Жаркое лето 1953 года в Германии - Платошкин Николай Николаевич. Страница 32

Аденауэру теперь опять пришлось лихорадочно размышлять над тем, как сорвать очередной очень тонко рассчитанный дипломатический ход ГДР и СССР, что было отнюдь не просто, если учесть, что ГДР готова была согласиться на применение избирательного закона Веймарской республики для проведения общегерманских выборов. В едином лагере бойцов «холодной войны» ФРГ опять появились трещины. Берлинский обер-бургомистр Эрнст Ройтер заявил Макклою, что большинство немцев однозначно поддерживает вариант создания единой нейтральной Германии. Аденауэр был шокирован таким подходом Ройтера, который к тому же публично предложил в качестве первого шага провести общеберлинские выборы. Все эти инициативы Ройтер не согласовал с федеральным канцлером, что было для последнего плохим предзнаменованием. На заседании правительства ФРГ 25 сентября 1951 года Кайзер высказался за начало переговоров с ГДР. Его неожиданно поддержал считавшийся «ястребом» генеральный секретарь ХСС Ф.-Й. Штраус. С трудом Аденауэру удалось восстановить дисциплину, и 27 сентября 1951 года ФРГ выдвинула 14 принципов будущих выборов, полагая, что часть из них будет заведомо неприемлема для ГДР. Сердцевиной ответа было требование международного контроля за выборами: считалось, что ГДР на это никогда не пойдет. Чтобы сделать свой ответ еще более оскорбительным, правительство ФРГ заявило о начале процедуры запрета КПГ, хотя в своих «14 пунктах» демагогически заявляло, что к участию в выборах должны быть допущены все легально существующие в обоих германских государствах политические партии. 6 октября 1951 года, чтобы уж совсем торпедировать идею выборов, Аденауэр, выступая в Берлине, потребовал включения бывших германских территорий к востоку от Одера в будущие общегерманские выборы.

Однако к изумлению Аденауэра 10 октября ГДР согласилась с основной частью «14 пунктов» и даже выразила готовность обсудить на межгерманских переговорах формы международного контроля за выборами [110]. Президент ГДР В. Пик предложил своему западногерманскому коллеге немедленно провести личную встречу, чтобы запустить механизм подготовки к выборам. Но 7 ноября 1951 года западногерманский президент Хойс отверг это предложение. К тому времени Аденауэр уже знал, как снять мешавшую ему тему выборов с повестки дня. Еще 4 октября правительство ФРГ обратилось к западным державам с просьбой вынести тему общегерманских выборов на повестку дня ООН. С самого начала Аденауэр видел в этом ходе лишь пропагандистский маневр, так как сознавал, что ни ГДР, ни СССР не считают ООН (ввиду реально существовавшего там в 1951 году подавляющего численного превосходства США и их союзников) беспристрастной организацией. Американцам и Аденауэру надо было лишь выиграть совсем немного времени: государственный департамент предполагал, что договор о ЕОС будет готов к 15 ноября, а 15 декабря его утвердит бундестаг.

11 декабря 1951 года представители обоих германских государств были приглашены в парижскую штаб-квартиру ООН, где ГДР, опираясь на межсоюзнические соглашения по Германии, заявила, что ООН не имеет никакого права обсуждать воссоединение Германии [111]. Как СССР, так и западные державы-победительницы в тот период вовсе не отказывались от своей совместной ответственности за послевоенное урегулирование в Германии. Тем не менее, сами же западные державы и их союзники на VI сессии Генеральной Ассамблеи ООН 20 декабря 1951 года проголосовали за образование «нейтральной» комиссии, которая должна была установить наличие предпосылок для свободных выборов в ГДР и ФРГ. Интересно, что против создания комиссии вместе с социалистическими странами голосовал Израиль, который был против объединения Германии в любой форме. В «нейтральную» комиссию ООН входили Пакистан, Бразилия, Голландия, Исландия и Польша (последняя сразу же вышла из ее состава, понимая, что ничего кроме роли «фигового листка» ей не светит). Голландия и Исландия были членами НАТО, а Бразилия и Пакистан полностью зависели от США. К тому же две последние страны и сами имели весьма спорный опыт «свободных выборов» (в Пакистане их не было вовсе). Как и ожидалось, ГДР не разрешила въезд комиссии на свою территорию, и Аденауэр мог поздравить себя со срывом очередной инициативы Востока. Однако канцлер не мог предположить, что впереди его ждет еще более серьезное испытание на прочность. Это произошло в марте 1952 года, но еще до этого в октябре СССР предпринял очень необычный дипломатический демарш. Бывший сопредседатель восточногерманского ХДС Эрнст Леммер, ставший в 1951 году одним из самых близких к Аденауэру политиков через посредничество одного знакомого, встретился в конце октября 1951 года с министром иностранных дел ГДР Дертингером (тоже членом ХДС). Последний, сославшись на то, что действует по просьбе заместителя главы СКК В. С. Семенова, сообщил, что СССР действительно готов признать любые результаты общегерманских выборов. Причем в Москве, продолжал Дертингер, отдают себе отчет, что СЕПГ на этих выборах с треском проиграет. Мол, поэтому именно его, Дертингера, имеющего массу противников среди восточно-германских коммунистов, и избрали для этой конфиденциальной миссии. Единственным условием Москвы была реальная независимость будущей Германии от США [112].

Этот интересный ход советской стороны (хотя и закончился ничем, Дертингеру не поверили) свидетельствует о том, что в СССР верили в искренность публичных заверений Аденауэра о необходимости достижения германского единства. На самом же деле канцлер ФРГ хотел только одного: включения Западной Германии в военно-политическую систему Запада. Все, что не вписывалось в эту сверхзадачу, включая и объединение Германии, отметалось сразу и бесповоротно.

10 марта 1952 года заместитель министра иностранных дел СССР А. А. Громыко вручил в Москве послам США, Великобритании и Франции ноту, которая произвела в мире эффект разорвавшейся бомбы и споры вокруг которой не утихают по сей день. В ноте предполагалось ускорить выработку мирного договора с Германией (тем самым СССР формально реагировал на соответствующую просьбу правительства ГДР, обратившегося 13 февраля 1952 года ко всем державам-победительницам) в границах, определенных Потсдамскими договоренностями. Объединенная Германия не должна была участвовать в военных блоках, направленных против стран, воевавших с гитлеровским «рейхом». Но это было единственное условие СССР. Зато все оккупационные войска подлежали выводу не позднее, чем через год после вступления мирного договора в силу, а самой Германии разрешалось иметь национальные вооруженные силы, оснащенные собственной боевой техникой. Снимались все ограничения в экономической сфере, а бывшим офицерам вермахта и членам НСДАП гарантировалось равноправное участие в строительстве «миролюбивой и демократической» Германии. Это была неприкрытая апелляция к национальным чувствам немцев. К этому советское руководство подвигли в том числе успехи неонацистов в Нижней Саксонии (в Москве считали это реакцией униженных немцев на западную оккупацию по аналогии с периодом после заключения Версальского договора в 1919 году) и поступавшие по линии разведки сведения о недовольстве многих видных бывших генералов вермахта (особенно Сталина радовали антизападные взгляды Гудериана, военные дарования которого советский лидер оценивал очень высоко) курсом Аденауэра на подчинение ФРГ западным державам, прежде всего США.

К советской ноте был приложен проект Основ мирного договора с Германией, что делало демарш СССР еще более убедительным. На Западе ноту сразу же окрестили «нотой Сталина», даже не предполагая, насколько это соответствует истине. Хотя нота и была подготовлена в МИД СССР, Сталин несколько раз смотрел проект и вносил в него изменения [113].

На Западе, в том числе и в ФРГ, сразу поняли: предложение СССР не удастся проигнорировать, так как среди общественности Западной Германии преобладала точка зрения, что нота является крупной уступкой СССР и Москву необходимо поймать на слове.