Марксизм: не рекомендовано для обучения - Кагарлицкий Борис Юльевич. Страница 63

А с другой стороны, в условиях экономического краха не может быть и безопасности. В городах, где нет еды, есть много ружей. Понятно, что в таких условиях вооруженные матросы будут приходить в квартиры. И опять же, навести порядок в такой ситуации могла только пролетарская власть, причем очень жесткими мерами.

География Гражданской войны легко объяснима. Если посмотреть на карту, видно, что большевики крепко держались в крупных городах, окруженных неплодородными почвами. Петроград, Москва, Север, Северо-Запад - за большевиков. А Юг и Сибирь, подальше от крупных индустриальных центров, с более аграрным населением и с более устойчивыми связями между деревней и городом, куда хуже относятся к большевистским экспериментам.

Классический пример - Ижевск. Там у Колчака был сформирован полк в основном из рабочих. Это был единственный в своем роде полк в составе белой армии, который ходил в бой под красным флагом. Ижевский полк возник в результате восстания местных рабочих против большевиков. Дело в том, что, когда советская власть пришла в Ижевск, это был индустриальный центр, и большевики, действуя по петербургско-московскому шаблону, понимали, что, дабы кормить местных рабочих, нужно обеспечить продразверстку. И тут выяснилось: ижевские рабочие и крестьяне были одни и те же люди. Местное население постоянно мигрировало из города в деревню и обратно. У всех родня в деревне, свои наделы земли. Проблемы голода в городе не было. Когда начали отнимать у деревни продовольствие, рабочие стали протестовать. Опять же, не поняв ситуации, лидеры большевиков просто попытались твердой рукой подавить сопротивление. Кончилось это большим восстанием, а местные рабочие, подняв красный флаг, выгнали большевиков. И примкнули к колчаковцам. Конечно, это абсолютно уникальный случай, но по-своему показательный.

Для позднего марксизма русская революция выглядит трагично. В силу катастрофических обстоятельств победившая партия была обречена на крайний радикализм со всеми вытекающими отсюда последствиями. Троцкий был гораздо более оптимистичен применительно к русской революции. Можно сравнить нарастающий пессимизм Ленина, особенно в конце жизни, с не менее упрямым и даже нарастающим оптимизмом Троцкого, С точки зрения Троцкого, никакой русской революции как отдельного феномена нет. Есть перманентная революция, мировой революционный процесс. Все зависит от исхода борьбы в других странах. Да, Россия не готова для социализма, да, она, что называется, забежала вперед, но кто-то должен начать! Если Россия забежала вперед для того, чтобы столкнуть с мертвой точки процесс глобальных социальных преобразований, то она свою историческую миссию по отношению к мировому пролетариату выполнила. Осталось только, чтобы мировой пролетариат выполнил свою миссию по отношению к России. А состоит эта миссия в том, чтобы построить передовое общество на Западе и тем самым включить Россию в новый контекст, в новую мировую систему, подтянуть Россию до уровня передовых стран.

Ничего подобного, как известно, не произошло. Но Троцкий был не так уж не прав, сказав, что Россия столкнула с мертвой точки процесс глобальных преобразований. Просто на Западе этот процесс принял не революционный характер, как ожидалось, а реформистский. Государство всеобщего благоденствия (Welfare State), смешанная экономика и другие достижения социал-демократического капитализма 1950-1960-х годов вряд ли были бы возможны без русского 1917 года. Потрясения русской революции дали миру мощный политический импульс. На буржуазию Запада события в Петрограде произвели глубокое и крайне неприятное впечатление. К угрозе переноса революции на Запад приходилось в первой половине XX века относиться серьезно. На эту угрозу надо было найти адекватный ответ в форме социального компромисса. Что и случилось к концу 1940-х годов.

Хотя история социал-демократии подтверждает обоснованность политической гипотезы Троцкого, она не подтверждает его конкретные расчеты. Троцкий исходил из того, что социал-демократия не имеет никаких перспектив, а следовательно, преобразования могут принять только революционную форму. Так думало большинство революционеров начала XX века. Они недооценивали возможности реформизма. Дело не в том, справедливо ли они оценивали реформизм с точки зрения идеологии, а в том, как они его оценивали в плане реальных возможностей. Особенность большинства марксистов начала XX века состояла в том, что они были глубоко убеждены, что реформировать капитализм в принципе невозможно. Потому социал-демократы выглядели просто демагогами, которые в принципе все равно ничего не могут сделать, никогда не выполнят ни одного своего обещания. Это было глубокое заблуждение. Порождено оно было тем, что, понимая природу капиталистического способа производства, марксисты той эпохи плохо понимали природу капитализма как мировой системы. Эти заблуждения типичны даже для Розы Люксембург.

Эксплуатация периферии объясняет, откуда взялись дополнительные ресурсы для прогрессивных реформ в Западной Европе. Ленин пишет о рабочей аристократии, которая формируется за счет сверхприбылей, получаемых от эксплуатации колоний. С его точки зрения, рабочая аристократия - тонкий слой, который полностью подкуплен, коррумпирован и в силу этого он негативно воздействует на рабочее движение в целом. Никакой возможности, чтобы ресурсы, брошенные капиталом на подкуп рабочей аристократии, были использованы на проведение каких-то более глубоких реформ, реально влияющих на положение трудящихся масс, Ленин не видит.

Троцкий верил, что будущее русской революции зависит от революции на Западе. В негативном плане его концепция подтвердилась. Ведь кроме позитивного прогноза мировой революции у Троцкого был и сценарий негативного развития. В случае если на Западе революционные перемены не состоятся, произойдет вырождение русской революции. Дальше будет, как во французской революции, «термидорианский переворот».

Советский термидор

Что такое термидорианский переворот? Это когда часть элит, сформировавшихся в процессе революции, пытается консолидировать свою власть, остановив продолжение революции. Но каким образом? С одной стороны, закрепив свои достижения, закрепив победу, но, с другой стороны, придушив революционный процесс, не давая ему развиваться дальше. Для этого необходимо овладеть массами и контролировать их, не давая им больше быть движущей силой истории.

Происходит консолидация новой элиты, которой уже не нужна никакая революция. Для нее революция уже победоносно закончена, у нее уже все хорошо. О возможности советского термидора писали Ленин, Мартов, другие авторы В 1920 году эта перспектива была уже более или менее явной Но вопрос заключался в том, какой будет термидор. Если к 1918-1920 годах было ясно, что угроза исходит от контрреволюции, от старых элит, от белых, от хаоса, от голода, то и 1920-м году ситуация меняется. Взяли Крым, чуть было не взяли Варшаву, стало ясно, что угрозы извне больше нет. Есть внешние враги, но они не в состоянии ликвидировать советскую власть. Но встает вопрос о дальнейшем курсе развития революции.

Большевики, овладев страной, спасли промышленность, спасли города, но тем самым подорвали собственную социальную базу. Огромная масса людей была готова поддержать большевиков в Гражданской войне просто потому, что другого выхода не было: большевики обеспечивали их продовольствием и защищали от белых, которые явно стремились отобрать у крестьян землю. Когда война закончилась, нужно было налаживать нормальную жизнь. Оказалось, что «военный коммунизм», необходимый во время войны, неприменим в мирное время. Как налаживать управление производством, развитие промышленности и мирную жизнь методами, в основе которых постоянное применение насилия? Это абсолютно непригодный способ управления для нормальной ситуации, что бы мы ни понимали под «нормальностью».

Массы, поддерживавшие большевиков в 1919 году, к концу 1920-го перестали их поддерживать. Они требовали перемен, хотели воспользоваться плодами победы. Что касается крестьянства, то его позиция была крайне двойственна. С одной стороны, оно никак не могло быть в восторге от продразверстки. Надо помнить, что единственным ограничением масштабов конфискаций во время продразверстки было сопротивление самих мужиков, их возможность спрятать зерно. Иначе могли забрать все, даже зерно, которое отложили для собственного проживания и посевов (городские просто не знают, сколько нужно оставить, у них нет никакого представления о том, как живет сельское хозяйство). Белые наиболее успешно действовали именно там, где большевики особенно активно брали хлеб. Но у крестьянства было двойственное отношение к большевикам, потому что те, конечно, забирали зерно, но с другой стороны - дали землю. Деревня не оказала достаточной поддержки белому движению именно потому, что белое движение стремилось восстановить дореволюционный порядок, а крестьянство этот порядок категорически отвергало. Деревня на протяжении гражданской войны металась между белыми и красными. Ее отношение хорошо выражено во фразе из классического фильма: «Красные придут, грабят, белые придут, грабят».