Политические работы 1895–1919 - Вебер Макс. Страница 34

Неофициальный патронаж — поскольку он остается безответственным — является как раз наихудшей формой парламентского патронажа вообще, формой, благоприятствующей посредственности, а также следствием господства консервативных чиновников, продолжение которого основано на этой системе подкупа. Однако то, что консервативная и особенно крупнокапиталистическая часть сегодняшней национал–либеральной партии при сложившихся обстоятельствах чувствует себя весьма неплохо, — не удивительно. Ведь при этом решения насчет ведомственного патронажа определяются не политиками и партиями, которые можно было бы призвать к публичной ответственности, а разного рода личными связями, начиная от очень важных отношений в студенческих корпорациях и заканчивая грубыми и тонкими формами капиталистических рекомендаций. Потому–то крупный капитализм, подозреваемый глупым невежеством наших идеологов в союзничестве с подвергаемым хуле парламентаризмом, единодушно стоит за сохранение неконтролируемого господства чиновников. И он прекрасно знает — почему.

Это такая ситуация, которую фразерство литераторов с ожесточенной яростью привыкло защищать от с отвращением литераторами отвергаемой — как «коррумпированной» и «ненемецкой» — публичной партийной ответственности за ведомственный патронаж. В действительности же патронаж вступил в борьбу против парламентаризации попросту из–за могущественных материальных интересов бенефициариев теплых местечек, а также в связи с капиталистической эксплуатацией «связей», однако «немецкий дух» здесь ни при чем. Нет ни малейших сомнений, что к изменениям вообще здесь могло бы привести лишь давление абсолютно непреложных политических обстоятельств. Разумеется, «сама собой» парламентаризация не пойдет. Более того, нет ничего более несомненного, чем противодействие ей со стороны самых мощных из мыслимых сил. Правда, во всех названных партиях наряду с малозначительными лицами, заинтересованными в патронаже, и обыкновенными парламентскими рутинерами имеются и идеологи, и весьма компетентные политики. Но при данной системе верх берут, как правило, первые. И если бы эти подачки для теплых местечек распространялись на другие партии, то этот вывод можно было бы только обобщить.

Эксплуататоры нынешней ситуации и те литераторы, которые простодушно поступают на службу к собственному фразерству, имеют обыкновение триумфально отстаивать своеобразие Германии в качестве федеративного государства как с чисто формальной точки зрения радикальную причину для упразднения парламентаризма. Прежде всего, здесь следует рассмотреть правовой смысл вопроса в соответствии с имеющим силу писаным законодательством. Ведь прямо–таки невероятно, что кое–кто отваживается на такое утверждение. Согласно конституции (ст. 18), право назначения и увольнения рейхсканцлера и всех имперских чиновников принадлежит одному лишь кайзеру, без всякого вмешательства Бундесрата. В рамках имперского законодательства все они обязаны повиноваться одному кайзеру — и никому более. Пока оно действует, все упреки с позиций федерализма противоречат конституции. Ибо если кайзер использует свое право, призывая лидера или лидеров парламентского большинства к управлению имперской политикой и назначая уполномоченным или уполномоченными при Бундесрате, а также освобождая их от должности, получив вотум отчетливо выраженного твердого большинства Рейхстага, — или же если он при таком назначении сначала хотя бы консультируется с партиями, то, согласно конституции, этому никто не вправе препятствовать. Никакое большинство в Бундесрате не обладает правом свергнуть рейхсканцлера или всего лишь вынудить его держать ответ относительно собственной политики, что он обязан делать перед Рейхстагом по бесспорному толкованию § 2 ст. 17 конституции. Разумеется, хотя недавно сделанное предложение считать рейхсканцлера ответственным не только перед Рейхстагом, но и перед Бундесратом, — и заслуживает проверки на политическую целесообразность (и дальнейшего обсуждения), оно представляет собой новшество, как и предложенная здесь отмена § 2 ст. 9. В дальнейшем нам придется уяснить, что подлинные проблемы парламентаризации, но и не только ее, а и вообще Имперской конституции, состоят не столько в конституционных правах других федеральных государств, сколько в их отношениях с государством–гегемоном Пруссией. Но перед этим тут следует еще наглядно представить себе, как система правления до сих пор функционировала в важной сфере внешней политики. Ибо именно здесь можно отчетливо продемонстрировать внутренние границы производительности абсолютного господства чиновников, а также ту ужасающую цену, каковую пришлось нам заплатить за то, что мы терпеливо ему покорились.

IV. Господство чиновников во внешней политике

В управлении внутренними делами у нас господствует такое специфически бюрократическое понятие, как «служебная тайна». В поразительном противоречии с этим целый ряд разнообразнейших актов нашей внешней политики стал достоянием гласности в высшей степени драматическим способом. И притом гласности весьма особого свойства.

В продолжение более чем десятилетия, от телеграммы Крюгера^[73] до марокканского кризиса^[74] мы пережили то, что политическое руководство Германии благодаря неким старательным придворным чиновникам или телеграфным агентствам отчасти потворствовало, а отчасти прямо–таки всеми силами способствовало обнародованию чисто личных высказываний монарха по внешнеполитическим вопросам. Речь здесь шла о процессах, которые имели чрезвычайную важность для способа формирования нашей внешней политики, и особенно — для осуществления направленных против нас планов коалиции мировых держав. При этом заранее заметим, что правильность позиции и содержательное оправдание высказываний монарха не являются здесь предметом обсуждения. Речь идет исключительно о поведении чиновников. Прикрытую условным адресом личную полемику с монархом автор этих строк, убежденный в полезности монархических институтов в крупных государствах, с презрением отвергает так же, как и псевдомонархическую лесть или же сентиментальные верноподданнические речи заинтересованных лиц и обывателей. Впрочем, монарх, публично выступающий с чисто личными высказываниями, часть которых отличается чрезвычайной остротой, должен подвергаться столь же острой публичной критике. Ибо мы стоим перед фактом: тот метод нашего политического поведения, который заключается в обнародовании высказываний монарха, на самом деле допускался вновь и вновь. Но если этот метод был тяжелой политической ошибкой — а об этом речь и пойдет — то терпимое отношение к вопреки всему успешному повторению высказываний монарха свидетельствует (в той мере, в какой монарх несет за него материальную ответственность) о необходимости того, чтобы безусловно компетентные консультации представлялись ему исключительно ведущими политиками, исключая возможность вмешательства в политически важные вопросы со стороны придворных, военных или же каких–нибудь еще инстанций. Если же «реальных гарантий» того, что так произойдет, дано не будет, то поворот абсолютно беспощадной критики в сторону монарха будет и с чисто личной точки зрения непременным политическим долгом. Но совершенно ясно, что такая политическая дискуссия по вопросу о монархе была бы политически нежелательной. Вовсе не пережиток прошлого, а продукт древней политической мудрости и опыта, советует монарху остерегаться публичного искажения его облика в демагогических целях (что не раз происходило у нас), обязывая его к неукоснительному соблюдению форм и условий его поведения и тем самым создавая возможность принципиально избегать вовлечения его персоны в публичные дискуссии, связанные с партийной борьбой. Как раз это и дает ему возможность в случаях национальных потрясений — когда это действительно необходимо — наделять свою персону неоспоримым весом. Итак, об обсуждении возможных промахов монарха речь здесь не идет. Речь здесь идет о совсем ином факте — о том, что ответственные руководители империи отчасти прямо–таки воспользовались его публичными выступлениями и обнародованием его позиции как дипломатическим средством (и притом, как минимум, один раз — даже вопреки личным опасениям самого монарха), — отчасти же, не подавая тотчас же в отставку, допустили то, что высказывания монарха оказались преданы гласности через их голову и не несущими за это ответственность инстанциями. Само собой разумеется и не подлежит обсуждению, что монарх обладает правом на любую политическую позицию. Однако рассуждения и решения о том, необходимо ли эту позицию и содержательный и формальный способ ее изъявления предавать гласности, и какое влияние это окажет, безусловно следует вверять исключительно квалифицированным и ответственным ведущим политикам и только им. Итак, ведущий государственный деятель перед всяким обнародованием (и вообще перед всякой дальнейшей передачей обладающего большой политической важностью высказывания монарха, если это может привести к его обнародованию) должен, прежде всего, обратиться к самому монарху и последовать его совету, если этот деятель занимает свой пост. Если этого не произойдет хотя бы раз, то он и его коллеги нарушат служебные обязанности, оставаясь на своих постах. Когда ведущие государственные деятели империи не делают указанного вывода, за всей болтовней о том, что «нация не желает теневого монарха», кроются ведомственные интриги и больше ничего. В первую очередь, этот вопрос не имеет ничего общего с парламентаризмом, но связан попросту с долгом политической чести. Ведь именно ее нехватка ощущается у нас вновь и вновь, и притом наисквернейшим образом. А то, что указанные промахи были допущены, объясняется одной лишь неправильной политической структурой нашего государства, которое ставит людей, исполненных чиновничьего духа, туда, куда следует допускать по–настоящему ответственных политических деятелей. Весь вопрос о парламентаризации обретает политические нюансы высокого уровня лишь благодаря тому, что при нынешних обстоятельствах не существует иного технического средства обеспечить у нас в стране сразу и изменения, и их гарантию. Следует подчеркнуть, что тем самым не происходит никакого сдвига в постановке вопроса; надо лишь добавить: личная позиция монарха почти во всех случаях оказалась не только субъективно понятной, но и — поскольку тогда этого можно было не заметить — по крайней мере, во многих из них и политически правильной. А что касается некоторого количества случаев, то вообще неправдоподобно, чтобы объявление по дипломатическим каналам его энергичной личной позиции (в подобающей форме) относительно тех правительств, которых касалась эта позиция, могло бы принести какую–то политическую пользу. Официальное обнародование личной позиции монарха, за которое несут ответственность политические лидеры Германии, объясняется их политической безответственностью. Ибо вот что у нас вроде бы часто забывают: есть очень большая разница между тем, делает ли ведущий политик (премьер–министр или даже президент республики), например, в парламенте, публичное, пусть даже весьма воинственное заявление, или же он предает огласке личное высказывание монарха, снабжая его сразу и эффектными, и несерьезными жестами. Истина состоит в том, что публичные слова монарха избегают беспощадной критики у него в стране, следовательно, ими прикрывается государственный деятель, злоупотребляющий ими с тем, чтобы ускользнуть от беспощадной критики по поводу собственного поведения. Но заграница тут не останавливается и цепляется именно к монарху. Когда ситуация меняется и тем самым требуется иная позиция, политик может и обязан уходить. Монарх же, напротив, должен оставаться. Но ведь с ним остаются и его слова. Будучи единожды связан публичным словом, монарх тщетно пытается приспособиться к изменившейся ситуации и взять его назад. Возбудились страсти, и задето самолюбие, ведь для нации дело чести — идти за монархом; так литераторы–дилетанты вроде «пангерманистов» и их издатели обделывают выгодные делишки. И внутри страны, и за границей долго держатся за когда–то высказанные слова, и ситуация попадает в полный тупик. По этой схеме фактически развивались все такие случаи. Давайте же объективно проанализируем некоторые из них, чтобы установить, в чем коренилась политическая ошибка.