообразимое. Все происходило совсем не так, как они планировали, и не было возможности что-то исправить. Там, внизу люди сражались и умирали…

Женевьева не в силах была подняться. Судьба ее и замка Эденби теперь решалась в Большом зале. Но Женевьева лишь тупо смотрела на тело Тристана, лежавшее на холодных каменных плитах и тихо шептала слова молитвы, чтобы это все поскорее закончилось.

Битва внизу не была настолько страшной, как это казалось Женевьеве. Впрочем, если бы граф де ла Тер не предупредил своих людей, то вообще не было бы никакой необходимости обнажать оружие.

Джон, предупрежденный Тристаном ранее, внимательно наблюдал за всем происходящим с того самого момента, как Женевьева и его друг покинули зал. Он слегка расслабился, когда на галерею взошла группа музыкантов и начала негромко наигрывать баллады, слегка непристойного содержания. Молодой человек находил обстановку зала весьма роскошной и, не последним аргументом в пользу замка Эденби была Эдвина…

Эта леди, конечно, уже далеко не девушка. Он заключил, что она старше его самого на год или два. «Но в ней есть грация, которой недостает более юным девушкам, – подумал Джон, а красота ее лица вполне соответствовала широте натуры». Она была худощава, стройна, элегантно одета, говорила очень негромко и, судя по всему, очень нервничала.

Джон потратил большую часть вечера на то, чтобы хоть немного успокоить ее. Они говорили преимущественно о замке Эденби, где она выросла. Эдвина рассказала ему о своем браке, грустно поведав о том, что ее муж не погиб в сражении, а умер от болезни, и что ее брат, последний лорд Эденби, позвал ее жить к себе, настаивая на том, чтобы она вновь вышла замуж и собирался составить ей партию, когда для этого придет подходящее время.

– А вы не собирались? – спросил ее Джон.

– Собиралась? – рассеянно переспросила молодая женщина, глянув на рыцаря огромными глазами, голубыми, как незабудки, растущие не склонах гор.

– Выйти снова замуж, – несколько обескуражено пояснил Джон. – Ведь так и должно было случиться, верно?

Она слабо улыбнулась, потупив глаза.

– Подлить вам еще вина? – нарочито безразличным тоном спросила она.

Но Джон предпочел не пить сегодня, ибо в отсутствие графа, он был капитаном отряда, а Тристан ожидал какого-то подвоха.

Да и поведение их людей доставляло ему беспокойство, уж слишком они были беспечны. Несмотря на предостережение, беззаботно смеялись и подпевали менестрелям. Они все же напились допьяна и собирались пить еще. Тибальд, заметил Джон, так же был не совсем в порядке. Он все еще сидел за столом, нахмурившись, как будто был чем-то недоволен.

Обстановка в зале становилась все более дружественной. Йоркисты и ланкастерцы пили, шутили и смеялись вместе. Девушки-служанки, обносившие гостей, были юны, свежи и привлекательны, они смехом отвечали на соленые шутки и, казалось, ничуть не обижались на звонкие шлепки по мягким местам, которыми их награждали щедрой рукой гости.

Может быть, крестьян из Эденби нисколько не заботило то, какой наследник получит корону, может быть, для них было вообще безразлично, кто управлял замком. Но это как-то не вязалось с той ожесточенностью, с которой они обороняли замок прежде, всеми силами стараясь сдержать натиск нападавших.

В какой-то момент, когда Джон обводил взглядом зал, в очередной раз с беспокойством оглядываясь вокруг, ему показалось, что он услышал предостерегающий голос Тристана, раздавшийся со стороны каменной винтовой лестницы.

Взгляд Джона упал на Эдвину. Он увидел на ее лице тревогу и ужас, и понял, что все это представление, устроенное в честь завоевателей, было всего-навсего западней. Все еще глядя на нее, Джон почувствовал, как ярость наполняет его душу, и отклонившись назад, выхватил из ножен меч.

– К оружию! – громко крикнул Джон.

Но большая часть его солдат не обратила на крик ни малейшего внимания. Поднялись лишь Тибальд, Мэттью Воллингэм и двое других.

А в зал уже вбегали вооруженные йоркисты, среди них Джон увидел сэра Гэмфри с обнаженным клинком.

Один из вражеских солдат оказался напротив него, Джон быстрым движением выбил меч из рук нападавшего и нанес ему смертельную рану. Тот упал, обливаясь кровью.

Внезапно Джон услышал негромкий сдавленный крик и обернулся на звук. У стены стояла Эдвина, побелевшими пальцами цепляясь за камни, с ужасом глядя на убитого. Она бросила на Джона испуганный взгляд. Все вокруг них вдруг пришло в движение, звенела сталь мечей, стонали раненые и умирающие.

Джон знал, что ему нужно во что бы то ни стало прорваться наружу, к тем, кто был во дворе. И сколько бы людей не оставалось у него, он должен немедленно отступать, чтобы спасти их.

Но никогда прежде ему не доводилось испытать такого чувства бессильной ярости, никогда прежде его так гнусно не предавали и не обманывали. Он улыбнулся Эдвине, ощерив плотно сжатые зубы, и отвесил легкий полупоклон.

– Миледи, молитесь богу, чтобы они убили меня, ибо если я останусь жив…

Он не успел закончить предложение, еще один солдат оказался рядом с ним и Джон, сражаясь, попятился по направлению к двери.

– Тибальд! Мэттью! Ланкастерцы! Мы уходим!

Уголком глаза он заметил, что Тибальд, наконец, несколько пришел в себя. Старый вояка прорубал себе дорогу к Джону, тут же к ним присоединился Мэттью, и они создали некое подобие стены для того, чтобы прикрыть отступление остальных. С тяжелым сердцем Джон заметил, что многие из его людей уже убиты. Четверо лежали лицом на столе, видимо оглушенные, но живые. Из пятнадцати человек, воспользовавшихся «гостеприимством», лишь у пятерых оставался шанс выйти из Большого зала.

Наконец, они достигли двери. Джон сдерживал натиск нападавших, пока Тибальд справлялся с тяжелым засовом. Они выскочили на дневной свет во внутренний двор, но и здесь было далеко не все в порядке. Многие из людей, бывших там, лежали на земле, целые и невредимые, и лишь глупые улыбки на их губах указывали на то, что они мертвецки пьяны. Кое-кто держался на ногах, но они не могли оказать должного сопротивления.

– Ланкастерцы, отходим! – скомандовал Джон и вдруг с болезненной отчетливостью осознал, что в этой ситуации каждый из них должен заботиться о себе, и что, уходя, они слишком многих оставляют позади себя, и для оставшихся либо плен, либо виселица, либо меч палача.

– Джон! – рядом с ним оказался Тибальд, уже верхом, ведущий под уздцы его лошадь. Джон, немедля, вскочил в седло, и снова выкрикнул приказ.