Коммунизм и фашизм: братья или враги - Кара-Мурза Сергей Георгиевич. Страница 84
Для марксистов все было сложнее. С одной стороны, они боролись за свержение самодержавия, с другой стороны верность марксистской картине истории не позволяла им входить в правительство — оно же будет носить не пролетарский, а буржуазный характер. Эта историческая схема была не просто догмой, за ней стояли и прагматические политические интересы — социал-демократы не должны скомпрометировать себя непопулярными в пролетарской среде мерами, которые неизбежно будет проводить правительство в условиях становления капиталистического строя.
В то же время очевидно, что революционная диктатура может стать «обоюдоострым» инструментом. Если она будет находиться под влиянием социал-демократии, то может закрепить завоевания пролетариата, а если в ней возобладают противники социализма, она может пойти по пути подавления пролетарского движения и социал-демократии. Как бы и соблюсти чистоту принципов (не отвечать за непопулярные меры), и продвинуть через новую власть необходимые преобразования? Этот вопрос вновь разделил социал-демократию, породив дискуссию, которая смоделировала реальную ситуацию 1917–1918 гг.
Историк С.В.Тютюкин считает: «если для большевиков основной целью их политической деятельности был уже в 1905 г. захват хотя бы части (а лучше всей) политической власти, то меньшевики стремились прежде всего организовать и просветить рабочих, поднять их на защиту своих политических и экономических интересов, разбудить их инициативу и общественную активность»49. Но одно другому вовсе не мешает. И большевики стремились организовать рабочих, пробудить их общественную активность. И меньшевики были готовы прийти к власти, когда для этого созреют предпосылки. И для большевиков, и для меньшевиков взятие власти не было «основной целью», самоцелью, а лишь инструментом в осуществлении марксистского коммунистического проекта. Различие заключалось в сроках. Большевики были готовы форсировать процесс с помощью власти, и, соответственно, брать ее уже в 1905 году. Но не они были наиболее радикальны в этом отношении, а меньшевики Троцкий и Парвус.
В марте 1905 г. Александр Парвус выступил за «правительство рабочей демократии»50, бросив вызов стройной стратегии чинного движения к социализму через буржуазную демократию. Парвус выдвинул лозунг: «без царя, а правительство рабочее!» Эту идею поддержал Лев Троцкий. Она вытекала из стратегии самостоятельных действий пролетариата как наиболее организованной революционной силы. Троцкого не смущает, что в своем стремлении захватить власть над Россией социал-демократия будет изолирована от других революционных сил. Каких сил? Троцкий «в упор» их не видит. Он уверен, что кроме социал-демократов «на революционном поле никого нет»51. Троцкий самонадеянно выводит «наше революционное одиночество» из победы над эсерами. Он приписал марксистам не только победу, но и полное уничтожение эсеров (вот охранка-то позавидовала бы). Впрочем, эсеры продолжали в это время здравствовать и развиваться.
Троцкий был не одинок в своей некомпетентности. Мартов с удивлением прочитал заявление ПК ПСР, где говорилось, что «рабочий народ идет и дальше под знаменем партии с.-р.»52. А Мартов думал, что рабочие движутся под знаменами социал-демократии. Вышедшие из подполья партии с удивлением обнаруживали, что они не одиноки на «своем» поле. И некоторое время не верили глазам своим, считая лишь себя реальной силой.
Из ложной посылки о «революционном одиночестве» социал-демократов у Троцкого вытекает целый веер выводов: «где нас нет, там революция лишена организации и руководящих элементов…»; «у нас нет социальной почвы для самостоятельной якобинской демократии…»53 Непролетарские силы не могут выдвинуть вождей.
Хорошо, можно быть настолько несведущим, чтобы не заметить эсеров. Но есть и другие лидеры, которых обстановка 1905 г. выдвигала на арену истории. Гапона-то нельзя было не заметить, тем более, что и после 9 января он сохранял влияние в рабочем движении. Троцкий решает проблему так: Гапон, который «явился одной из блестящих внезапностей революции», собирается примкнуть к «одной из социалистических партий». «Выбор Георгия Гапона не труден, ибо этих партий только одна»54. Гапон быстро опроверг Троцкого, сблизившись с эсерами и принявшись ковать блок всех социалистов. Эта инициатива сначала получила поддержку большевиков, эсеров и национальных социалистических партий. Но затея была обречена на неудачу — социал-демократы опасались оказаться под контролем «личности, стоящей над партиями» или того хуже — эсеров. Но Ленин все же зашел на созванную Талоном конференцию — он искал партнеров из среды «мелкой буржуазии»55.
Троцкий уверен, что больше таких «внезапностей», как Гапон, не предвидится. Ленин называет его за это «пустозвоном». Если революция напомнит 1789 год, то она поднимет к «героическим усилиям» и историческому творчеству «гигантские массы», из рядов которых выйдет множество «Гапонов»56.
Ленин прав. Будет еще много «внезапностей» — от Хрусталева-Носаря до лейтенанта Шмидта. Каждый раз во главе движения оказывается не лидер какого-нибудь ЦК, а выдвиженец поднявшейся массы. И Октябрьская стачка — творение не партий, а массы, организованной профсоюзами.
Но Троцкий игнорирует эту самоорганизацию, его волнует вакуум верховного руководства революцией. Он настаивает: никаких признаков появления якобинцев нет, и «черновую работу» придется взять на себя57. Если марксисты стремятся к победе революции, то им, как наиболее организованной революционной силе нужно брать власть, чтобы обеспечить «разоружение реакции и вооружение революции»5Во Временное правительство войдут те, кто будут руководить массами в момент восстания. Поскольку самодержавие свергнут рабочие массы, то и руководить ими будут социал-демократы. Не отдавать же после этого власть либералам.
Троцкий заключает: «революционное развитие влечет пролетариат, а с ним — р. с. д. раб. партию, к временному политическому господству.
Если она решит отказаться от него, ей необходимо предварительно отказаться от тактики, рассчитанной на:
а) революционное развитие событий,
б) руководящую роль в ней пролетариата,
в) руководящую роль Рос. С.Д. Раб. Партии в пролетариате»59.
Таким образом была сформулирована позиция левого течения в коммунизме — партия пролетариата должна брать власть при любой возможности, независимо от наличия предпосылок, и навязывать свою волю остальному обществу («левые уклоны» в коммунистическом движении возникали и раньше, начиная с группы Виллиха-Шапера в Союзе коммунистов, но Троцкий, а затем Бухарин сделали «левый коммунизм» долгосрочным и влиятельным фактором идейной жизни).
Ленин поддержал постановку вопроса о приходе социал-демократов к власти, но подошел к вопросу прагматически: дело ведь не только в том, как захватить власть. Ее нужно еще и удерживать. А прочной может быть только «революционная диктатура, опирающаяся на громадное большинство народа»60. Но пролетариат не обладает этим большинством.
Значит, возможна «революционная демократическая диктатура пролетариата и крестьянства»61. Крестьянство показало свой революционный характер. А раз так, оно может быть союзником пролетариата. Классовая схема трансформируется в политическую. Если меньшевики, исходя из буржуазного характера революции, тяготеют к союзу с либералами, то большевики — исходя из задачи установления рабоче-крестьянской революции — к союзу с эсерами.
Ленин считает, что Временное революционное правительство «может быть только диктатурой», то есть организацией не «порядка», а войны.
«Кто идет штурмом на крепость, тот не может отказаться от продолжения войны и после того, как он завладеет крепостью»62. Участие социал-демократов в правительстве преследует две цели: «беспощадная борьба вместе с революционной демократией против всех контрреволюционных попыток» и «отстаивание самостоятельных классовых целей пролетариата»63. Собственная задача пролетариата в этой революции — «создать себе действительно широкую и действительно достойную XX века арену борьбы за социализм»64. Для этого не следует ограничивать себя в средствах.