Смерть в рассрочку - Сопельняк Борис Николаевич. Страница 64

Потрясенный Идеи взял письмо, положил его на стол и снова вернулся к креслу у камина.

— Что ж, милорд, доверие за доверие, — тихо начал он. — Я скажу, что меня смущает во всей этой истории: мы обсуждаем проблему русских пленных, совсем забыв о наших. Как вы знаете, в немецких лагерях немало и англичан, и американцев. Одни из них попадут в руки русских — на первый взгляд это неплохо, но только на первый. Отношение к ним советских властей впрямую будет зависеть от того, насколько точно мы будем выполнять требования этих же властей по отношению к русским пленным, освобожденным нами. Логично?

Лорд Селборн согласно кивнул.

— Но это не все, — продолжал Иден. — Мы не можем не считаться с тем, как на эту проблему посмотрит Гитлер. Да-да, именно Гитлер, а если точнее — Гиммлер. Не спешите, милорд, выслушайте меня до конца, — заметив возмущение Селборна, усадил его в кресло Иден. — Но сперва один вопрос. Согласны ли вы с тем, что принадлежность солдата к той или иной армии определяется формой, которую он носит?

— В принципе, да. Но дело не только в форме. Существует такое понятие, как присяга.

— Смею вас уверить, что немало юристов, причем не только в Германии, но и у нас, считают, что дело только в форме. Если стать на эту точку зрения, то все русские пленные, которые были в немецкой форме, полноправные германские солдаты. Объяви мы громогласно, что согласны выдать всех русских пленных, немцы тут же поднимут вой, что их солдат отправляют на верную смерть. И вот тут-то мы должны подумать о тех англичанах и американцах, которые не попадут в руки русских: боюсь, что подобное объявление немедленно скажется на отношении к ним охраны лагерей. А мы обязаны беспокоиться прежде всего о своих соотечественниках! — жестко закончил Иден.

— Кошмар, — потер лоб Селборн. — Логика в ваших рассуждениях есть, но логика жестокая, я бы сказал, бесчеловечная.

— Возможно, но таковы реалии войны… Поэтому мы должны действовать осторожно, не поднимая шума, зондируя и противника, и союзника. В связи с этим особую ценность приобретает рожденная в этом кабинете традиция, — дождался своего часа и нанес ответный укол Иден. — Если не возражаете, давайте и дальше читать друг другу передаваемые из рук в руки послания. Друг другу. Но никому больше.

— А теперь — очко в вашу пользу. Что касается традиции… О чем тут говорить? Мы же англичане.

Ухоженные поля, стриженые газоны, на улицах хорошо одетые люди, у подъездов театров, кафе и ресторанов беззаботные толпы — такой была Англия летом 1944 года. Основания для веселья у англичан были: прекратились бомбежки, снята светомаскировка, союзные войска стремительно продвигаются на восток, только что освобожден Париж. И никто, за исключением узкого круга лиц, не знал, что совсем рядом, в графствах Йоркшир и Сассекс спешно сооружаются лагеря для русских военнопленных. К концу лета в лагерях Баттервик, Кемптон Парк, Стадиум и других находилось 12 тысяч советских граждан, и еженедельно прибывало еще не менее 2 тысяч. Как они жили? Как себя чувствовали на земле союзников? Какие проблемы их волновали?

Через распахнутые ворота втягивается колонна разношерстно одетых людей. Одни радостно возбуждены, другие понуры, но вот что удивительно — у самых ворот на глазах растет куча тряпья. Охрана недоуменно переглядывается, а говорящие по-русски пленные сбрасывают с себя немецкие мундиры, пилотки и даже сапоги. Гораздо большая группа в идеально сидящей немецкой форме надрывается от смеха.

— Идиоты!

— Кретины!

— Думают, что гражданские шмотки спасут.

— А картотека на что?

— Комиссары недорезанные!

Когда колонна втянулась на территорию лагеря, на опрокинутый ящик вскочил высокий седой человек.

— Товарищи-и! — перекрывая гул толпы, закричал он. — Действуем, как договорились! С этими, — махнул он в сторону одетых в немецкую форму, — не смешиваться. Держаться вместе. Родина должна знать, что мы не «власовцы» и не «немецкие овчарки». Эти мерзавцы надели немецкую форму и одним этим запятнали честь советского человека. Им прощения не будет! Мы же работали на заводах ради куска хлеба. А то, что мы были одеты в обноски, оставшиеся от немецких солдат, так это не позор, это наша беда. При первой возможности мы сбросили эту ненавистную одежду! В отличие от тех, — снова кивнул он в сторону одетых в немецкие мундиры, — Родина примет нас как своих верных сыновей и дочерей. Еще раз напоминаю: держаться вместе и не поддаваться ни на какие провокации. Во время бесед с представителями администрации лагеря требовать немедленного возвращения на Родину.

Когда пленные разошлись, наблюдавший за этой сценой майор Локридж отошел от окна кабинета и обратился к сидящим у стола офицерам.

— Эти фанатики не остановятся ни перед чем. Не удивлюсь, если ночью они нападут на тех, кто в немецкой форме. Поэтому действуем по утвержденному командующим округом плану. У вас все готово?

— Так точно! — поднялись офицеры.

— Да поможет нам Бог! — склонил голову майор.

У дощатых бараков и брезентовых палаток неприкаянно бродят небольшие группки пленных. Из динамиков несется русская музыка. Вдруг мелодия обрывается!! Слышится покашливание, шорох перекладываемых бумаг… А потом полилась вкрадчивая русская речь, правда, с довольно сильным английским акцентом.

— Друзья! Подруги! Наши дорогие союзники! Мы поздравляем вас с освобождением от ужасов немецкого плена и прибытием в Англию! К сожалению, мы не можем предоставить вам того комфорта, который вы заслуживаете, но администрация Баттервика сделает все от нее зависящее, чтобы вы могли набраться сил перед возвращением на Родину. Так как вы долго жили в антисанитарных условиях, мы решили, что всем вам — и тем, кто здесь давно, и вновь прибывшим — не помешает хорошая русская баня.

— Ура-а! — разнеслось среди собравшихся у динамиков.

— Часы, портсигары и другие ценные вещи просим сдать охране, — продолжал голос из динамика. — Мыло и мочалки получите у входа. Веников у нас нет, но пара достаточно.

— Ура-а! — снова грянули пленные и заспешили к кирпичному зданию, из трубы которого валил густой дым.

Майор Локридж облизнул пересохшие губы, раскурил сигару и плеснул из стоящей на столе бутылки.

— О’кэй! Пока — все по плану. Лейтенант, сколько у нас людей в немецкой форме?

— Две тысячи четыреста, — заглянул в блокнот лейтенант.

— А одетых «по-граждански», из тех, что прибыли сегодня?

— Пятьсот пятьдесят.

— Надо сделать так, чтобы сразу после бани «немцы» и гражданские друг друга не видели. Поэтому обеспечьте выход из бани через заднюю дверь, а обед подайте в палатки.

— Есть! — козырнул лейтенант и побежал выполнять приказ.

А в бане — плеск воды, шум, возбужденная возня. В клубах пара множество изможденных, худых тел, но встречаются и крепыши.

За тонкой стеной моются женщины. Они тоже радостно возбуждены и обмениваются солоноватыми шутками с готовыми снести стену мужчинами.

В предбаннике — гора одежды, оставленная пленными, — немецкие мундиры, добротные пиджаки, ситцевые платьица. Солдаты охраны сгребают все это в кипы и… заталкивают в жерло раскаленной печки, которая отапливает баню.

Предбанник. Вымывшиеся люди в полнейшем недоумении — их одежда бесследно исчезла.

Из динамика снова льется музыка, и на ее фоне хорошо знакомый всем голос картаво успокаивает.

— Дорогие друзья! И особенно — подруги! Не волнуйтесь и не беспокойтесь. Ваша одежда подлежит обработке в специальной жаровне — таково требование врачей. Я нахожусь рядом с этой печкой: пахнет так духовито, будто жарят поросенка. И откуда в вашей одежде столько мяса? А мы думали, что немцы — прижимистая нация.

Предбанник дружно хохотнул!

— Сейчас вам выдадут белье и верхнюю одежду английского образца. Кто хочет, может отказаться, но тогда на обед ему придется идти голышом… А теперь информация для мужчин. Женщин попрошу закрыть уши. Друзья, в палатках вас ждет не только обед, но и фронтовые сто грамм.